Она не была жестокой.
Ей просто нравилась смерть.
Она влюблена в убийство.
Ей было страшно признать это вслух.
Она знала, что люди боятся
Её госпожи, хладных рук.
Но как же ей было приятно смеяться,
Там где даже нельзя улыбнуться…
И ей надоело, годами скрываться
Когда хотелось в крови умываться.
И может даже в кожу людей одеваться.
Она не могла не влюбляться,
Когда люди пытались вскрываться.
На кладбищах не могла не восхищаться.
Костьми не могла она налюбоваться.
И как же горело желание,
Кому-то в этом признаться…
Внешне Готия никак не выделялась в толпе. Юной девушке было страшно признаться в своей любви к тому, что остальные люди презирали. Она одевалась во всё чёрное, так она смешивалась с социумом. Растворялась в нём, боясь открыть свои настоящие мысли. Друзей у неё не было, но она была другом для многих. В ней было желание служить и помогать людям, жить ради них и чтобы они поступали так же. Так как никто не оправдывал этих надежд, она не считала никого своим другом. Были те, кто пользовался её безотказностью и она знала об этом. Осознано она взваливала на себя всю возможную ношу, была ко всем внимательна, но этим «всем» не было дела до того, что она страдала.
Каждый раз как она хотела сказать то, что думала и чувствовала, в её горле словно бурлил кипяток. Мысли в голове метались и бились в блок, ограничивающий их свободу. В такие моменты она начинала анализировать, что же пошло не так.
Может виной тому угнетение её как личности с самого детства?
Не шуми. Не капризничай. Прибери дома. Подай, принеси, сделай.
Похвалы и внимания почти не было. Дома почти всегда одна, с самого детства, а если кто-то был, всегда находилось занятие. Родители уходили на работу, а старшие дети уходили в школу, готовь себе сама, благо она могла. Когда и она пошла в школу им не было никакого дела до её успеваемости. Не было дела до того, что она не делает домашние задания, пусть она и получает хорошие оценки, и даже не было дела до прогулов в средних классах. внимания хватало только на старших. На переменах, когда она смотрела на других детей или слышала их рассказы о доме, Готия не могла не задумываться какого им. Какого когда кому-то есть дело? Когда за прогулы наказывают, а за достижения хвалят? Готия завидовала им всем.
Завидовала, что у них строгие родители, когда те жаловались на них. Она знала, что их родителям
не всё равно на то,
кем они вырастут. Мечтала быть на их месте. Ей казалось другие глупы, раз жалуются на подобное. Бессилие и неспособность исправить положение выливались
в страдания и гору боли. Готия презирала эту боль и стала вести себя безразлично, притворялась себе во благо и это работало. Пока не находились рычаги, которые поднимали занавес её чувств. Даже члены семьи имея выбор между ней и кем-то ещё выбирали кого-то ещё. Её одну в отличии от других воспитывали как нечто удобное, безвольное и вечно оказывающее помощь. Другие дети с её точки зрения были больше любимы и получали эту любовь даже не стараясь её заслужить. Вот она и ненавидела, глубоко внутри, всё и всех. Всех кроме мамы, она была доброй и всегда дарила спасительное тепло, хвалила её и обнимала, говорила как сильно любит её. Они любили спорить, кто кого любит больше. Победу Готия всегда присуждала себе, так как если бы её не было, мама любила бы других своих детей немного больше, а она может любить её всецело, так как мама одна и является причиной её появления. К сожалению мама всё время пропадала на работе, которая занимала в сумме 18 часов. Ночные смены каждые 4 часа сна дома, сменялись на дневные и она уходила, выходных же почти не было. При этом те мимолётные моменты тепла, что она оставляла за собой продлевали жизнь Готьи на многие месяцы. Мама была единственным её «якорем» на этой земле, единственной причиной вдыхать этот едкий воздух. В те моменты, когда критическим решением было
«выбрать дышать», перед глазами была именно она. Другие моменты и люди были поводом сдаться, но чаша весов всегда была на стороне мамы. Готью страшила одна только мысль, что когда-то мамы не станет и мечтала, чтобы этого никогда не произошло, но знала, что
это неизбежно. Эта мысль была настолько неприятной, что боль вызванная ей, нашёптывала Готье,
что лучше она не доживёт до этого дня. Однако как и в случае со спором
«кто кого любит больше» была и следующая дилемма
«кто кого будет оплакивать сильнее». Она не хотела причинить ей такой боли, как и не знала сможет ли прожить без неё хоть секунду.
