Горечь

      Наполнившая всё его тело неизвестно откуда взявшаяся лёгкость внезапно отпустила. Мутная пелена перед глазами застилала взор не дольше нескольких мгновений, а после - необъяснимо исчезла, являя его взору какое-то поле брани. От криков лежавших на земле и истекавших кровью солдат тут же заложило уши, периодически проносившиеся мимо то отряды пехоты, то кавалерийские эскадроны при каждом своём появлении вызывали головокружение и необъяснимую боль в глазах. Внезапно стало тяжело дышать. Ощущение, что кто-то могущественный и сильный положил свою ладонь ему на грудь. Или же собственноручно наколдовал и опустил на него огромный камень. Вдох, ещё вдох... Так, спокойно! Взять себя в руки! Он, в конце концов, генерал или нет?       Осторожно сделав очередной вдох и с радостью почувствовав, как непонятная боль начинает отступать и как с каждым мгновением становится легче, Барклай де Толли сделал шаг вперёд, и с удовлетворением отметил про себя, что его сознание полностью вернулось к нему. Тело вновь обрело привычную силу, лёгкие наполнил свежий воздух, голова стала ясной. Но беспокоила окружающая обстановка... Куда же его забросило? И что это? невиданный, поражающий своим размахом сон? В собственную смерть генералу верилось ещё меньше - в конце концов, он пока не так одряхлел, чтобы ждать с минуты на минуту встречи с старухой с косой. И ранений, несовместимых с дальнейшей жизнью он тоже до сих пор не получал. Конечно, совсем уж без ранений он никак не обошёлся - всё-таки военный, а не, упаси бог, домохозяйка; они периодически напоминали о себе на краткое время внезапно возникающей тупой болью. Правда, от этой мысли в голове тут же возник образ жены, строго говорящей: “И не дай Бог, Миша, получить тебе пулю в сердце или в висок!” Барклай-де-Толли слегка улыбнулся мимолётному светлому воспоминанию. Да уж... его девочка, его Лена, не оставит его. Всю Преисподнюю перевернёт, дабы найти его. Или Рай...       И это поле… слишком знакомое. Не заснеженный Прейсиш-Эйлау, не жаркий Очаков, не ледяной Кваркен, а своё, родное – местечко у никому неизвестной до вторжения супостата маленькой деревушки Бородино. Сразу же вспомнился день сражения. Как в ночь перед битвой все солдаты его Первой Западной армии во весь голос обсуждали французов и гадали, что ждёт их завтра. Как он сам все время находился на передовой. Как падали под ним убитые лошади и падали рядом сраженные пулями его адъютанты.       Неприятные ощущения уже совсем скоро оставили его, и генерал мог теперь в полной мере, не отвлекаясь на боль, свободно перемещаться по полю, подобно призраку. Сквозь него свободно проходили, ощетинив свои штыки, русские солдаты, рядом проносились верхом на лошадях гусары и кирасиры. Тут и там слышались крики командиров всех рангов: «Стоять! Не отступать! Держать строй!»       Внезапно перед генералом вдруг появилась фигура, облачённая в парадный мундир с несколькими звёздами, сияющими гранями вделанных в них бриллиантов, и голубой муаровой лентой через плечо. Барклай в ту же секунду замер и слегка прищурил глаза. Хоть никогда не страдал, слава Богу, от болезней глаз и всегда имел отличное, как у орла, зрение. Но в данный момент следовало бы это сделать, дабы убедиться, что глаза его не обманывают – перед ним стоял его соратник и, если можно так выразиться, его не самый близкий соратник – генерал Багратион. - Вы? – от удивления Михаил даже немного прокашлялся, - Вы, князь? - Да, я, Михаил Богданович, - непривычно тихим голосом отозвался тот, - спешу Вас уверить в том, что место, где мы сейчас находимся, это не поле Бородина и не морок, а Ваш сон. Так же, как и моя душа, кою Вы сейчас видите перед собой, явившаяся, дабы попросить у Вас прощения. - Прощения? – от возмущения, вдруг всколыхнувшегося пламенем ярости в груди, Барклай даже сделал шаг назад, - после всего того, что Вы сделали, Вы просите прощения? - Да. Я знаю, я очень виноват перед Вами и очень сожалею… - О чём? О том, что мне, ненавистному немцу, слишком легко досталось во время отступления наших войск? О том, что именно я, а не Вы, стал главнокомандующим? Уж Вы то небось развернулись бы, и Бонапарт потерял всю свою Великую армию и, сверкая пятками, бежал в Париж? Александр Васильевич Суворов покойный, мир его праху, в восхищении аплодирует Вам на Небесах, не имея возможности восхищаться Вами и поздравить Вас лично. Ведь если бы Вас тогда назначили… для меня бы ничего не изменилось. Разве что не было бы всех этих шепотков