Смотреть в бездну

Лютик не тосковал по дому - воспоминания о нем размылись, заменились новыми, приятными, лучшими. Отношения с семьей за последние несколько десятков лет лучше стали только один раз - после того, как Оксенфуртская академия взяла его преподавателем. Сейчас, кажется, никого из семьи и не осталось уже - только кузен, в глазах общества выглядящий, мягко говоря, придурком. Богатым, сволочь, придурком. Лютик не то чтобы часто вспоминал про недоставшееся ему наследство, но когда понимал, кому оно досталось вместо него, он мрачнел. У Лютика выдался хороший день. Он выступал на какой-то свадьбе, и родители жениха сильно расщедрились - поэтому сегодня он шиковал. Он был один, без спутников и спутниц, вымотан и явно не расположен к разговору, но крайне расположен к размышлениям. Комната, которую он снял в хорошей гостинице, напоминала ему дом. Войдя в комнату, он прикрыл дверь и на какое-то время замер, оглядываясь. Комната была не то чтобы большая - но хорошо, со вкусом обставленная. В ней было одно достаточно большое окно и камин почти во всю северную стену. Напротив камина, у другой стены, стояла крепкая, дубовая кровать, справа от кровати был платяной шкаф. По левую руку от двери был туалетный столик, а у окна стоял небольшой обеденный стол. На полу, для теплоты, лежала большая, красивая медвежья шкура. Первым желанием Лютика было, естественно, желание пройтись по комнате. Он стянул ботинки и заботливо положил лютню и берет с пером на кровать. Сел на край, глубоко вздохнул, снял куртку и, оставшись в одной рубашке и брюках, мягко подошёл к окну и выглянул на улицу. Там было серо и промозгло - крапал дождик, и небо слабо голубилось где-то на горизонте. Волосы у Лютика были чуть влажные, и он задумчиво крутил их, утопая в своих мыслях. Шкура приятно щекотала ноги, но совсем не грела, и вскоре мужчина стал мерзнуть. Он отвлекся от окна и стал разжигать огонь в камине. Сосновые поленья, сгорая, распространяли по комнате приятный, слегка дурманящий запах. Лютик закончил, отряхнул руки, выпрямился и налил в бокал со стола вино, бутылку которого ему любезно подарили за выступление хозяева. Он сел на пол, прислонившись спиной к кровати, вытянул ноги и, отдавшись своим мыслям, смотрел на мерно колыхавшееся пламя камина. Минут через пятнадцать, когда вино в бокале закончилось, а спина начала затекать, Лютик печально усмехнулся мысли о том, что, вообще-то, он стал стареть, и поднялся с пола. Много ли народу в нынешнее время доживает до сорока двух лет? Лютик сомневался. Он налил еще вина, и, что-то слабо мурлыкая себе под нос, закрыл глаза и закружился по комнате, будто вальсируя, пытаясь скинуть с себя нарастающую тревогу. Думалось, почему-то, о войне. Лютик видел войны с разных сторон - на картах и планах в кабинетах стратегов и генералов, с полей битвы, из лагерей, из сожженных деревень, глазами раненых солдат, не понимавших причин, овдовевших женщин, ограбленных стариков, изнасилованных девушек, напуганных, осиротевших детей. Мысли о войне его раздражали, но отмахнуться от них не получалось даже в мирном, далеком от всех этих событий городе, где все делали вид, будто ничего не происходило, не происходит и не произойдет. Лютик замер и распахнул глаза. Из окна на него пялилось его же собственное отражение. На улице окончательно стемнело, а дождь, кажется, еще сильнее разошелся. Противное, щемящее чувство тревоги засело где-то под ребрами и ёрзало, вызывая дрожь. Надо было отвлечься. Ему не хотелось писать баллады - настроение было мрачное, а слушать те песни, где была мрачная, тяжелая правда, как бы красиво она не была рассказана, никто не любил. Он походил по комнате, подергал струны лютни, пересчитал деньги и посмотрел в окно - все не то. Мысль о том, чтобы сесть и просто выписать свои мысли пришла внезапно. Он схватил перо и вытащил из сумки клочок бумаги, сел так, чтобы света из камина хватало для письма и начал писать все, что приходило в