***
— Хос~я! Хос~я! Ты где-е? — пищит из всех сил маленькая девочка. Она потеряла в толпе детишек своего единственного друга. Подпрыгивая на месте, девочка пытается найти среди неизвестных и чужих макушек нужную. И не получается. От отчаяния силы кончаются в несколько раз сильнее. Прыжки все ниже и ниже, а после и вовсе остаётся еле приподниматься на носочках. Глаза застилают слёзы, потому что страшно, потому что непривычно. — Я здесь! Я тут! Хесон~а иди ко мне! — как гром среди ясного неба, маленький Хосок надрывает горло, чтобы перекричать толпу детишек. И солнце светит ярче, и день становится счастливее. Малышка, услышав родной голос, бросила свои последние силы на поиски. И нашла. Нашла своё утешение. Своё счастье. — Ну… Маленькая… Ты чего? Тебя кто-то обидел? Тебя толкнули? Почему ты плачешь? — Хосок звучал очень взволнованно, а слёзы его маленькой подруги резали по сердцу так больно, что он сам вот-вот расплачется. — Н-нет. Нет. Я просто… — дурацкие сопли мешают говорить, поэтому малышка делает всхлип, звуча ещё более жалобно — Я просто испугалась… Малышка уткнулась лицом в такое родную грудь. А руки Хосока по наитию приземлились на спину Хесон и, после крепких объятий, принялись гладить. — Пообещай… Пообещай, что ты никогда меня не бросишь. — это была даже не просьба, а маленький приказ, от маленькой Хесони. — Обещаю, малышка, обещаю. Я всегда буду рядом.***
— Да-а! А потом она таки-и-им жалобным голосочком говорит «Не бросай меня». И всё! Всё! Тогда я… Ик… Я всё понял! Понял, что буду нести ответственность за этого человека всю-ю свою жизнь! — Оппа… Ты уже много выпил, хвати-ит меня смущать! — Хесон с ярко пунцовыми щёками дёргает за рукав широкой кофты, пытаясь усадить вставшего говорить тост Хосока. — Хесо-он~а! Я не пьян! Я счастлив. Сегодня… моей малышке…девятнадцать. Ты знаешь… ты самый-самый близкий для меня человек. Я люблю тебя, сестрёнка. Люблю. — Хосок полушёпотом заканчивает предложение, ещё больше смущая девушку. И так тепло на душе, так хорошо. Это её Хося. Тот самый мальчик, что старше на всего ничего, но постоянно присматривает за ней. Тот самый Хосок, перед кем она может быть собой, не боясь презренного взгляда. Тот самый Хосок, ради которого она не поехала с семьёй в Штаты. Тот самый Хоби, с которым они дружат уже больше четырнадцати лет. — Хос~я… ты пья-ян! Поехали, я тебя довезу до дома. — Нет-нет… ты имени…ик…нница! Никого не повезёшь! — Повезу! Ещё как повезу. Поехали, солнышко. — Эх… и вот так всегда… — пряча искреннею улыбку за дутыми губками, Хосок еле встал на ноги. — Давай-давай. Мне тебя ещё до такси тащить. Не успев договорить, к ребятам практически подбегает запыхавшаяся тётушка. В руках рябит красивый подарочный пакетик, и, учитывая обстоятельства, а именно день рождение Хесон, предназначался он точно имениннице. — Детишки, ну куда вы! Веселье только началось! — тётушка Хосока лезет с объятиями и поздравлениями. — Держи, зайка, держи. Это тебе, красавица моя. Поздравляю тебя, золотце. Не отошедшие после тоста Хосока, пунцовые щёки загорелись ещё сильнее. И казалось бы, что в приглушённом свете их должно быть не видно… но это абсолютно не так. — Спасибо, тётушка, спасибо огромное. — Хесо-он. Мне плохо-о… — всё внимание с именинницы на себя перетягивает пьяный Хо. — Тётушка, дорогая, вы отдыхайте, празднуйте, а я отвезу Хосю домой. — Ты уверена? Может вон этих парней попросить? — Нет-нет, тётушка, отдыхайте, всё хорошо. Выходя из слегка душного здания, Хосок, размяв шею, заточил Хесон в крепкие объятия. — Хо! Хося! Люди смотрят! — попытки вырваться были с треском провалены. И не понятно, от не желания прерывать эти самые объятия, или от того, что за последний год Хосок неплохо так накачался. — Пусть смотрят и завидуют! — издав лёгкий смешок, Хоби всё-таки отпустил именинницу. — Хос~я, ты пьян. Поехали домой… — Нет, золотце, я не пьян. И нет, мы не поедем домой. У меня есть подарок. Мне очень жаль, что твои родственники так далеко… и рядом только я и моя