***
Спустя год, когда Антон смотрел на своих шестиклассников, он долго не мог понять, что успело измениться в его детях за такой небольшой промежуток времени, помимо цвета рубашек и волос. И, всматриваясь в их загорелые после лета лица, наконец осознал. Поменялись глаза, на него не пялились, как на неопознанный объект, а напротив — в направленных на него взглядах читалось неподдельное уважение, признание и какая-то особенная, искренняя симпатия, которую можно встретить только в глазах ребёнка. Шастун тяжело вздохнул, осознавая, что пока его мысли были заняты трогательными размышлениями о сидящих за партами детях, внимание тех уже переключилось на что-то более интересное. Целая толпа сгрудилась у второй парты, при этом каждый пытался пролезть поближе, расталкивая окружающих локтями. — Что там у вас? Несколько десятков пар глаз взметнулись вверх, голоса зазвучали громче, а в общем гаме кроме возмущения промелькнула тревога. Однако все послушно отступили на пару шагов от окружённой парты, открыв обзор на Арсения, поглаживающего крохотного котёнка, чья голова выглядывала из пиджака шестиклассника. — Ты зачем в школу кота притащил? — машинально понижая тон при виде милого, беззащитного создания, спросил учитель, и, присев на корточки, потянулся рукой к животному. — Я его нашёл, — пояснил ученик и расстегнул верхнюю пуговицу пиджака. — Он на остановке под лавочкой сидел. Антон аккуратно оторвал кота от груди школьника и прижал к своей, сразу замечая кучу тёмной шерсти на белой парадной рубашке мальчика. — А куда..? — растерянно спросил Арсений, не отрывая взгляда от мурчащего комка шерсти. — Я найду для него дом, обещаю. Дом для кота действительно нашёлся, и совершенно случайно оказался квартирой Шастуна. Жить стало веселее, в ежедневном возвращении в серую невзрачную девятиэтажку появился смысл. Все беседы и классные часы с детьми отныне неизменно сводились к разговорам о коте. А к концу четверти о нём уже знала вся школа. В мае Антон даже рискнул взять рыжего с собой в школу, что привело в неконтролируемый восторг всех в классе, в особенности Арсения, ни на минуту не отходившего от подросшего, откормленного питомца.***
Седьмой класс стал апогеем детского сумасшествия. В середине сентября девочки каким-то образом сорвали в собственной раздевалке дверь с петель, так что пришлось краснеть от стыда и старательно сдерживаемого смеха на педсовете. Перед самыми каникулами полкласса благополучно слиняли с урока технологии на футбольный матч, где их спалил учитель физкультуры и отправил назад. Перед новым годом кто-то из ребят ходил по школе с колонкой, откуда без перерывов играла «Стекловата». И Антон хотел бы это одобрить — всё-таки классика, как никак, если бы не одно «но». — Арсений, а зачем нужно было эту колонку физику под дверь пихать? — Так праздник же, я поднимал всем настроение, — неуверенно возразил парень, принимая максимально невинный вид. — Во время урока. — Ну да, — школьник попытался изобразить искренность своих благих намерений, но, видя серьёзный настрой преподавателя, принял оборонительную позицию. — Да этот физик в школе никому не нравится. Даже жене своей, которая английский ведёт. Шастун подавил улыбку. Ему физик тоже не нравился, в особенности после того, как вывел одному из его детей тройку за четверть без объективной на то причины. — Больше так не делай. — Не буду, — пообещал Арсений, хотя в довольном взгляде читалось совершенно обратное.***
В восьмом классе появился новый геморрой. За партами, где раньше сидели заклятые враги, вырисовывались едва ли не супружеские пары, глупо улыбающиеся и одёргивающие руки всякий раз, как рукава толстовок едва соприкасались. Наблюдать за этим с высоты собственного опыта и возраста было забавно, а ещё немного тревожно, потому что, несмотря на то, что ученики росли с каждым годом, они всё ещё оставались детьми. Впрочем, их любовь друг к другу проявлялась не только безобидными касаниями, но и более решительными действиями. Антон никогда не забудет, как Ира вылила целый стакан сливового компота Арсению на голову. — Да я вообще ничего не делал! — широко раскрыв глаза от возмущения, восклицал пострадавший. — Совсем ничего? — уточнил учитель, параллельно стирая с лица ученика остатки компота. — Совсем! — Честно? — Не совсем. Арсений поднял взгляд, виновато улыбаясь, но причину так и не сказал. — Домой на такси поедешь, — настоял Шастун, смахивая кучу использованных салфеток в урну. — На последний урок можешь не идти. — Спасибо, Антон Андреич, вы лучший! — Андре-е-вич, — спокойным тоном поправил Антон, мысленно отмечая, что только ради подобных моментов смирился со всем дерьмом, с которым приходилось периодически сталкиваться.***
