Королева Убийства. Король Смерти.

      Утро Готии началось в 6 утра. После того как просидела под душем до 2 часов ночи, водя лезвием по руке, она скинула мокрую одежду на пол, оставив как есть вышла, положила шаветт на раковину, обтёрлась, надела первую попавшуюся домашнюю одежду и упала на кровать. Влажные волосы мочили подушку, но ей было всё равно, Готия лежала прямо на одеале. Осенью в помещениях квартиры было достаточно холодно, но Готия игнорировала холод, ей казалось она в огне. За те четыре часа, что она провела в постели, Готия не уснула, скорее ворочалась в полу-бреду. Ей вечно мешали звуки и оклики по имени, которых на самом деле никто не издавал и не произносил. Жидкость скопившись в трахее и бронхах, мешала дышать. Иногда Готия вскакивала с кровати, не понимая зачем, ходила по комнате словно искала источник шума или что-то потерянное. Когда это не приносило результатов пила воду и ложилась обратно. Иногда на пару мгновений она теряла сознание, но быстро приходила в себя. На лбу выступила испарина, она чувствовала сильную усталость, липкий пот и ничего не могла с этим поделать. Ровно в 6 она решила оставить попытки и вывалилась с кровати на пол. Медленно поползла в сторону ванной комнаты, добравшись до умывальника и схватившись за край потянулась вверх. Встав одной рукой ополоснула лицо и стала разглядывать отражение. Ненависть к проявлению слабости, придавала ей сил. -Перестань…-Шёпотом обратилась к своему отражению.-Хватит чувствовать боль. Ты выглядишь жалко. Никто не поможет. Смирись и живи дальше. Конец пути никуда не пропадёт. Помни её. Этого должно хватить. Этого достаточно. Соберись! Ты должна быть сильной. Обязана насладиться её даром… …Пусть для тебя он проклятие… Она схватила шаветт и спрятала в шкафчик за зеркалом. Затем собрала вещи, небрежно оставленные на полу и отправила их стираться. Пальто оставленное там ранее повесила сушиться. Делать было особо нечего и она решила провести очередную уборку, таким образом отвлекая себя от горя.       Квартира была уютной, но под её надзором стала стерильной, лишённой эмоций. Как палата в больнице, ухоженная территория без следа бывших и нынешних обитателей. Все личные вещи лежали по полкам, скрытые даже от её глаз. Стены были пустые, никаких картин или рамок, чтобы на них не копилась пыль, по этому принципу не было и растений. В квартире не было ничего лишнего собирающего пыль. За всё время, что она жила здесь никого другого не пускала в своё пристанище. Вся посуда была рассчитана на одного человека, чтобы даже не было возможности принять гостей. В гости она тоже не ходила. Не могла побороть страх сделать что-то не так и проявить неуважение к кому-либо неверным движением. Да и находится с кем-то один на один боялась. Когда заходила на чужую территорию стояла истуканом, не могла даже сесть, ей почему-то казалось это неприличным. Избегать было проще, чем побороть проблему.       Завистливо думала о том, что неспособна навести порядок у себя в голове так же легко, как в квартире. Цвета комнат не имели значения так как под её присмотром даже тёплые оттенки превращались в «холодные» и «бесчувственные». Вся палитра мира не способна это изменить. Всё было разложено почти по алфавиту, все вещи имели стойкую позицию и найти их в другом месте было нереальным. Её гордостью был шкаф с книгами. В ней каждая полка содержала любимую и разношёрстную литературу, от художественной до научной. Каждая полка представляла собой что-то определённое. На первой книги одного издательства по алфавиту, на второй по градации цвета, на третьей по размеру. Авторы которые встречаются чаще стоят рядом друг с другом, на других полках их нет. Книги одной тематики делят полку, на остальных их быть не должно. Каждая полка была её порцией удовольствия.       Она перфекционист способный получать кайф, который испытывает заядлый героиншик, после очередной дозы и ужасное раздражение от отсутствия идеала подобное ломке. Поэтому самым лёгким способом получения эндорфинов она считала именно этот шкаф. Перечитывая корешки книг и наслаждаясь идеальным порядком она успокаивалась. В очередной раз протирая все поверхности от пыли во всех комнатах она думала о плачевности своего положения. Негодовала как другим с лёгкостью удавалось делиться своими проблемами, а ей было больно от одной только мысли сказать, что её Действительно гложет. Во рту моментально всё пересыхало и горло начинало саднить. Она давала себе обещание побороть привычку «страдания», но сказать проще, чем сделать. Цикл всегда повторялся.       Знакомые и коллеги видели в ней доброго, светлого и приятного человека, а её отречение от этих «титулов» считали шуткой. Она бывало в открытую говорила, что её оптимизм, который все видят простая иллюзия и лишь способ поддержки других. Говорила она это так легко и непринуждённо, что никто не задавался вопросом, почему она так считает и в порядке ли она. Все думали, что её черный юмор это простые шутки, но она относилась ко всему серьёзно. Готия видела себя иначе. Ей представлялось, что внутри неё одна лишь скверна, грязь, гной и тьма. Она ненавидела себя за это, но и любила свою искренность по отношению к себе. Готия не строила образ святой и невинной, а скорее наоборот, но по её поступкам всё было видно. Она хорошая. Однако для неё это было тяжким клеймом. Во всех Готия видела плохое, но принимала эту действительность и общалась с людьми и дальше. Ей удавалось верно считывать чужие грехи, а не придумать их. Готие казалось неправильным осуждать кого-то не зная их предыстории. Считала, что человека нужно принимать таким какой он есть, без навязываемых изменений. Полюбить можно было кого угодно, знать бы как…       Готия никогда не чувствовала интереса к людям в плане любви и семьи. Она заводила лишь интересные знакомства, считала себя "коллекционером странных людей". Когда кто-то интересовался её семейным положением она отвечала прямо, что не планирует их заводить. Когда начинались эти пропагандистские речи по поводу семьи она пропускала их мимо ушей в том случае если становилось лень их оспаривать. Если речь заходила о потомстве внутри рождалось отвращение и очень сильное желание схватить нож и всадить себе в живот несколько раз, подтверждая своё нежелание заводить детей наглядно. Настолько ей надоело, что все навязывали свои ценности. Идея привязки к людям любым образом отталкивала её. Может она бы и завела себе семью, если бы это было именно её желание, но не для того чтобы оправдать чьи-то ожидания.