семья. Но… я сделаю всё, чтобы ты не чувствовала себя одиноко. Я рядом, малышка. — Хос~я-я! Ты заставляешь меня плакать! — утыкаясь обратно в мужскую грудь, Хесон расплакалась. И от счастья, и от обиды. В семнадцать лет, родители Хесон поставили ультиматум. Либо она переезжает с семьёй в Штаты, чего ей, безусловно, не хотелось, либо лишается любой поддержки, в том числе и финансовой. Сердце разрывалось от боли, а сколько слёз было пролито. Но Хосок и его родители успокоили. Поддержали и словами, и делом. Выделили комнату, напротив Хоби, заботились и любили, как родного ребёнка. Конечно, где-то в глубине души, они сватали детишек, но наседать не осмеливались. С семнадцати лет Хесон спокойно может называть родителей Хоби своими. Эти люди вложили в неё всё самое лучшее, что было. Воспитывали, баловали. Разумеется, не забывая и о Хосоке. — Хос~я. Ты и есть моя семья. Твои родители слишком многое сделали для меня… Я… Я правда сейчас разреву-усь… — Ну… тише малышка, тише. Я не хотел. Всё хорошо же… Давай… Вот такси, поехали… — Угм-м…***
Пропуская мимо ушей адрес, который Хосок называет водителю такси, Хесон вытирает слёзы, что залили буквально всё лицо. — Малышка, хватит. Это же такой счастливый день, что же ты плачешь и плачешь? — Хос~я… я не могу… — Что такое? — горячая рука Хоби мягко оглаживает ножку девушки. — Мне очень стыдно… — Стыдно? — немного нахмурившись, Хосок смотрел прямо в глаза. Он как будто моментально протрезвел. — Да. Твои родители… они… они столько всего для меня сделали… Мне нечем их отблагодарить… Я… я не знаю, что делать. Хося… Они мне так помогли. Нет… Вы все мне так помогли. — Ну что же ты, иди сюда. Притянув девушку как можно ближе, Хосок крепко-прекрепко обнял, лишая лёгкие кислорода. — Поехали ко мне, выпьем пива, закажем закусок, посидим, поболтаем, хорошо? — Хорошо. Пообещай… пообещай, что мы навсегда останемся такими. Хорошо? — Договорились, Хесон~а. Договорились. А теперь переставай плакать, не зря же я вытащил нас оттуда. — и яркая улыбка озарила такси, грея душу плачущей девушки. — Как это… вытащил? — Я за сегодня ни глотка не сделал, айщ-щ, а так хотелось! Очень хотелось! — Как… то есть… — Да-да. Я, конечно, люблю своих родственников, но высидеть весь праздник с ними… Это кошмар. А пьяный папа? Упаси боже опять послушать его истории про сломанную машину и целый багажник живой рыбы! — Ахахах, да-да. Я сама эту историю раз десять слышала… — звонкий, почти певучий смех заполнил машину. От слёз не осталось и следа. — А тебе пива-то хватит напиться, если ты весь день терпел? — Хесон хоть и была немного пьяна, но не переставала переживать о Хосоке. — Да-а… Точно. Точно не хватит. Тогда зайдём ещё в магазин.***
Завалившись после магазина домой, Хесон по-хозяйски развалилась на диване. Хосок торопливо доставал купленные продукты, накрывал журнальный столик, и, самое главное, тешил своё желание напиться. Достав пару бутылок пива, пару бутылок соджу, и один виски, Хосок осторожно убрал всё на пол, возле столика. — Хоби, тебе помочь? Может нарезать что-нибудь? — Ага, чтоб потом пальцы твои заклеивать? — Эй! Вообще-то я вкусно готовлю! — Вкусно, но небрежно! У тебя же все пальцы в порезах! — Йа-а. — Ладно-ладно, не кипятись.***
— Ко мне Сувон подкатывает. Прохода не даёт. — Как это? Разве у него не была девушка? Как её… не помню… — Да. У него есть, либо была девушка. — Всмысле? И ты типо думаешь? — Ну да, почему нет… — Я не понял. То есть ты реально думаешь над тем, чтобы начать встречаться с парнем, у которого не законченные отношение с другой? — Ну-у, Хосок, не будь таким. Я не собираюсь встречаться с ним, зная, что у него кто-то есть. Либо она, либо я. — Безумие. — А что такое? — Он ведь придурок! — Разве? — Да! Вы, девушки, никогда не замечаете хороших парней вокруг себя. Видите только таких… — Это ты про кого? — бесцеремонно перебивает девушка. — Что? — немного краснея, повторил Хосок. — Ну, хорошие парни вокруг, это кто? Ну, например. — Эм… Ну не знаю… — Только не говорит, что