В девятом классе учителя развели всеобщую панику по поводу предстоящих экзаменов, запугав его детей едва ли не до смерти. Пришлось каждый божий день напоминать им, что оценки — это всего лишь цифры, а сдать злосчастное ГИА сможет каждый. С трудом, но в конце концов ему поверили. Охотнее всего эту информацию принимал Арсений, в начале учебного года пересевший за последнюю парту и переставший проявлять какую-либо активность, предпочитая обществу учителей страницы библиотечных книг. — Арсений, я понимаю, что Чехов гораздо красноречивее меня, но теорема синусов тоже жаждет твоего внимания, — проговорил учитель, когда остальные ученики вышли из класса. — Я понял, — Попов скупо кивнул, быстро закидывая вещи в рюкзак, и поспешил к выходу. — Всё в порядке? — Шастун сделал шаг вперёд, всеми силами стараясь показать, что готов оказать любую помощь. — Да, спасибо, — дверь классной комнаты хлопнула, а Антон Андреевич присел на ближайшую парту, не сводя задумчивого взгляда с места, где только что стоял подросток Одной из самых ненавистных вещей в школьной жизни были родительские собрания. Кроме того, Антон готов был поклясться, что с этим тезисом согласны абсолютно все, кто так или иначе причастен к школьной жизни. В первые годы многие из родителей скептически отнеслись к новому молодому преподавателю, что должен был обучать их любимых чад, и, пусть к девятому классу проблема решилась сама собой, Шастун все ещё ненавидел эти мероприятия. Вопросы сыпались как из рога изобилия, пальцы стучали по экранам телефонов, записывая важную и не очень информацию, а Антон поскорее хотел закончить этот бедлам. Участие этих родителей в школьной жизни своих детей радовало и напрягало одновременно, потому что, по памяти самого учителя, его мать ходила на собрания раз в год, а возвращалась с лаконичным: «Ничего важного не сказали». Наконец, вопросы закончились, взрослые встали из-за парт и неспешно стали покидать кабинет. — Антон Андреевич, — произнес крепкий мужчина, в котором Шастун сразу же узнал Попова-старшего. — Сергей Александрович, чем обязан? — Антон подошел ближе, чтобы пожать протянутую руку, и приготовился слушать. — Вы бы не могли с Арсением дополнительно заниматься? Он поступает в экономический колледж в Москве, думаю, ему нужно подтянуть математику. — Да, конечно, — само собой вырвалось у учителя, хотя работы в школе хватало по горло, и репетиторство никак не вписывалось в график. — Арсений — способный мальчик. Арсений действительно был способным, в математике в том числе, но настоящего интереса к науке в его глазах не читалось, и вряд ли он горел желанием стать экономистом и посвятить цифрам всю свою жизнь. Дополнительные занятия проходили спокойно. Антон объяснял, Арсений молча делал, добросовестно приходил ни минутой раньше, ни минутой позже, и уходил также, не задерживаясь ни на миг. Под будто бы потускневшими голубыми глазами расцвели заметные синяки, а книги из рук перекочевали под голову, заменяя подушку. Эти перемены Антона серьёзно беспокоили, заставляли с участием выспрашивать о наличии каких-либо проблем, но Арсений упрямо пресекал все попытки помощи со стороны учителя. Последнее их занятие проходило перед самим экзаменом по математике, и после прорешивания одного варианта Шастун позволил ученику положить голову в сгиб локтя и привычно уснуть на парте. В груди болезненно щемило от созерцания уставшего, почти безжизненного Арсения, и только в тот момент пришло краткое осознание того, что он не должен бросать ученика в таком состоянии, он обязан помочь, даже, если его вновь попытаются оттолкнуть. С этими мыслями Антон поднялся, заварил крепкий чай, закинул в кружку два кубика сахара, и, перемешав, поставил на парту. Арсений проснулся, поднял голову, бросая удивлённый взгляд на преподавателя, но, уловив требовательный кивок в сторону дымящейся чашки, осторожно обхватил ту тонкими пальцами. — Ты как себя чувствуешь? — осторожно спросил Шастун, когда спустя некоторое время пустая чашка стукнулась о деревянную поверхность. — Вы подмешали в чай сыворотку правды, а сейчас будете меня допрашивать? — в глазах подростка