Вот и сейчас она ужасно расплакалась. Должно быть она единственная, кто оплакивал трагедию, до того как она произойдёт. В её сердце закралась надежда, что когда этот день настанет его будет легче пережить…
Но пережить это, казалось неправильным. НЕПРАВИЛЬНЫМ!
Выдохнув и выпив воды она продолжила размышлять.
Она ни в коем случае не винила маму в отсутствии дома, она вносила этим большой вклад в семью. Но может если бы мама появлялась чаще и дала ей ещё, хоть на чуточку больше любви, Готие не пришлось бы сейчас сидеть у психолога в кабинете и сверять свои симптомы с диагнозом, в который никак не могла вникнуть.
Может маме удалось бы сформировать из неё человека без трещин? Как Готия могла пропустить момент когда её жизнь отобрали и поломали? Всё это происходило годами, постепенно, так медленно, что было непонятно откуда бралось начало и кончилось ли? Она всегда предполагала "это", но не уделяла этому должного внимания.
Психологический мазохизм. Внутри было желание забиться в угол и обнимать что-то мягкое. Так типично для неё: лежать и страдать, как и описано.
Но при этом она видела и некоторые различия, что её несомненно радовало. Жизнь научила её иногда защищаться, а мама подбадривала самовыражаться. Это давало ей надежду, что не всё потерянно. Беспомощность иногда сменялась праведным гневом и этот гнев давал сил стремиться к улучшению своего состояния. Теперь когда она точно знает, что в ней много трещин, можно было приступить к ремонту. Необходимо научится радовать себя и проявлять жизнелюбие. Надо перестать нагружать себя тем, что приносит страдания. Когда психолог вернулся в помещение она поблагодарила его и попрощалась. Выйдя наконец на свежий воздух она облегчённо вздохнула. Небо в этот день было особенно красивым или же она просто его таким восприняла. Готия ощутила свободу от вечных сомнений и пошла домой.
Нужно было перейти дорогу. По обыкновению она откидывала мысль о том, чтобы пойти на красный. Она была молода, но на каждом шагу находила вещи, которые помогли бы ей умереть. Даже дома она всегда посматривала на остро заточенные ножи, они вызывали в ней особое желание. Представляя время от времени свою смерть, понимала, там всегда был один сюжет. Десятки ударов ножом в тело, которое она ненавидела. Отвращение в ней вызывала не внешность, а хрупкость смертной оболочки. Хрупкость сознания.
Готия настолько часто представляла как это произойдёт, что фантазия обрела чёткие детали. Она не хотела умереть старой, ограничение всегда стояло на отметке в 40 лет. Её тело не должно долго пролежать и разложиться, надо было подготовить почву для обнаружения его пораньше, но не слишком рано, чтобы не откачали. Перед смертью нельзя было есть. Помещение в котором это произойдёт нужно обклеить полиэтиленом, не хотелось бы осквернить жилищные условия для кого-то позже. Как-то она рассказала об этой фантазии знакомому, без подробных деталей, он пообещал купить ей на 40-вой день рождения красивый кинжал для этой цели. Даже если для него это была шутка, идея с кинжалом ей понравилась, она даже продумала дизайн. Мысль о смерти всегда радовала и привносила смысл в существование. Её расслабляло осознание того, что после смерти больше не будет боли. Поэтому в фантазии она наносила себе как можно больше ударов ножом, чтобы в последний раз вкусить боль, которая показывала, что она всё-таки
жила. На пути к этой фантазии она перебрала много вариантов:
Передозировка таблетками — если выбрать не те, можно выжить, но с проблемами здоровья.
Падение с высоты — можно выжить, но с травмами.
Выпить химикаты — просто нет.
Газ — слишком спокойная смерть.
Сожжение — можно выжить с ожогами.
Петля — на опыте знает, что из неё легко выбраться, передумав.
Единственный сто процентный способ, который её устраивал по всем параметрам — многократные удары ножом. Смерть являлась её вдохновением, а боль недооценённым искусством. Они выливались в написанные от руки стихи:
О, смерть ты так прекрасна!
Тебя бояться?
Жить напрасно.
И для меня весь мир был «красным»!
О, я заблудшая душа!
Не помню сколько я дышал…
Я знаю, от тебя Я бы не старался убежать.
Всегда мне оставалось только ждать.
Ты мысль моя в начале дня
И мысль моя в конце его.
Я очень долго ждал,
Порой стараясь торопить тебя.