ты… — пшикнув в руку, посмеялась Хесон. — Не понял. А я чем плох? Не нравлюсь тебе? — Нет-нет, Хося, ты чего… Ты нравишься мне. — Не достаточно красивый? — Красивый. — Не достаточно сильный? — Сильный. — Не милый? Не заботливый? Несколько пустых бутылок соджу на полу, парочка бутылок пива, и слова сами срываются с языка. Пьяный разум совсем не следил за сказанным. — Милый. Заботливый. — Хося. Хось. Хватит. — А почему? Что со мной не так? — С тобой всё так. Просто мы воспитывались, как брат и сестра. И всё. — А если… а если я не хочу быть братом? Не хочу, чтобы ты была сестрой? — Йа-а… что ты такое говоришь… А твои родители? — Хесон… Тебе вроде бы уже девятнадцать, но… такие элементарные вещи не замечаешь. — А? Что? Ты про что? — Йа-а… Ну правда… — Скажи-и… — Нет. — Пожа-алуйста… Хося, любименький… — Только после поцелуя. Щёки вмиг вспыхнули алым. Любопытство и алкоголь взяли вверх. Хесон, слегка шатаясь, перебираясь с ноги на ногу, доползает до сидящего на полу Хосока. Она перешагивает и садится на его колени. В планах был лёгкий и невинный поцелуй в щёку. Только резко повернувшийся Хосок нарушил эти самые планы. И… такие мягкий… такие сладкие губы. Всё ощущалось так правильно, и так… не правильно одновременно. Мужские руки прижимали талию так крепко, словно боясь, что это сон. А губы целовали чересчур нежно и трепетно. Закрыв глаза, отдавшись полностью чувствам, Хесон начала постанывать в поцелуй. — Крошка… И от этого низкого, возбуждённого голоса мурашки пробежались по телу. Бабочки в животе заставляют затаить дыхание. Предвкушение заставляет Хесон ёрзать на чужих коленях, что каменным стояком отзывалось в штанах Хосока. — Остановись, малышка… — Не хочу. И Хесон снимает футболку с Хосока. Припадает губами к столь желанной шее, зацеловывая каждый миллиметр. Особенно нежно и мягко целует адамово яблоко. Руки блуждают по горячему телу, вызывая мурашки у Хосока. И он сдаётся… добровольно сдаётся в плен этому покорившему душу телу. И не жалеет. Хосок берёт инициативу на себя, снимая праздничную блузку с именинницы. В глазах черти пляшут от возбуждения, а гребаная ширинка слишком смущает, выставляя возбуждение напоказ. Эта девятнадцатилетняя чертовка явно готовилась к сегодняшнему дню… иначе как объяснить столь эротичный, кружевной бюстгалтер. Подняв вопросительный взгляд, Хосок замечает смущение девушки и не решается задать вопрос. Лишь зацеловывает шею, которую девушка нарочно выставляет. И, не в силах собладать с возбуждением, оставляет парочку засосов на ключицах, которые к завтрашнему дню станут ядрёно фиолетовыми. — Айщ… — Прости-прости. — и вмиг зализывает больные места. Голова кружится от алкоголя и от запредельного возбуждения. Мысли путаются, а перед глазами лишь он, пошло закусывающий нижнюю губу. — Мне тебя раздеть или ты… сама? — и хмыкает так по-хищному. — Разве обычно такое спрашивает? — А ты часто сексом занималась, чтобы знать, как обычно? — Хо! — кажется, что сегодня Хесон краснела столько раз, что впору открывать Книгу рекордов Гиннеса. — Расслабься… — шепчет Хосок и оставляет нежный поцелуй куда-то в ключицу, буквально опустошающий мысли. Момент, и расстёгнутый лифчик падает на пол, открывая то, о чём Хосок и мечтать боялся. Горячий пар изо рта выдал восхищение Хосока. Его горячие руки оглаживали и придавали уверенности. Момент, и Хоби играется с соском, целуя, посасывая, и нарочно приоткрывая рот, впуская прохладный воздух. Малышка стонала от удовольствия. Никогда прежде она не доверяла. Никогда прежде… Для неё всё было в первый раз. Момент, и Хо шепчет пошлость на ушко, покусывая мочку. У Хесон едва ли глаза не закатывались от удовольствия. Низ живота словно в тысячный раз покрывался мурашками изнутри. Приятная нега, и неприятно мокрые трусики. Момент, и Хесон встаёт с мужских колен. Наскоро расстёгивает брюки, совсем позабыв о смущении. Сейчас ей хотелось лишь одного. Хоби был готов наблюдать за этим хоть всю жизнь. Положив руку на уже давно затвердевший член, Хоби принялся