Маленький

      Риндо двадцать восемь. Риндо выскакивает из такси, словно мальчишка, и вбегает в фойе отеля, нетерпеливо заламывая пальцы у стойки регистрации, потому что несколько секунд, чтобы узнать, в каком номере находится мистер Хайтани, уже отдают целой вечностью.       Риндо двадцать восемь, и он несколько раз продавливает кнопку вызова лифта, хотя в этом нет необходимости. Риндо не может терпеть ещё хоть сколько нибудь. Устремляясь вверх, младший Хайтани закрывает глаза, делает рваный вдох: сердце болезненно разрывает грудь. Сколько они не видели друг друга? Шесть месяцев? Или шесть лет? Риндо не знает, не помнит, не дышит. Риндо разучился дышать без него в принципе. Спать, есть, думать, хоть что-нибудь чувствовать. — Мы всегда будем вместе.       Риндо десять. Он растерянно рыщет в толпе, чужие локти то и дело задевают его, и Рин чуть не теряет свои очки. Мальчик протискивается сквозь чужие тела, хаотично двигающиеся под оглушающую музыку. — Ран! — его оклик тонет в какофонии звуков, и Риндо смаргивает отчаянные слёзы, ему кажется, что прошли часы, и что рука брата все ещё удерживает его маленькую влажную ладошку. — Ран, где ты? — вновь кричит мальчик, беспомощно бегая взглядом по безликой толпе. Это он виноват, что своевольничал на секундочку отпустил старшего брата. Это он упросил Рана пойти на фестиваль, и справедливо, что такому маленькому так легко затеряться в огромной толпе. Рину очень страшно, Рин в отчаянии, Рин уже не хочет сахарной ваты и игрушек из тира, Рин хочет чувствовать руку старшего брата, и…       Толпа выплевывает мальчишку в центр танцпола, и Риндо замирает, во все глаза уставившись на фигурку в самом центре. Старший брат крутится в свете множества огней, скользящих по его белоснежному костюмчику. Светлые косички разлетаются в стороны, и Риндо хорошо помнил, как проснулся одним утром и увидел брата блондином. Ран подвёл того к зеркалу, положив ладони на плечи, и сказал, что теперь они ещё больше похожи. Щеки нелепо по-детски вспыхнули при виде плавных движений брата, его прикрытых глаз и счастливой улыбки. Словно лик бога просиял для него в раскинутых братских объятиях, и льющимся светом из-под ног вынесло все плоскости. — Р-и-и-н! — прокричал Ран, и младший опрометью бросился к нему, крепко-накрепко прижимаясь, устраиваясь ногами на чужих кроссовках, пока его закручивали в танце. Ран нежно взглянул в его глаза, видя собственное отражение в сонме цветастых огней, заметив блестящие дорожки слез. — Я не мог тебя найти, Ран, — выкрикнул Риндо, пока брат оттирал пальцами влагу с его щёк и ласково трепал их. — Теперь нашёл? — Не оставляй меня больше. Никогда. — Ну что-о ты… ка-а-к маленький.       Риндо моргает, возвращаясь в четыре панели лифтовой кабины. Пространство замирает, и дверь раскрывается с характерным мелодичным звуком. Он выходит в коридор, колесики чемодана тихо трещат по начищенному полу, где пятном расплывается собственное отражение. Риндо внезапно больше не спешит, каждый шаг почему-то даётся с трудом, так, словно от него отнимают по кусочку. Отрезают по кусочку. А что если… Что, если что-то изменится? Что-то уже изменилось между ними? Слишком долго, слишком много всего. Чувствует ли Ран то же, что и он? Чувствует ли он эту невыносимую пустоту, где-то за рёбрами, так больно, что хочется разодрать грудную клетку, стоит хоть на секунду остаться в одиночестве? Ещё кусочек, и ещё. Или это только Риндо каждую ночь просыпался в холодном поту от кошмаров, слепо шаря рукой по пустующей половине кровати? Звал по имени? Что если это только Риндо не знает, как существовать без него? Что если у Рана есть любовница? Или он завёл собаку? Нет, брат бы ему рассказал, ведь они переписывались каждый день. Каждый. А если… он просто не сказал?       