Мы сошлись на мнении старшего поколения.

Как и они до нашего рождения.

Люди без преодоления.

Как консервы спустя десятилетия.

Старые принципы, старые нравы.

И молодые никогда не правы.

Они не прожили ещё достаточно,

Чтобы быть «замаринованными»,

В устои отсталого общества.

Это пророчество.

Все верят в цикличность времени,

Не пытаясь опровергнуть эти суеверия.

«Я так привык.

Я пропускаю твои оскорбления.»

Я следую «слепым» за какими-то «верами».

«Проблема не в обществе, а в твоём одиночестве!»

Навязали тебе своё мнение.

Наставили на «истинный путь».

Дорога, на которой цель твоя

Пнуть.

Того, кто и так уже раненный.

Ты как обезглавленный.

Путь тот не «праведный».

Тебе так сказали.

И много лет повторяли .

Бунтуй!

Ломай систему!

Разрушь всё то, что считали они правильным!

Ломай их понятия!

Не у каждого должна быть семья!

Не слушай что «иначе» — неправильно!

Рождение это начало,

Не позволяй, чтобы сердце скучало.

Если тебе повезло по праву рождения,

Не задирай других.

Которых задирали другие до твоего появления.

Ладонь протяни.

Их слёзы протри.

И помоги подняться.

Мир обязан меняться!

Лишь за собой следи!

Дай другим свободу и право!

Мир не должен быть пленником злобного нрава!

Её мысли складывались в стихи снова и снова. Они говорили о Готии больше любых слов и действий.

Я прожил жизнь,

С меня довольно!

И я устал от этой «воли» в перемешку с болью!

Мне надоел вкус приторной свободы!

И я устал под этим небосводом!

Хотел отыскать себе я новый дом,

Но мир мне чудился вверх дном.

И мне казалось я в ловушке

И что мечтаю об одном.

Промыты мысли кипятком, почти стерильны.

А ожидания других, извне сильны.

«Когда вы наконец пойдёте по проторенной дороге?»

«По ней ступаете и вы, но медленнее многих.

Ускорьте же шаги!»

И никакие оправданья, отговорки

Не нужны!

Я прожил жизнь.

С меня довольно!

И «вкус» свободы состоял из лжи

Все говорят: мы понимаем многих,

Но ждём пока и ты повторишь шаги.

Нет. Я устал.

И танец ваш я исполнять не стану!

Я лучше попаду в тартарары

Иль в лету кану!

Чем средь толпы, средь массы утону,

Завяну.

К чему мне ваши семьи? Жёны?

Иль мужья?

Хочу жить так, чтобы только Я

Стоял на первом месте.

Вот потому не грезил о женихе, невесте.

Я только вырос из родного дома,

Опробовал слегка я только жизнь,

А вы мне новые заботы

Пытаетесь подкинуть, подложить.

