Кошки-мышки

В дверь кто-то царапается, и этот шум терзает меня даже сквозь толщу сна, в который я обессиленно проваливаюсь. Звук доносится, как до речного дна, через тонну воды, раздавившей меня до молекул, до блаженного небытия. Не помню, где я и кто, но царапаться здесь точно некому и это не даёт мне исчезнуть окончательно. Звук доносится как через метр земли над головой, утробно, настойчиво и глухо. Мне семь, и я всё лето живу на даче. Каждый вечер ко мне в комнату скребётся Чарли, но мне не разрешают его пускать, хотя это самая-самая лучшая в мире собака и совсем лапы у него не грязные. С ним мне даже не скучно без друзей и не страшно плавать в речке, с длинными водорослями. Взрослые пугают, что там змеи, холодная вода и сильное течение, но я знаю, что это не так. Я тихонько открываю дверь, и пёс тут же запрыгивает на кровать, греться в теплом ворохе. Когда я лазила на дерево за грушами, Чарли что-то выкапывал между корней, кровать у меня теперь остывшая и в земле. Скоро он начнет скрести в дверь изнутри, прося выпустить, а утром нас будут ругать. После на дачу ездить становится не к кому, и я остаюсь на всё лето в пыльном городе, в квартире без речки и узловатой груши. Кудлатый полуспаниель забывается уже через пару лет.

Побежала мышка-мать

тётю кошку в няньки звать:

«Приходи, к нам, тётя кошка,

нашу детку покачать».

Я — мышонок, готовый слушать мурчание любой кошки. Мне шестнадцать и голова у меня забита сущей чепухой. Меня снова закрыли дома, за неважные оценки, беспорядок в комнате, хамство и потраченные неизвестно на что деньги. Не будет у меня теперь ни новых наушников, ни парных кулонов — всё равно дарить второй некому. От двери раздается скрежет. Брысь! Все двери в царапинах, вся мебель и стены в них. Кошка породистая и очень зловредная, в родительском доме нас двое питомцев. И нам обоим очень тошно. Хотя, кажется, в этом доме все друг друга раздражают, о чём постоянно говорят, но никогда ничего не делают. Мне безумно хочется убраться отсюда хоть куда-нибудь, но, ха-ха, убраться я не могу даже в своей комнате. Просто не могу и всё, даже кровать застелить, и не начинать утро с того, чтобы снова выслушивать за это. Я хочу, чтобы мне не мешали слушать музыку, не спрашивать разрешения уйти куда-то и не отчитываться, где я гуляла. Заберите меня туда, где всегда будет тихо, пожалуйста-пожалуйста, мне очень нужно чудо, из тех, которых во взрослой жизни не бывает.

Глупый маленький мышонок

Отвечает ей спросонок:

— Голосок твой так хорош —

Очень сладко ты поешь!

Мне двадцать пять, в дверь кто-то царапается. Кто это? В доме никого нет, здесь всегда тишина и пустота, которую не развеет мое призрачное существование. Я — не зажгу свет в окне-маяке, не подам голоса, не поднимусь с кровати, я останусь одна. Хватит с меня этого мира: просыпаться в темноту, чтобы успеть на работу, бежать на маршрутку, считать часы до конца дня, а после брести домой пешком, мечтая сейчас же упасть и прекратить пустое существование, потерять наконец этот дар мыслить и в сотый раз пережёвывать одни и те же проблемы. Хватит. Мне больше ничто не интересно, я никого не хочу видеть, я отказываюсь… В дверь кто-то царапается — зверь, саблезубый тигр, дикая кошка. Но длинные царапины появляются на руках. Эта кошка во мне, я сама себе зверь. Как ее отпустить? Ветром в окно, криком в немой потолок, кровью из открытых вен? Так, чтобы мне наконец стало тихо.

Прибежала мышка-мать,

Поглядела на кровать,

Ищет глупого мышонка,

А мышонка не видать…

Саблезубый тигр утыкается носом в протянутую ладонь. Дикие кошки медленно, но приручаются или, точнее, признают своего человека. У зверя мягкая густая шерсть и тёплый бок, мурчаще подрагивающий, и сам он чёрный, как ночь, засеянная звёздами гуще, чем семенами. Я растворяюсь в этой ночи-кошке, становясь ей, а вовсе не мышонком. Я засыпаю согретая, убаюканная, и сон — вымечтанным чудом — пуст и тих. Саблезубый тигр устраивает голову на сложенных лапах, закрывает внимательные глаза. Зверь тоже засыпает.