Тогда Риндо достанет пистолет и пристрелит ее. Или его. Но сразу убьёт. И собаку тоже. Только он может быть псиной старшего брата. Только он может быть его любовником. Это место принадлежит Риндо, и никому больше. — Мы всегда будем вместе. Риндо сжимает костяшки пальцев до побеления. Он ничего не ел с самого утра, но ему кажется, что сейчас его вывернет желчью на начищенный зеркальный кафель и это мерзко-невыносимое собственное отражение.       Он замирает напротив двери люкса, просит портье удалиться каким-то чужим, несвойственным ему голосом. Ручка от чемодана трещит под пальцами. Он пялится в экран телефона, на свое непрочитанное сообщение для Аники♡. 10 минут назад? Почему Ран не прочитал его? Он что, его не ждёт?       Он всех прикончит. Любого. Когда откроет дверь. Почему же он не может открыть ебаную дверь? Почему руки так дрожат, и в легких нет больше места для очередного вдоха? Почему он такой жалкий? Почему он не его старший брат? — Пока ты рядом, все хорошо.       Ран улыбается. Так любовно и нежно, как улыбается он только для Рина. По крайней мере, он очень хочет в это верить.       Ран смеётся над самым ухом, и его настоящий смех похож на перезвон колокольчиков в синтоистских храмах.       Ран методично оттирает с телескопки кровь, закусывает губу, поглощённый процессом. Кровь на одежде, на волосах и несколько капель попало на щеку. Риндо очень хочется ее слизать.       Ран тащит его домой на спине, разбегаясь и раскручивая в разные стороны, Риндо немного боится, но хохочет.Ран очень сильный и ни разу не позволял ему упасть.       Ран ест фруктовый лёд, от которого язык становится ярко-синим, а потом притягивает Риндо за воротник и обстоятельно целует, чтобы проверить, станет ли и язык брата таким же. Не становится. Фруктовый лед синей жижей стекает на асфальт, потому что он не смог остановиться.              Ран нервно сжимает пальцами штаны на острых коленках, и на его бледном в темноте лице мелькают картинки с экрана телевизора. Ран не любит фильмы ужасов, а Рин не любит смотреть телевизор в одиночестве.       Ран сжимает его руку, сидя на корточках у кушетки и ободряюще рисует раз за разом кружочек большим пальцем в сердцевине ладони, пока тату-машинка иглами вонзается в рёбра. Ран говорит, что это одно из самых неприятных мест, но Риндо не больно; пока старший брат держит его так, за руку, у него ничего не болит. Это он предложил сделать им татуировки, чтобы они совсем стали как два кусочка одного целого.       У Рана все лицо перемазано кремом, и брови, и щеки, и тонкие губы, и вздёрнутый нос; он сам приготовил на восемнадцатилетие младшего брата торт, и, хотя тот вышел невкусным, слизывать крем было самым большим удовольствием, а Ран… Ран слаще любого десерта, любого вычурного лакомства, слаще мёда и кускового сахара, Ран — это его сахарозаменитель.       Ран обнимает Риндо со спины, засунув руки в карманы его толстовки, нитка наушников связывает их, но в расплывчатых силуэтах дверей метро на фоне сливающейся ночной густоты ему кажется, что это нечто гораздо-гораздо большее.       Длинные волосы и цветастую рубашку Рана треплет порывистый ветер, пока он сидит на краю крыши и курит сигарету, мусолит ее своими изящными пальцами, Риндо тоже курит. Ему не особо нравится, но он думает, что и вредные привычки должны быть у них на двоих.       Ран хохочет, заезжая ему по скуле кулаком, потому что их ссора по обыкновению перелилась в драку. Он всегда дерётся небрежно и лениво, и никогда по-настоящему, как в уличных драках. Все драки перетекают в занятия любовью с привкусом крови на разбитых губах.       Ран двигается быстро, расцарапывает ему живот и грудь, картинно запрокидывая назад голову, светлые брови жалобно сведены к переносице, глаза поволокой скользят по лицу младшего брата, из приоткрытых мокрых губ непрерывно слетает: — Рин… До! — Рин… До! — Рин… До! — Рин… — Рин… — Рин… — Ри-и-н…       Ран прижимает его к себе, переплетая их пальцы, сбичиво просит остаться в нем ещё немного, и Риндо плачет. Он действительно как маленький, но, если бы мог, жил бы где-то кожей старшего брата.       