плескалась вселенская безысходность. — В точку. И ты не должен лгать. Арсений хмыкнул в ответ на очевидную отсылку, а затем опустил взгляд в пустую кружку, будто по оставшимся на дне чаинкам можно было предугадать свою судьбу. — Я не хочу уходить, — коротко, но ёмко пояснил юноша и совсем по-детски шмыгнул носом. — Почему? — Просто не хочу, не знаю, — школьник убрал руки с парты, спрятав их в карманы брюк, и глаза тоже спрятал, посвящая всё своё внимание разводам на линолеуме. — Не уходи, раз не хочешь, это твой выбор, — после короткой паузы ответил Антон, но тут же понял, что это не те слова, которые могли бы помочь в сложившейся ситуации. — Твой отец ещё не забрал документы, я поговорю с ним. Сможешь остаться до одиннадцатого класса. Хочешь? — Хочу, — Арсений посмотрел в глаза говорящему, и впервые за несколько месяцев Антон увидел в ученике что-то светлое, тёплое, живое. — Спасибо, Антон Андреич. — Андре-е-вич, — по привычке исправил Шастун, хотя произношение собственного отчества его уже давно не беспокоило.***
В десятый класс его дети пришли не в полном составе, однако большая часть учеников всё ещё занимала свои места за партами, в их числе был и Арсений Попов. За лето он вытянулся, окреп, синяки под глазами стали менее заметны, в чём была немалая заслуга очков, что теперь покоились на носу юноши. Он снова пересел за вторую парту, хотя всё ещё позволял себе досыпать на уроках, просто теперь не считал нужным хоть как-то это скрывать. На самом деле, в десятом классе представляется последняя уникальная возможность повалять дурака, и все, за небольшим исключением, этой возможностью пользовались. Девочки где-то раздобыли ключ от крыши и после уроков вышли прогуляться, и всё могло бы закончиться хорошо, если бы из здания банка, стоящего аккурат напротив в школы, не позвонили директору. Понятно, что прыгать с этой крыши никто не собирался, но доказать это руководству было весьма проблематично. Однако проблемы возникали не только с девочками, Попов тоже не отставал, потому как стабильно, каждую неделю кто-то из учителей непременно на него жаловался. — Арсений, Павел Алексеевич вчера на тебя ругался, — начал Шастун, припоминая их недавний разговор с учителем литературы. — Это почему? — театрально удивился ученик, вскидывая руки вверх. — Ты зачем в сочинении по Войне и Миру написал, цитирую: «Кто писал не знаю, а я дурак читаю.» Ладно ты дурак, согласен, но кто написал Войну и мир, наверное, нужно знать. — Я проспорил, — со страдальческим выражением лица Попов пролил свет на случившийся казус. Споры, кстати, также стали очередным камнем преткновения. Именно в десятом классе его детей потянуло играть в карты на желания, а проигрывал отчего-то всегда именно Арсений, либо только ему придумывали настолько идиотские задания, что о каждом из них невольно узнавал и Шастун. — Вот действительно, дурак ты, Арсений, — беззлобно ответил преподаватель, возвращаясь к проверке тетрадей. — Ты в среду на олимпиаду едешь? — Да, — просто ответил парень и положил руки в карманы укороченных брюк, пошагал из стороны в сторону, обдумывая что-то, а затем выпалил, — а вы не можете отцу сказать, что это по математике олимпиада? — Могу. Только когда ты экзамены сдавать будешь, документы подавать, поступать, тоже будем лапшу на уши твоему отцу вешать? Так ведь нельзя, Арсений, - нахмурившись объяснил Антон, и ожидаемо наткнулся на плотно сжатые губы и опущенный в пол взгляд. — Я скажу позже, Антон Андреич, не переживайте только. Антон переживал, потому что не хотел видеть Попова в таком же отвратительном состоянии, что созерцал в прошлом году. Антон хотел видеть горящие синим пламенем глаза, счастливые и живые. К слову, такое зрелище в первый раз Шастуну довелось лицезреть в небольшом городском театре, когда Арсений, стоящий на сцене, поймал взгляд учителя, сидящего в зрительном зале. И то, что происходило в последующие минуты, можно было назвать настоящей магией, необъяснимой, но слишком ощутимой, чтобы отрицать её существование. Сил в новом учебном году у Арсения как будто стало больше. На дополнительные занятия он приходил разобрать пару заданий из первой части экзамена, а остальное время без умолку болтал, рассказывая о своих открытиях, или же наоборот, внимательно слушал историю, которую соизволит поведать учитель. Так вышло, что они могли по-человечески общаться друг с другом, шутить и обсуждать последние серии