массировать его через брюки. Ощущения совершенно не те. Он прекрасно помнил тепло женских бёдер. Хесон почти полностью разделась, опустив брюки строгого костюма до щиколоток. Вот только голова кружится не перестала, и вытащить ноги не получалось от слова совсем. — По…помоги мне. — томным шёпотом просила Хесон. Она была в шоке от собственного голоса. — Ч…что ты. — девушка начала заикаться, крепко зажмурив глаза. Мысли Хоби были перепутаны. Все слова воспринимались совершенно по-другому. Медленно подползая к вставшей Хесон, Хоби, вместо ожидаемой помощи, прикоснулся к влажным трусикам. И это так, черт возьми, правильно! Сексуальная, возбуждённая Хесон, жаждет не кого-то там, а именно Хосока! Да! Протиснув палец между бёдер, Хоби прикоснулся к клитору. Насквозь мокрая ткань с лёгкостью передавала столь нежные касания. — Хоби… — Тшш. Когда смазки стало слишком много, настолько, что отодвинув палец за ним тянулась тоненькая паутинка, Хоби ласково шлёпнул по клитору пару раз, вызывая ангельские стоны. Терпение на исходе, собственная ширинка, кажется, сейчас лопнет от напряжения. И Хосок, пытаясь вернуть былое терпение, медленно и трепетно стянул последний, никому не нужный, элемент одежды. Освободив только одну ногу от мешающих брюк, Хо закусил губу от вида. Никогда прежде у него не возникало настолько сильное желание довести кого-то до Гонконга. Своим языком. И он сделал это. Подавшись чуть вперёд, Хоби буквально уткнулся в ничего не подозревающую, ничего не знающую, и ничего не понимающую Хесон. Пройдясь языком по нижним губам, собирая смазку, Хосок услышал громкий писк, и не менее громкие стоны. Девушка едва устояла на ногах, успев схватиться за комод, стоящий относительно неподалеку. Пробираясь как можно ближе к клитору, раздвигая опухшие от возбуждения губы, Хоби слышал и тихонько посмеивался от несуразных ругательств, которые то и дело перебивались стонами и, практически, криками Хесон. — Ты! Ты… дурак. Ах! Не… Не делай так! Ах. Да! Да! Ох… Не надо… Ах. Это не правильно! Но остановиться было нереально. Хосок упивался не только женским нектаром, но и стонами, что разливала приятную негу по телу. Захватив клитор губами, Хо несильно сжал его, вызывая писк сверху. Ещё немного, и его ангел точно упадёт от яркого оргазма. Подключив всего один палец, Хо аккуратно раздвинул губы. Собрав как можно больше смазки и слюней, он обильно вымазал смазал вход в девственное лоно. — Я… Я боюсь. С диким нежеланием Хоби оторвался от клитора. — Я рядом. Всё будет хорошо. И оставляет несколько чмоков чуть ниже пупка, вызывая очередной табун мурашек. — Нет-нет. Давай не так… Не в такой позе. Пожалуйста, Хоби… И как тут откажешь? Эти милые, практически щенячьи, глазки всегда добивались своего. Оторвавшись с таким нежеланием, Хоби отпускает красотку. Но лишь ненадолго. Хесон, впервые с такой неуверенностью «открывается» Хосоку. Она ложится спиной на диван, и раздвигает ноги, ужасно, буквально смертельно, смущаясь такой позы. — Ты прекрасна, принцесса. — с придыханием выпаливает Хосок. И медленными шагами надвигается к дивану. По пути стягивая уже давно мешающие брюки, Хосок подходит к дивану полностью обнаженным. И, о Боже мой, какой же он красивый. Эти мускулистые руки, которые так трепетно поддерживают ноги Хесон прямо сейчас. Этот рельефный живот… И парочка выбившихся прядей на лице, прилипших ко лбу добавляет перчинки. Кажется, что Хесон кончит от одного вида… Хосок медленно погружает головку, предварительно обильно смочив слюной. И так же медленно пытается войти. Каких же трудов стоит удержать себя, и не сорваться с цепи. Кажется, что терпению и самовыдержке Хосоку впору выдавать медаль… — Нет-нет-нет. Стой! — Что такое? — Больно. Больно! Очень больно. Стой! — буквально отталкивая Хосю от себя, прокричала Хесон. — Хесони, солнышко, это нормально. Просто доверься мне… — и целует руки, упирающиеся ему в грудь. — Легко говорить… Нет! Нет… Хося, мне больно… — Иди сюда… — наклоняясь как можно ниже к девушке, Хосок целует в