Ран несёт на голове большого плюшевого медведя, которого Рин выбил ему в игровом автомате.       Ран облокотился о байк, стаскивая зубами перчатки и расстегивая верхние пуговицы формы.       Ран-подросток закусывает руку, заливаясь румянцем, двигая рукой в пижамных штанах, пока с вожделением рассматривает нежное личико младшего брата, поэтому Риндо подольше притворяется спящим.       Взрослый Ран выуживает красивую зажигалку из нагрудного кармана мертвеца и принимает из руки брата сигарету.       Ран остригает волосы в ванной. Ран крутится на качелях, пока его не начинает тошнить.       Ран флиртует с некрасивыми девушками в баре, из вредности.       Ран идёт босиком по лужам, промокший насквозь.       Ран готовит завтрак.       Ран зовёт с постель.       Ран держит за руку, держит за руку.       Ран больше не злится.       Ран смеётся.       Ран улыбается.       Ран целует. Ран… Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран, Ран. Ран. РАН. Р-А-Н.       Риндо ногой выбивает дверь. Входит в полумрак номера, сразу же улавливая его запах. — Ран? — голос ужасно дрожит, и Риндо прокашливается, чтобы списать это на простуженность. Он завозит за собой чемодан, поспешно проходит внутрь, бегло осматривая каждый уголок залы, проносится через бар, замечая огромный букет цветов, в ванную, в спальню, с трудом удерживаясь от того, чтобы не упасть лицом в смятые простыни, и словно собака, изваляться в них. Чтобы не осталось на нем ничего постороннего кроме присутствия Рана. Риндо вызвращается обратно, растерянно смотрит по сторонам, чувствуя закипающую мальчишескую злость, пока два быстрых шага сзади не пронзают его насквозь, и Рин не оказывается в капкане длинных рук, чувствуя такое невероятное, такое режуще-обманчивое (как после бесконечной боли) облегчение впервые столь долгое время. Оказывается, он умеет дышать. Делает вдох, сжимая эти руки, и к горлу сразу подступают слёзы. Рин-Рин ❦: — Я в такси. Буду через десять минут.       Ран отбрасывает мобильник, вскакивая с дивана. Тело знобит как при лихорадке, но улыбка распускается, цветет. Может, просто встать напротив двери, распахнув руки для объятий? Или лечь обнаженным в постель, листая журнал, и изобразить крайнее удивление, когда Рин войдёт? Может быть, убежать из номера, и пусть брат его поищет? Ран прошёлся взад-вперёд, растягивая рукава водолазки. Посмотрел на огромный букет в вазе на столешнице. Зачем он купил букет, словно собрался на блядское первое свидание? Какой же придурок. Рану тридцать, и он должен быть идеальным старшим братом, а не сраным идиотом. Было бы логично, если бы Риндо… Если бы Риндо… Ран сжимает зубы до боли, хмурится, сплёвывает свои собственные мысли. Риндо любит только его и, конечно, не понимает, что Ран любит его в миллион раз сильнее. До безумия, потому что его мысли — это все одно сплошное безумие. Рин-до. Ран находит пустующую нишу между стен и протискивается в неё. Замирает в ожидании, улыбаясь при мысли о том, что напугает брата, ровно как в детстве. Рин психанёт, может быть, немножечко его побьет, но не заметит этой проклятой дрожи в его теле, не поймёт, насколько хуево было Рану все эти месяцы. Ран очень хочет быть идеальным для своего братишки. Ран хочет верить в свои собственные слова. Ран не хочет расстраивать Рина, не хочет ранить его нежное сердце. Любое другое, руками, ножом и мечом, пулей, ядом, словом. Только не Рина. Сердце Рина должно биться под его собственным, размеренно и в такт.       Руки и ноги уже начинают затекать, когда Ран слышит удар в дверь. Дальше — торопливые шаги, Риндо пролетает мимо, отчего сердце болезненно сжимается, колотится где-то под челюстью, пытаясь вырваться наружу, едва завидев свою самую большую любовь. Ран упрямо ждёт, думая о том, что идея встретить его голым в спальне была в общем-то отличной.       