голову. Сначала выходила какая-то белиберда - то просто несвязный набор слов, то какие-то обрывки фраз, то одно и то же слово повторялось по нескольку раз. Но он все продолжал выписывать их, и в конце концов мысли стали становиться похожими на текст - что-то вроде дневниковых записей, но сильно приукрашенных и с вкраплениями философских рассуждений. Раздражающее чувство постепенно отходило на второй план. Спустя какое-то время в дверь тихо постучали. Он удивленно обернулся, бросил перо, как-то неуклюже, запутавшись в своих же ногах, встал, быстро оббежал взглядом комнату и отпер дверь. Глаза его тут же расширились, заставив женщину на пороге ехидно улыбнуться. - Й!......ей.. - Он резко выдохнул, отшатнулся и издал какой-то       нечленорадельный звук, похожий одновременно на кашель, вопль и икоту. - Йеннифер! Что ты здесь делаешь? Улыбка женщины резко приобрела какой-то печальный оттенок. Йеннифер повела головой и мягко шагнула внутрь комнаты. - А здесь мило. Ты что же, не рад меня видеть, бард? - Она обошла комнату по дуге, придвинула один из стульев ближе к окну, села на него и, склонив голову, вперилась а Лютика нечитаемым взглядом. - Я тебя не ждал. Как ты тут оказалась? - Лютик вышел наконец из ступора и закрыл дверь, сделал пару шагов и оперся на туалетный столик, не рискуя пока что подходить ближе к чародейке. - Да так, проездом. Узнала, что ты тоже здесь, и вот, решила тебя проведать. Ну, рассказывай, как ты тут? - Голос её показался Лютику достаточно искренним, и он, ослабив напряжение во всем теле, мило ей улыбнулся. - Потихоньку. Выступаю то тут, то там. Здесь тихо, в этом городе. - Он поднял стоявшую рядом бутылку и повел ей в сторону Йеннифер. Женщина слегка кивнула. Он на ходу наполнил бокал и поставил его перед ней. - Люди спокойные. И платят неплохо. Я бы сказал, что не по мне это все, но что-то я в последнее время подустал от всей этой приключенческой суеты. - Значит, в отпуске? - Голос Йеннифер был каким-то притворно радостным и одновременно с этим искренне печальным. Она дождалась, пока Лютик кивнет и наполнит свой бокал, и отсалютовала. Бокалы встретились и слегка звякнули. - Будем, бард! - Будем! - Лютик сделал небольшой глоток - вино уже начинало неприятно горчить, напоминая о количестве выпитого сегодня спиртного и как бы намекая, что пора уже заканчивать. - А сама-то ты тут зачем? По работе? - Можно и так сказать. Нужно было нанести одному человеку околодружеский визит. - Йеннифер как-то даже ласково смотрела на него и улыбалась, будто бы он был несмышенным котенком и не совсем понимал, что значат её слова. Разговор выходил странно непринужденным, даже дружеским, и чем ближе вино подходило к концу, тем более уставшей выглядела чародейка. Они разговаривали о погоде в последнее время, о книге, которая вышла не так давно и потрясла общественность своей дерзостью и наглостью(Лютик считал эту книгу жалким клочком бумаги, позорящим литературу нордлингов и не стоящим даже того, чтобы высморкаться в него, Йеннифер считала эту книгу наивной, но забавной в своей романтичности ерундой, которую стоило бы читать всяким придворным девушкам, чтобы не разочаровываться в будущем в жизни), о винах и о том, что в округе города полно незабудок. Несмотря на это, Лютик ждал подвоха. Подвох и правда был, но совсем не такой, как Лютик мог подумать - подвыпившая Йеннифер в тепле и в, по ее словам, приятной компании, стала ужасно словоохотлива и смешлива. Подметив это, он стал рассказывать ей всякую чепуху - просто так, чтобы посмотреть на ее реакцию. В ее глазах был озорной блеск, жесты были шире, чем обычно, но смех оставался тихим, сдержанным, будто она ему не доверяла. В порыве эмоций, во время какого-то рассказа, он схватил ее за руку и сжал, добавляя красок и играя голосом, и она, к его удивлению, не только не отдернула руку, но даже рассмеялась в голос на какую-то особо удачную шутку. Казалось, что восхищение из глаз барда можно было сцеживать и