А почему вас так заботит как Я решаю жить?!

Вы знаете я же не против это обсудить,

Но я не стану тем же дорожить!

Не эгоист. Не циник.

И аморальным не назвать.

Люблю другие я обряды совершать.

Ценить себя, себя улучшить!

Не для кого-то там,

Себе обязан сам!

Но вы мне отравляли душу,

Заливали яд словесный в уши.

И так упорно торопя,

Что осознал

Подобный опыт мне не нужен!

И лучше б я отведал сладкий яд!

В попытках навязать мне Ваши нужды,

Почти пропал мой след бродяжный

И я ступавший наугад

Почти пропал, почти упал!

Я понял! Я не нужен! И не важен вам!

Вам абсолютно безразлично кто подчиниться вам!

Вы всё хотите и хотите

Что б я упал к «его» ногам!

Но нет!

Забудьте!

Я не подвластен вам!

И я не сдамся никогда,

Пусть и в мои ещё года!

Да, вы сочтёте я не прав

И что дурной был нрав.

Но знайте полностью серьёзен,

Ведь я открылся вам!

      Расшифровка её стихов принесла бы очень много плодов, если бы кто-то удосужился вникнуть. Ей было чуждо оправдывать «надежды», которые так сильно затрагивали её личную жизнь. Она не пользовалась чужой помощью, даже когда была бессильна или больна. Стоило ей заболеть она превращалась в ужасную стерву, которая на всех точит зуб. Она обвиняла абсолютно всех в безразличии к ней, хотя никто не знал, что она болеет. -Конечно. Звонить мне можно исключительно, когда от меня требуется помощь. Неужели даже члены моей семьи, забили на меня и даже не спросят как я? С другой стороны пока ещё очень рано… И может они и сами горюют? Позвоню потом. Хотя стоит ли? Возьмут ли вообще трубку?       Тревожность вызванная этим вопросом вылилась в желание закурить сигарету. Тайна которую она скрывала от всех, даже от прохожих. Она пряталась там где никого нет, там где не заметят. Пачку она прятала так словно заначку золота и найти её кому-то другому было невозможно. Она словно прятала этот факт от самой себя. В курении она находила определённую иронию, все знали, что это может привести к смерти, но курили. А Готия как человек склонный к суицидальным мыслям принимала этот факт как данность и её медленное самоубийство. Тягучее, желанное и горькое как дым. Каждый вдох для неё был поцелуем со смертью. И вот уже выкурив подряд 4 сигареты она почувствовала головокружение и слабость. Её мутило, спрятав пачку в тайник она легла на кровать. По телу прошлась рябь, кожу словно покалывали тысячи невидимых иголок, а дышать стало затруднительнее. Готию мучила жажда, но глотки воды не утоляли её. В такие моменты ей казалось, что смерть находится рядом и уже протягивает свои холодные пальцы. Надежда подаренная этим чувством, этой слабостью, надежда, что это конец её страданий, успокаивала Готию и она наконец-то провалилась в сон. Ей снились воспоминания, которые даже во сне вызывали улыбку. Когда она проснулась на автомате собралась на работу. Ей всегда говорили, что она хорошо реставрирует раритетные вещи и со временем она устроилась в место, где можно применять этот навык. Сегодня был выходной, но она могла прийти когда захочет, чтобы выполнить дополнительную работу. Труд делает её существование осмысленным. Поэтому чаще всего её можно было застать за любым занятием отнимающим много сил и времени. Люди в её жизни последнее время проходили фоном, любые диалоги после окончания стирались из памяти. Сейчас её поглотила работа. Удовлетворившись результатом Готия собралась домой. Ночью она шла по улице медленно и вальяжно, словно эта улица и ночь принадлежат ей. Желания вернуться домой не было, поэтому увидев парк с качелями она направилась туда.       Сев на одну из них она медленно раскачивалась из стороны в сторону. Вспоминала детство, где они с мамой были счастливы. В уголках глаз защипало словно слёзы рвались наружу, но Готия не давала себе права рыдать на улице, где её можно увидеть. Нацепив маску безразличия она двинулась домой. Проходя мимо переулков, в памяти всплыл недавний случай произошедший в одном из таких. Дальше по улице стоял автомобиль смутно напоминающий тот, в котором она ехала. В отличие от других людей, в последнее время, Закари врезался в память. И засел он там как паук свивший гнездо. Притаился словно в ожидании добычи. Готия чувствовала его необычность. Неуловимые нотки для остальных, а для неё вполне очевидные. Этот мужчина не жертва, не хищник, он методичен как охотник...