популярных сериалов. Арсения это увлекало, Антона — настораживало и слегка пугало. Именно поэтому Шастун заставил себя установить дистанцию между собой и учеником, он не отталкивал его, а, скорее, мягко отстранял, не объясняя причины. Попову это не нравилось, но, вместо того, чтобы тихо обижаться, он злился, что немедленно вымещалось на намыленной доске, на вставленной в замочную скважину монетке и на несчастных треугольниках в тетради по геометрии, каждый из которых был наречён оскорбительным — «HUI». А ещё Антона перестали приглашать на театральные постановки, что задело гораздо больше несчастных досок, монеток и хуевых треугольников. Однако, предъявлять ученику претензии было явно неуместно, поэтому учитель продолжил вести уроки, ловить на себе обиженные взгляды, а ещё начал пользоваться маркерной доской. Шастун не думал, что своеобразный бунт продлится долго, но Арсений упорствовал до последнего. Да, он бросил попытки срывать уроки, портя школьное имущество, но зато начал флэшмоб тупых вопросов, как никогда талантливо изображая непонимание, озадаченность и мыслительный процесс. — Антон Андреич! — десятый раз за урок выкрикнул парень, старательно вытягивая руку вверх. — Да, — на выдохе произнёс преподаватель, не прекращая производить вычисления. — Как получилось 2600? Объяснять десятикласснику принцип деления столбиком второй раз на дню казалось высшей точкой абсурда, благо, прозвенел звонок, освободивший Антона от подобной перспективы. — Долго ты меня выводить собираешься, Попов? — откладывая в сторону маркер, поинтересовался Шастун, восхищаясь собственной выдержкой. — А вы меня долго игнорировать собираетесь? — в тон собеседнику выдал юноша, откидываясь на спинку стула. — Я тебя не игнорирую, Арсений. — Так и я вас не вывожу, Антон Андреич, я просто задаю вопросы, когда мне что-то непонятно, — как ни в чём не бывало парень привёл контраргумент, уверенно смотря в глаза своему учителю, однако, спустя всего пару секунд, как-то обмяк, растерял весь запал и отвернулся. — Может, я вам вообще не нужён, вы так и скажите. — Вытри слёзы, Попов, и приходи пить чай после уроков, — бросил Шастун, собираясь на урок к седьмому классу. — Правда? — Кривда. Приходи, — Антон тепло улыбнулся и вышел из кабинета, успев услышать полное благодарности: «Спасибо, Антон Андреич». Шастун вскоре понял, что произошедший между ними конфликт был чем-то необходимым, после него в отношениях с учеником сами собой нарисовались чёткие границы, соблюдаемые с обеих сторон. Арсений быстро понял, почему учитель опасался подпускать его ближе положенного, и потому благоразумно перестал лезть сам, опасаясь повторного игнорирования преподавателем. Антон же решил, что, как учитель, должен помочь ученику разобраться с насущными проблемами, даже если учебы те касались только косвенно. Таким образом, был разработан план по переубеждению Попова-старшего насчёт дальнейшего обучения его сына. Реализация задуманного длилась долго, зато к концу мая принесла свои плоды. — Отец разрешил сдавать литературу и не бросать театр, — лучезарно улыбаясь, Арсений влетел в класс, даже не постучав. — Ты что, выполнил последний пункт плана, не согласовав со мной? — Шастун сложил руки на груди, старательно хмуря брови, но внутренне ликуя от озвученной учеником новости. — Простите! Момент был такой подходящий, надо было действовать. — Ты молодец, я очень рад, что у тебя получилось, Арсений. — У нас, Антон Андреич! Показать отцу «Общество мёртвых поэтов» было вашей гениальной идеей, а вчерашний вечер просто идеально для этого подходил. Юноша не переставал улыбаться, часто дышал от захлестнувших его эмоций, а ещё светился так ярко, что невольно хотелось зажмуриться, но при этом продолжать любоваться живым и счастливым, настоящим Арсением. Тёплый майский ветер аккуратными, бережными порывами поправлял спадающую на глаза тёмную чёлку, лучи солнца по-свойски устроились на обнажённой благодаря двум расстёгнутым пуговицам шее. Отвести взгляд было непросто, но разве за годы работы в школе Антон не сумел преодолевать разного рода трудности? — Отдохни хорошо, Арсений, впереди сложный год, — наконец выдал Шастун, даже не представляя, насколько оказался прав. — Понял, будет сделано. Вы тоже отдохните!***