продавать на рынке - так много его в тот момент было. Он улыбался, наверное, самой широкой и самой дурацкой улыбкой из всех, что вообще когда-либо выдавал, а Йеннифер все смеялась - неизвестно, с шутки или с него - и он был ужасно рад. Она успокоилась, встала и собралась было уходить - он подскочил со своего места следом за ней. - Не провожай меня, бард. Провожают из дома, а это точно не он. - Йеннифер улыбнулась ему своей печальной, контрольно-вежливой улыбкой, и он удивился тому, как быстро она вернулась к своему обычному образу. Где-то внутри заскреблось сомнение - а что именно было образом? - Что ты все "бард" да "бард"? У меня есть имя, вообще-то! - По Лютику было видно, как сползает с его лица вся веселость, уступая место старой, тупой тревоге. - От того, что я стану называть тебя как-то иначе, суть твоя не изменится, бард. - Йеннифер отошла к двери. Взгляд у нее был лукавый и слегка надменный - она разглядывала Лютика и про себя отмечала его внешние изменения. Удивилась внезапно, что он, вообще-то, постарел. - Это звучит как оскорбление. - Лютик усиленно пытался улыбаться, чтобы избавиться от той тоски, которая, он не сомневался, показалась на его лице. - Это ничуть не оно. - Йеннифер сделала пару шагов назад, к нему, встала на расстоянии и сложила руки на груди. - Даже наоборот, я считаю эту статичность изюминкой твоего образа. Что бы ни случилось, ты - всегда бард. Она продолжала улыбаться, но с каждой секундой улыбка ее становилась все более искренней, а в глаза возвращался игривый блеск. Лютик неловко и самую малость нервно переминался с ноги на ногу, не зная что бы такого сказать, вглядываясь в ее черты лица слегка напуганно, но с прежним восторгом и какой-то даже преданностью. Она некоторое время вглядывалась в него в ответ, а потом усмехнулась. - Я все не могла понять, что в тебе нашел наш милый белокурый друг. Теперь поняла. - Йеннифер хмыкнула, быстро преодолела расстояние между ними, взяла его лицо в свои ладони, притянула к себе и мягко, едва касаясь, быстро поцеловала его в губы. Потом как-то резко, будто специально царапая, провела рукой по его шее, вернулась на прежнее место, весело подмигнула ему и поспешила покинуть комнату. - Полагаю, увидимся, Лютик. Когда он выбежал в коридор, её там уже не было. Хозяйка гостиницы, сидящая на входе, "никаких статных чародеек не видывала", и Лютику оставалось лишь догадываться, было ли все произошедшее его пьяным бредом, но еле заметные полосы на шее и запах сирени, следующие несколько дней отчетливо сохранявшийся на губах, говорили о том, что вариант может быть только один. У Лютика не было дома - ему и не надо было. У него и вещей-то - несколько костюмов, шапка с пером цапли, две пары обуви, пустая записная книжка да несколько перьев и чернила, и все влезает в один вещевой мешок. Еще лютня за плечом и мелочь по карманам - штопор, уголек, моток ниток с иголкой и маленький кинжал. Есть еще кошелек с деньгами, да в нем почти всегда пусто, он места не занимает. Ночевать ему и под открытым небом хорошо, а когда холодно - так уж он найдет, куда приткнуться. Его семья - настоящая, нажитая - такие же, как и он, бродяги, пусть и есть у каждого подобие дома. Так зачем ему дом? Среди всех этих дорогих Лютику вещей, мест и лиц, которые были для него гораздо дороже любого дома, долгое время валялась Богом забытая бумажка, на которой, помимо прочего, было написано следующее: «Смотреть в бездну, по-моему, – полный идиотизм. В мире есть множество вещей куда более достойных того, чтобы на них смотреть.» Когда он нашел её спустя долгое время, на ней появилась надпись, которая не вошла в финальный вариант его мемуаров, но пребывала на этом клочке бумаги до конца его жизни. Она гласила: «Единственные бездны, в которые я согласен был смотреть на протяжении всей моей жизни(и, каюсь, завороженно смотрел в них постоянно) - бездонные, безграничные души дорогих мне людей. И фиалковые глаза Йеннифер из Венгерберга.»