губы. Трепетно, мокро… Требовательно. И от одного поцелуя живот сводит приятной негой. Ножки практически немеют. Какой же он соблазнительный… И воспользовавшись моментом, Хо делает неуверенный толчок, пробираясь чуть глубже. Хесон жмурится, практически плачет. Но остановить уже не пытается. Ей хочется. До ужаса хочется почувствовать Хосока внутри. Протолкнувшись ещё глубже, Хо слышит неразличимый стон. Болезненно приятный. Делая короткие перерывы, давая привыкнуть к чувству заполненности, Хо набирается уверенности. Едва уловив стоны удовольствия, Хосок срывается с цепи. Толчки резкие и уверенные. Глубокие и достаточно быстрые, по сравнению с предыдущим. Смазка, смешавшаяся с девственной кровью, пошло хлюпает. Горячие шлепки двух тел, ласкают слух. Их стоны сливаются в единую, невероятно красивую, музыку. Прижавшись к телу, Хосок зацеловывает каждый участок тела, до которого достаёт. Старается держать себя под контролем, не ставить лишние засосы, не сжимать бедра так сильно, но выходит так себе. Никогда прежде секс не вызвал такую бурю эмоцию у Хосока. Он словно здесь и нигде одновременно. Все мысли и чувства сконцентрированы лишь в одной точке. Точке соприкосновения двух мокрых, уставших и измученных тел. Словно разряд тока прошёлся по всему телу. Мурашки табуном продолжали бегать по телу, вызывая некий дискомфорт. А сдерживать собственные стоны становилось всё сложнее и сложнее. — Детка… — Ты просто невероятна… — Да… Уф… Да! Хесон струной вытягивается, когда чувствует невыносимо приятные покалывания внизу живота. Словно тысяча маленьких фейерверков взрываются внутри, щекоча все органы. Стенки (больше не девственного) лона хаотично сжимаются, что кардинально меняет восприятие оргазма. Голова кружится, а во рту настолько сухо, что Сахара отныне больше не пустыня. Смотря на принцессу сверху вниз, чувствуя как она кончает, Хосок уже получил эстетичный оргазм. Его глаза буквально закатывались от наслаждения. Продолжая входить в податливое, обмякшее тело, Хосок больше не сдерживался. Взял нужный ему темп, шлёпнул пару раз по бёдрам, услышав мягкий писк снизу, и, едва успев достать, кончил на Хесон, перепачкав её полностью. Весь лобок, и частично низ живота был залит белёсой жидкостью. И так хорошо стало от этой картины. Такое мягкое, трепетное и теплое чувство разлилось по душе, словно мёд обволакивает собой всё на своем пути. И взявшиеся из неоткуда силы помогли Хосоку дойти до ванны. Привести сперва себя в порядок, а потом влажным полотенцем и Хесон. «Моя» Мысли тепло грели его душу.***
После той прекрасной ночи прошло не много, не мало, пару недель. Хесон хранила молчание. Словно ничего и не произошло. Словно это не она не захотела останавливаться. А Хосок… Хосок слишком***
Хесон проснулась в спальне Хосока с жутким похмельем. Она никогда в жизни столько не пила, сколько выпила в этот грёбаный день её рождения. Голова кружилась, а лицо напоминало грушу. Внизу живота что-то болезненно першит. Что может быть хуже? А может. Полное отсутствие хоть малейшего воспоминания вчерашнего дня. И как бы Хесон не напрягала свой едва работающий мозг, крупицы воспоминаний не складывались в единую картину от слова совсем. Либо Боги посмеялись над бедной девушкой, либо она сама умудрилась забыть нечто столь восхитительное. Либо запредельная, уносящая далеко за пределы здравого ума, доза алкоголя сделала своё дело. Но так или иначе… Хесон едва помнила как она оказалась в квартире своего недо-брата. Уже в душе девушка наткнётся на парочку интересных новшеств. Уже в ду́ше, Хесон поймёт, что потеряла не только былое уважение друга, но и девственность. Уже в ду́ше и душе́ малышка претерпит колоссальное изменение мировоззрения. «Как же… Айщ-щ… Как же так… Я… Мы… Не может быть… Айщ-щ… Но ведь… Первый раз должен быть особенным». Уже в ду́ше девушка зальётся беззвучными горькими слезами. Не то, чтобы Хесон жалела, что её первым мужчиной стал Хосок, но… Она хотела бы хотя бы помнить об этом… Она хотела красивой, романтичной истории любви… А не потрахаться в пьяном виде, забыв обо всех своих моральных принципах. В этот гребаный день не только Хесон потеряла частичку себя… Хосок абсолютно так же чувствовал себя сломленным; разбитым эмоционально, удовлетворённым физически. А всё почему? Потому что услышал. Он услышал то, чего не должен. Услышал тихое рыдание, эхом разносимое по ванной комнате. Услышал то, что разбило его собственное достоинство. Слышал то, что никогда не забудет.***