Просьбу ученика Антон честно выполнил, и потому весь сентябрь нового учебного года держался молодцом. Всеобщее напряжение по поводу экзаменов разбавлял шутками и мотивирующими речами, учеников перед несчастным преподавателем ОБЖ, чей урок снова бессовестно прогуливали, благополучно отмазывал, успокаивал родителей на собраниях и уже начинал искать организаторов для выпускного вечера. Одиннадцатиклассники перестали творить глупости, лишь изредка позволяя себе проспать, прогулять последний урок или, в крайнем случае, поскандалить с учителем. Последним особенно часто промышлял Попов, в котором от чего-то проснулся нигилист, ставящий под сомнение каждое предложение, если не слово, написанное в параграфе. Крупных проблем это не доставляло, но бесило так, что хотелось дать Арсению крепкий подзатыльник, в чём Антон себе и не отказал, предусмотрительно стянув с пальцев увесистые кольца. Попов не обиделся, даже наоборот, воспринял это как знак доброй воли, и стал донимать всех только больше. Так, Шастун оставил всякие попытки остановить ученика, ведь, во-первых, на это не хватало сил, а во-вторых, выходки Арсения были едва ли не единственной отдушиной в напряжённом до предела классе. В марте парень уехал на заключительный этап всероссийской олимпиады по литературе, а вернулся оттуда выжатый, как лимон. К слову, в таком состоянии ученик пребывал недолго, и уже через неделю, узнав, что стал одним из призёров конкурса, расслабился окончательно. Масло в огонь подлил прошедший день рождения, на котором Арсений отметил своё восемнадцатилетие. Нет, он не начал пить за школой, курить в туалете, шататься по сомнительным местам и даже целоваться под лестницей с девчонками из параллельного класса. Попов смотрел на Антона, разглядывал сначала украдкой, затем, почти не скрываясь, он не перестал привлекать к себе внимание детскими пакостями, но ещё стал приносить стаканчики с горячим кофе на переменах и подкидывать преподавателю в сумку кислые конфеты. Это подкупало, заставляло улыбаться, но ещё безнадёжно смущало. Шастун чувствовал себя витязем на распутье, с одной стороны привитые с детства традиционные моральные ценности, с другой собственная свобода и счастье. И несмотря на то, что каждый из голосов в голове успел проголосовать за второй вариант, успокоиться никак не получалось, и всякий раз, чувствуя на себе влюблённый взгляд, Антон начинал вести внутренние дебаты с самим собой, в которых никогда не приходил к какой бы то ни было истине. Но по мере того, как теплело на улице, оттаивало и учительское сердце, позволяя разглядеть в одиннадцатикласснике не маленького мальчика в белой накрахмаленной рубашке и пиджаке на вырост, а повзрослевшего молодого человека с характером и классной задницей. Хотя, правды ради, помимо перечисленного у Арсения было еще много преимуществ и вдвое больше недостатков. В мае Антон уже позволял себе не сдерживать улыбку, когда взгляд натыкался на ученика. Арсений мог быть сосредоточенным на решении задачи, мог считать ворон, писать что-то в карманной записной книжке или отбивать пальцами по парте мелодию из головы, мог быть расстроенным, даже сердитым, но от него никогда не хотелось отвернуться. И, когда Шастун поймал себя на этой мысли и, наконец, не испугался её, а принял, как должное, жить стало немного легче. — Антон Андреич, а ваши родители, случайно, не пираты? — каждый день последней учебной недели сопровождался подобным вопросом от Попова, и, надо сказать, Антону эти подкаты уже поперёк горла стояли. — А твои, случайно, не лифт? На лице ученика проскользнуло замешательство, быстро сменившееся пониманием и тревогой. — Не надо вызывать никого, ну чего вы, — Арсений запрыгнул на парту под осуждающий взгляд учителя и вдруг весело рассмеялся, запрокинув голову. — Тем более, сегодня последний учебный день. — И ты больше не сможешь донимать меня своими глупостями, — усмехнувшись, сказал Антон, только в конце поняв, что сожаления в этой фразе было куда больше, чем облегчения. — А вы больше не мой учитель, — на выдохе констатировал Попов. — Есть такое. — А я больше не ваш ученик. — Получается, что так. — А у вас никого нет. — Кот есть. Твой, между прочим. — Это не считается, вы же с ним не пара. — Откуда ты знаешь? — Фу, Антон Андреич. Арсений посмотрел на него с той радостной усталостью, с которой путник смотрит на небо с вершины горы, а Антон наконец взглянул на своего странника в ответ, вышел из-за тучи и осветил тёплыми лучами. — Чёрт с тобой, Попов. Шастун в несколько шагов одолел расстояние до нужной парты, и поймав светящийся взгляд