И каждый раз, что я стоял на грани,
Тебя лишь восхвалял!
Идя по улице, случайно
Я мечтал о быстро едущей машине…
Чтобы её не избежать.
Стоя рядом с любою высотой
Будь то балкон или обрыв
Мечтал ощутить я воздуха порыв
Падая в бездны этой «пасть»,
Чтобы навсегда пропасть.
И даже закрывая ночью очи,
Перед тем, как я ложился спать,
Мечтал их больше я не открывать.
Когда с «друзьями» выпивали,
Не переставал внутри молить,
Надеясь себя, я алкоголем отравить.
Мечтал, что я умру и так тому и быть.
Однако существую я поныне
И асфиксии не забыть…
Я думал, что с рождения
Имею право умереть.
Но ради окружения, решил я жизнь продлить.
Чтобы позже в прахе мне истлеть
И совесть не мешала мне по ветру полететь…
И каждый раз, думая о смерти,
Буду я от мысли только млеть…
Моля найти, я положительный ответ,
Что не напрасно, счастья было ноль.
Что проходил сквозь страх, сквозь боль,
Сквозь все страдания и мученья,
И я не совершил ошибку в том,
Что по дороге той, решил идти
Совсем один…
Смерть только одного человека пугала её, остальные не в счёт. Остальные не заслужили её искреннего сострадания и любви. Её психологическое состояние мазохизма переплеталось с цинизмом, обретённым за жизнь, поэтому внутренне ей стали безразличны все люди. Готия была способна показывать сострадание, но не чувствовать его внутри. Она отлично справлялась с тем, чтобы утешить чужие переживания и даже скорбь, но на самом деле ей было уже всё безразлично. Единственная эмпатия, которая в ней сохранилась, была к животным. Они последние, кто не разочаровывал её.
Эта внутренняя агрессия не шла ей на пользу нужно было научиться её безопасно высвобождать, но никто не научил как. Вечная беготня людей не оставляла времени и возможности остановиться и подумать как найти решение подобной проблемы. Агрессию она высвобождала болью, на руке всегда была тонкая канцелярская резинка, которой в аптеках скрепляют упаковки лекарств или блистеров с таблетками. Она могла часами оттягивать и отпускать её, оставляя на руке покраснения и борозды, а затем чувствовать ноющее жжение. Если она рвалась и не было замены, то ритмичными лёгкими ударами, билась головой о стену или другими конечностями. Накопленная злость, которую в ней вызывали люди, становилась её болью. Но чувство несправедливости всё росло, у других всё было заметно проще. Многие сгущали краски, чтобы их пожалели, а она даже этого не могла. Так не хотелось казаться слабой, что она душила все эти проявления ещё в зародыше. Она не наслаждалась болью, это был способ контролировать ярость. Больше других людей её раздражала только она сама. Из-за обычного незнания дела она совершала ошибки. Когда кто-то показывал заботу к ней и открыто "умасливал" она видела одно лицемерие. Она не могла позволить кому-то себе помочь. Никому не доверяя, жила так год за годом.
Съехав от семьи, которая успешно развалилась, почувствовала себя легче. Когда знаешь, что никто не придёт не появляется обида от того, что тебя оставили одного. Теперь это был её выбор. Все в её семье были отдельными островами в архипелаге. У всех были свои проблемы. И они не могли помочь друг другу их решить, они лишь могли сделать хуже. Только с мамой она встречалась и созванивалась, стараясь уделять ей как можно больше времени.
В съёмную квартиру нельзя было приводить животных, но ей и не хотелось, у неё их было предостаточно. Готия привыкла к их смертям и перестала сильно переживать по этому поводу. Ей не хотелось больше лечить кого-то из них и отдавать все свои заработанные деньги на их содержание. Всегда кормила и приглядывала за ними на улице. Ещё ей было страшно за их судьбу под её руководством. Она никогда не забудет сон, в котором не могла остановить себя. В нём она придерживала и так умирающего питомца одной рукой, а второй вспарывала ему живот, она не могла контролировать своих рук. Они двигались сами, а она в бессилии рыдала. Проснулась из-за того, что рыдала и в жизни. Этот сон был единственным её кошмаром. И одна только мысль, что она каким-либо образом воплотит её, пугала до испарины.
Готия углубилась в изучение психологии искала ответы на свои вопросы. Только вопросов появлялось всё больше. Руки опускались, но она продолжала сопротивляться своей сломленной натуре. Выходило всё лучше. Пока не произошло нечто непоправимое...