После той ночи прошло чуть больше месяца. Хесон упрямо молчала о той ночи, боясь уничтожить до конца, ставшей столь хрупкой нитью, общение с Хоби. А Хосок… Хосок не навязывался. Расставить бы все точки над «и», но лезть в душу к малышке, а уж тем более без приглашения — слишком низко и самовлюблённо для него. Всё таки внутреннее спокойствие его крошки куда важнее дурацких отношений. И… Хосок начал отдаляться. Замыкаясь в себе, уходя далеко и надолго в свои мысли, Хоби перестал первым идти на контакт. Длинные разговоры по несколько часов в день сократились до нескольких сообщений в чате. Смешные истории и рассказы сменились односоставными предложениями, а на все вопросы отвечал с пренебрежением. Может где-то в глубине души Хосок и подозревал, что делает этим больно, но мысль о этаком «спасении Хесон» перекрывала собой все другие. Малышка 11:34 — Оппа?— Что, моя дорогая?
На автомате печатает Хосок. Но он ни за что не позволит себе отправить это сообщение. Лишь травит свою душу, нарочно выставляя себя безвольным слабаком. Медленно, по букве стирая слово «дорогая», Хосок останавливается на «моя». Медленно мигающая полосочка призывает к действию. А в душе ад. Нет. Не его. Не имеет он права называть Хесон своей. Мучительно больно и медленно стирает «моя», причиняя себе не только моральный, но, кажется, и физический вред. Удаляя слово, Хосок пытается вырезать его из сердце. Из души. Из тела. И… Не получается. Не может. Сдаётся так быстро, словно и не пытался вовсе. Это ведь… Это ведь его Хесон. Его малышка, ради которой он отказался учиться в музыкальной школе. И был готов отказаться от танцев, но… Родители помогли.***
Не желание расставаться стало настолько великим, что хобби выбиралось по общим интересам. И всё складывалось более чем замечательно, если бы не одно но. В школе искусств, где преподают танцы, было разделение. Мальчики танцуют уличные танцы, а девочки балет. И никак по-другому. Только так. Сколько слёз было пролито. Столько, что даже страшно подумать. Порой на похоронах так не плачут… А ведь это просто внеурочный кружок. Но сама мысль о том, что рядом с Хесон не будет Хоби, а рядом с Хоби не будет Хесон — пугала до смерти. И даже там, кажется, они бы шли рука об руку. Долгие, утомительно нервозные переговоры вела мама Хосока с директором. Родители и сами понимали, что это «как бы» не правильно. Но кто они такие, чтобы судить или осуждать? И… Под конец почти трёх часовой болтовни, мама договорилась. Они сошлись на том, что Хесон будет ходить строго в мешковатой одежде, под строгим надзором учителя и Хоби, и «Не дай Бог, она заставит пожалеть» — из школы, пинком под зад, вылетят оба.***
Малышка 14:34 — Оппа? Очередной вопрос все так же остаётся без ответа. «Может стоит ответить? Вдруг что-то важное?». «А может стоит перестать тешить себя». «Ты ей не нужен». И чем дальше в лес… Тем больнее Хосоку. Некогда светящийся от счастья лучик солнца разбивается с каждым днём всё больше и больше. На всё более мелкие частички. И режется об них, как самый настоящий мазохист. За последний месяц Хосок выпил столько крепкого алкоголя, сколько не пил за несколько лет. Выкурил столько сигарет, хотя никогда не курил. И столько раз плакал, хоть об этом никто и никогда не узнает. А Хесон… А что Хесон? Места себе не находит. Умирает в догадках. Что случилось с Хоби? Что за резкая смена характера и поведения? Почему отдалился? Влюбился? Нашёл девушку? Почему не познакомил? А… А должен ли был знакомить? Может… Может Хесон ничего не значит? Никем не является? И каждую ночь одно и тоже. Тихое рыдание в подушку прям как ночная молитва. За месяц ни разу не пропустила. А ещё постоянная игра на публику, что «всё хорошо, я в порядке» — эмоционально выводит сильнее, чем самокопание. И поддержки… Нет больше привычной поддержки. Нет ласковых слов, что разгоняли кровь в сердце, что, в принципе, заставляли это сердце стучать.***