И когда видит Рина снова, взбешённого и потерянного, рыщущего глазами его самого, выскакивает, хватая брата, букает ему прямо на ухо, бормочет, что не отпустит, и тот не выкрутится, держит так крепко, что у Риндо молния хрустит на куртке. Слышит, как брат бормочет «идиот» себе под нос и шмыгает, касается осторожно кончиками пальцев его ладоней, рисуя на них кружочки. Ран говорит, медово-мягко, несёт скорее какую-то чушь, чем нечто осмысленное, шутит про букет, про то, что Риндо заметно подрос, и он его вообще не узнает.       Его крошка Риндо, безжалостно ломающий кости и выкручивающий суставы. Его крошка Риндо, исступленно трахающий его на полу, на капоте машины и у стен ночных клубов. Его крошка Риндо, засыпающий на коленях. Его крошка Риндо, увлекающий его за собой вдоль по улице, сжимающий в своей ладошке только два рановых пальца. Ран переживает, как бы он не выпустил их, но позволяет брату быть самостоятельным. Его крошка Риндо в круглых очках, с челкой лезущей в глаза и стянутым на затылке хвостиком золотистых волос. Взирающий на него исподлобья и трогательно краснеющий, пока Ран кружит его в танце. Риндо двадцать восемь, но Ран считает каждый его год за десять собственных. Ран прикусывает язык до крови, чтобы позорно не расплакаться, и по-кошачьи трется щекой.       Риндо молчит, но знает, что старший брат чувствует, как учащённо бьется у него сердце. Нехотя высвобождается из объятий, только потому что ужасно сам хочет обнять. Смотрит на Рана, с тревогой, с облегчением, с глупой обидой, с предвкушением. У Рана темные волосы и чёрная водолазка. Тёмные круги под глазами, и, кажется, он стал ещё тоньше. На одну дырку в ремне наверняка. Риндо бы подумал, что он невыносимо блядски сексуален в этой обтягивающей каждый сантиметр брендовой шмотке. С такими же тёмными волосами, как в юности. Набросился бы на него прямо здесь, не стянув верхней одежды. Если бы только не чувствовал такого сильного смятения от собственных чувств. — Я… я… Ран… Я так, блять, по тебе скучал, — Риндо сгребает брата в охапку, гладит руками по спине, уткнувшись носом в плечо, — Скучал, скучал, скучал. Ненавижу тебя, всю вашу сраную банду ненавижу!       Ран чувствует как плечо его становится влажным, улыбается победно, ответно притягивает брата ближе, слегка приподнимая от пола, целует смазано куда-то в скулу, в висок и в волосы десятки раз. Риндо стонет и промакивает себе глаза братской водолазкой, потом верещит и привычно хмурит брови, пока старший брат целует его в нос, прикусывает за щёки и лезет в рот.       Рину двадцать восемь, а он стоит и жмурится, как школьник, пока Ран требовательно и дурманяще целует, облизывает, дразнится. Риндо вспоминает, что давно не ел сладостей, и от ранового языка и губ к него начинает кружиться голова, как от шприца с инсулином. Риндо с трудом пытается закончить, пока ещё может, пока его руки все ещё не в братских брюках. — Ты не понимаешь, как мне было плохо? Мне снились дерьмовые сны. Твои шлюхи, которым я ломаю шеи. Ты с дыркой во лбу, из которой я пытаюсь вынуть пулю. Раз за разом. Ран, она так изуродовала твое идеальное лицо... Ебаный Манджиро. Давай вернёмся домой. Пожалуйста. — Вернёмся, когда закончим все дела, Рин, — Ран досадливо отрывается от младшего брата, смотрит ему прямо в глаза, по крайней мере, очень старается. И он понимает, слишком хорошо. — Я так рад, что ты прилетел в Гонконг. Я нам сакэ заказал. Морепродукты. И клубники. — Не хочу я ни клубники, ни сакэ. Я только тебя хочу. Ты же говорил, столько раз, что мы всегда будем вместе.       Ран улыбается. Ран вообще ничего никогда больше не хотел после того, как впервые поцеловал своего крошку Рина. Когда все понял. Рану Хайтани тридцать, и двадцать восемь из них его реальность отражается сквозь призму фиалковых глаз брата.       Риндо двадцать восемь, но он растворяется словно соль в кипятке, и от него остаётся слегка солоноватый привкус, когда Ран тянет привычное: — Пока мы есть друг у друга… Конечно, будем, Рин. Ну что ты… как ма-а-ленький.