Вместо имени и отражения

Хару не любит своё имя, но. Урие всё ещё не может даже взглянуть ей в лицо, чтобы заметить этот факт. Муцуки на расстоянии в несколько килопарсеков. Сайко беспомощно вздрагивает в коридорах больницы только от одной фамилии, произнесённой лечащим врачом. Словно стоит обернуться — и её не встретит пустота за спиной и пустота в могиле самого близкого человека. Точно так же она вздрагивает, когда Хару её не слышит; не то, чтобы кто-то рассказал, как умирал её брат: кроме того, что, определённо, — героем, но Хару приходит к своим выводам. И выводы — ледяные иголки в каждый позвонок. Хару действительно не знает, что с этим делать, как отряд Гинши не знает, что делать с ней; пока что у них получается только платить по счетам: Хару не уверена, сколько скрытых смыслов вкладывает в эту мысль. Из всех людей Сайко учится первой: она меняет имя на осторожное касание тёплыми пальцами к плечу. Совершенно неудивительно, что Гинши она нравилась сильнее остальных. Хару почти решается спросить, похожа ли она на брата, как в далёком хрустальном детстве, но прикусывает язык до крови. В палате нет зеркал. И это к лучшему, честно. В зеркале не отобразится успешная равнодушная мать, отец в петле, ничего не слышащий в оставшиеся ему минуты брат, обезображенное болезнью лицо — последнее уже точно нет. Гинши видел её принцессой, и этого было достаточно, несомненно достаточно, в конце концов, красота всегда в глазах смотрящего. Сегодня в глазах смотрящих есть только сестра мёртвого друга. Хару игнорирует своё отражение, фото с выписки из больницы, Урие, который снова называет её по имени: он умеет учиться на своих ошибках, но всегда слишком поздно понимает, в чём ошибается. Хару не знает, насколько она похожа на Гинши сейчас; причиняет ли её внешность такую же боль, как и фамилия; слишком трусит, чтобы узнать правду. Но в одном им всем так повезло, Хару глушит ладонью почти истерический смех: в любом случае, ничего из тех качеств, что были в брате, в ней явно нет.