Таким образом прошёл ещё один месяц. В чате Хесон с Хосоком изменений никаких. Так же и в отношениях. За этот месяц они отдалились настолько, что, кажется, встреться они на улице — пройдут мимо даже глазом не переведут. Некогда привычное формальное разрешение Хосока на ту, или иную дурость больше не волнует Хесон. Поэтому она со спокойной душой набила себе несколько татуировок, о которых, к счастью, никто не знает. Хесон до сих пор продолжает жить с родителями Хоби, так как благодарна им от всей души. И хочет сполна отблагодарить столь потрясающих людей. А Хоби… Уже пару недель не объявлялся от слова совсем. Сердце не спокойно. И впору бы заявление о пропаже написать, развесить плакаты, умолять волонтеров собраться… Да только изредкие сообщения маме гласят, что «я в норме». Но мамино сердце не врёт. Оно никогда не ошибалось. И сейчас не ошибается. Видя своих, почти, родных детей такими… По морщинистым щеках стекают слёзы. Недоглядела. Не помогла. Дети несчастны — несчастна и мать. Таков закон женщины, что добродушно открыла сердце и душу для Хесон.***
Прошёл ещё один месяц. Хесон прятать слёзы все сложнее и сложнее. Душу ранят, истерзают в клочья до кровяных подтеков, фотографии. Их совместные фотографии. Его фотографии. Улыбка Хоби, и дурацкая шутка подсознания, Хесон каждый раз слышит этот смех… В глубине души… В глубине сознания. Находиться дома практически невозможно. Изматывая себя по полной программе, оставляя время лишь на сон, Хесон еле выглядела здоровой, что уж там говорить о «счастливой». И слёзы матери не прекратились от слова совсем. А после ужасных, ранящих в самое нежное, уязвимое место, слов — усилились в несколько раз. Хесон как-то обмолвилась, что собирается переезжать. На расспросы лишь отмахивалась, боясь загрузить ненужными проблемами. И вот оно. Мама Хосока сидит на кровати, на прикроватной тумбочке тускло горит светильник. А в голове — тысяча идей и вариантов. И все они — не про то, что надо. Она отчётливо понимает, уж слишком умна и мудра, что теряет, в моральном плане, уже второго ребёнка. И если никак не посодействовать, то они потеряют себя, если не уже… Не уже потеряли… И так плохо от этих слов. Так больно. Слёзы душат. А вместе с этим и непонятная щемящая боль… Резкая боль, «звёздочки» перед глазами. И звук сирены скорой, что мчится на всех порах.***
Хесон рыдает в коридоре уже несколько часов подряд. Не в силах даже встать с скамьи. Она винит себя во всём. Словно догадывается о чем-то, но нет. Она даже не знает, причину по которой мама здесь. Добродушный, милый и весьма заботливый молодой санитар несколько раз предлагал успокоительное. И лишь на третий, а может и пятый раз, Хесон смущённо согласилась. После лекарства стало немного полегче. Но лишь немного. Пагубные мысли никто не отменял. Белые стены давили, а медленно пикающий медицинский аппарат словно подстраивался под сердцебиение Хесон. Страшно было думать о чём-либо вообще. — С вашей мамой все хорошо. Девушка? Девушка-а? Вы меня слышите? — А? Морально истощенная, физически ослабшая, Хесон упала в обморок. С момента как мама оказалась в больнице, она практически не ела, не спала. Перебиваясь лишь короткими, быстрыми перекусами и дремотой в 30-40 минут. Очнувшись в белой, полупустой палате, Хесон не сразу замечает кого-то подле себя. И лишь тихое шуршание выдаёт неизвестного с поличным. Сердце заходится в необъяснимом ритме, пульс подскакивает моментально, в ушах гудит. Молясь Богу, в надежде хотя бы увидеть его, Хесон поворачивает голову… Милый парень санитар, что своеобразно «ухаживал» за ней сидит рядышком и гладит руку, напичканную катетерами. И это