по поводу моей стратегии, не было бы тихих осуждений за моей спиной и громких криков мне в лицо. Вы по этому поводу сожалеете? Я бы тихо-мирно выполнял Ваши поручения, возможно, даже дал бы несколько сражений французам, стремясь пробиться к Вам и соединить две наши армии вместе. Так ли, князь? - Нет, не только поэтому. Я… - тут Пётр Иванович замялся, - очень сожалею о своих словах в ваш адрес… - И особенно о поступках, я правильно понимаю? – Барклай неожиданно для себя ехидно усмехнулся. - Сделанного не воротишь, Ваше Сиятельство. Теперь я, наверно, один из наиболее ненавистных людей во всей Российской Империи. После Наполеона, естественно, которому, с Вашей руки, я преданно служу и из-за верности которому намеренно оттягивал момент генерального сражения. Подождите, - Михаил Богданович взмахом руки прервал пытавшегося оправдаться Багратиона, - если Вы, Ваше Сиятельство, ещё что-то желаете сказать в своё оправдание, оставьте эти слова в кои-то веки при себе. Я не приму Ваших извинений. Да мне, они, собственно, и не нужны. Сказать честно, вся та ситуация, что творилась в армии, окончательно разделила нас. И отвратила меня от Вас, взрастив во мне раскидистое древо неприязни по отношению к Вам. Уж не обессудьте, Ваше Сиятельство, но это действительно так.       Багратион в ответ лишь как-то устало понурил голову, но тут же посмотрел в глаза Барклая де Толли взглядом, полным отчаяния: - Михаил Богданович, я… Вас понимаю. И не осуждаю. Будь я на Вашем месте… - Да, это было бы очень желательно! –Барклай почувствовал, что больше не может держать в себе обуревавшие его чувства. – Я Вас ненавижу! Ненавижу! И как же я желаю, чтобы Вы пережили то же, что и я! Грязные сплетни и склоки за спиной, ненависть во взглядах солдат, офицеров и генералов! Плачущая от боли жена, гневные крики из толпы, бросающей прямо в Вас камни! Последнее предложение он буквально прокричал в лицо своему собеседнику, сейчас напоминавшему каменное изваяние с распахнутыми от ужаса карими глазами. - Камни?.. Толпа?.. – как-то уж обессиленно произнес Багратион. - Чтоб Вы знали, Ваше Сиятельство, - Барклай вдруг неожиданно здоровой левой рукой схватил Багратиона за какой-то крест, висевший на княжеской шее, и притянул к себе, - в Калуге добропорядочные граждане, каким-то образом прознав, что к ним еду я, собрались на станции и, кидая камни в мою карету, кричали: «Смотрите, вот едет изменник!» То же самое повторилось уже у моего дома. Каюсь, я позволил себе выбраться вместе с супругой на свежий воздух, намереваясь хоть немного отвлечься от произошедшего. Так вот, что вы думаете? Нас узнали, не ведаю как, но узнали. И повторилась та же сцена, что и раньше!       Петр Иванович, всё это время мирно слушавший горькую правду из уст Барклая де Толли, не без труда освободился из его стальной хватки и отступил назад. - Я ничего не смогу сказать в своё оправдание, Михаил Богданович. Я был дураком, нет, самым полным идиотом не только во всей нашей армии, но и, может быть, во всей Российской Империи. Когда я… умер, то попав на небеса, встретился со многими своими старыми знакомыми. И среди них был мой учитель, Александр Васильевич. Он-то, слава Богу, открыл мне глаза и дал мне понять, насколько сильно я тогда заблуждался и в отношении вас, и в отношении вашей стратегии. Мне… очень жаль.       Внезапно Барклай де Толли почувствовал, как ему становится трудно стоять – ноги будто в одночасье стали ватными. Образ Багратиона же потерял чёткие очертания, стал каким-то мутным и тусклым, как огонёк в тумане. Михаил прикрыл на секунду глаза, дабы справиться с неприятными ощущениями, а когда открыл… Он проснулся.       Проснулся в своём доме, на своей кровати. Елена Ивановна, его жена, оперевшись на локоть, лежала рядом и с тревогой глядела на мужа. - Леночка, ты не представляешь, мне сейчас такое приснилось, - не дав ей вымолвить хоть слово, произнёс Михаил. И он рассказал со всеми подробностями встречу с нежданым гостем. - Эка невидаль, - рассмеялась в ответ супруга, - тебе, Мишенька, ещё и не такое могло присниться после всего случившегося с тобой. Давай спать дальше. Два часа ночи на дворе. Барклай в ответ лишь улыбнулся, вновь укладываясь рядом. Он дома, его любимая рядом – значит, всё будет хорошо. А что касается Петра Ивановича… Быть может, ему - после собственной уж смерти - будет суждено встретиться со своим сослуживцем уже там, на небесах. В Раю или в Аду... кто ж знает? Быть может, именно тогда он сможет его простить…