так… Неприятно. Чужие, вроде бы мягкие, подушечки пальцев, ощущаются хуже наждачки. Чужие ласковые слова, режут слух, хуже сломанного голоса и пения мимо нот. И чужое лицо… Красивое, во вкусе Хесон, но… Она ждала Хосока. Она так долго скрывала свое моральное истощение, что повернув голову, увидев не того самого, разрыдалась, как маленькая. И лишь гримаса боли встретила едва проснувшегося парня. — Хэй-хэй-хэй. Что такое? Что болит? Мне позвать врача? — Простите… Простите… Не надо. Все хорошо. — Мгм, вижу, что всё хорошо. Что мне сделать? «Верни мне Хоби. Верни мне мое счастье. Верни тот злосчастный день, когда всё перевернулось с ног на голову». — Я… Я не знаю. — С твоей мамой всё хорошо, ты же помнишь это? — Да… — это прозвучало так неуверенно, так жалко, что Хесон было мерзко от себя.***
Скрыть от Хосока, что мама попала в больницу — было не самой лучшей идей. Но по-другому они не могли. Хоби было плохо, а если сейчас и мама свалится ему на плечи… Но скрыть плохое самочувствие Хесон уже никто не мог. И, заранее боясь бушующего Хосока, мама написала одно длинное сообщение, в котором рассказала обо всём. О том, что сердце не спокойно, когда Хосок не звонит. Что волнуется в несколько раз больше. Что Хесон… Плохо себя чувствует. И попала в больницу. По такому-то адресу. В такой-то палате. И Хосок примчался буквально за пятнадцать минут в эту гребаную больницу. Сперва просидел подле мамы несколько часов, едва сдерживая слёзы, прося прощения и рассказывая обо всём новом в своей жизни. А нового было предостаточно. Потом пришёл к Хесон, застав того самого санитара. В его глазах столько нежности, столько заботы… Укор ревности, самобичевания. И вот, незнакомец, наконец, покидает палату. Хосок шагает неуверенно, боясь сломаться пополам от одного взгляда. И он не преувеличивает. Два с лишним месяца… Они не прерывали общение. Никогда. Даже мирились они в тот же день, когда и поссорились. Хосок всегда первым шёл на уступки, но что же поменялось сейчас? Почему Хоби не может отправить это гребаное сообщение? — Ты? Мне снится? Или это правда ты? Из густых раздумий вырывает до боли родной голос. До боли любимый. — Я. — Хосок. Я тебя ненавижу! Посмотри, что ты натворил. До чего ты довёл меня… Нет. До чего ты довёл маму?! Почему ты не появлялся? Почему не звонил? Почему не писал? "Хосок. Я тебя ненавижу". "Я тебя ненавижу". "Ненавижу". Слова эхом раздаются на глубине души. Тысяча… Нет… Миллионы и миллиарды мелких осколков сыплются вниз. Туда, где уже никто и ничто не сможет собрать его воедино. Туда, куда Хосок, израненный собственными поступками, никогда не посмотрит. Туда, куда он больше не заглянет. — Ты! Ты обещал мне. Ты клялся мне! Ты говорил, что не оставишь! Что не бросишь! Задерживая дыхание, боясь двинуться лишний раз, Хосок смотрит на свою малышку на Хесон. Как до такого дошло? Как до такого докатилось? Просто, блять, как? — Я нуждалась в тебе. Я каждую ночь ждала. Надеялась. Я умоляла Бога свести нас ещё раз. Хосок молча принимал десятый-двадцатый нож в своё сердце. Молча выслушивал скопившиеся обиды. Молча смотрел на непрестанно капающие слёзы девушки. — Уходи. Я не хочу тебя видеть. Ты сделал свой выбор. Вот и выбирай его дальше. И так же молча Хосок ушёл.***
Утро выдалось для Хесон весьма отвратительным. Опухшее от слёз лицо. Красные глаза. Сухие, почти синие, губы. А так же отсутствие сил, чтобы хотя бы сесть. — Дорогая, как ты? Внезапный вопрос мамы, прозвучавший, кажется, откуда-то справа, заставил открыть глаза. — Нормально. Губы слипались, а полусухой язык не справлялся со своей работой. — Хося объявился. Вы поговорили? Сердце пропускает удар. Хося. Хося объявился. Неизвестно откуда взявшиеся силы позволили Хесон подняться на локтях, вырывая катетеры. На всю палату раздался едва ли не оглушающий писк медицинских приборов. — Объявился? Когда? — Разве он не должен был зайти к тебе вчера? — мама немного нахмурилась, осознавая, что могло произойти. — Не… Виски сжимает в тиски. Боль медленно ползёт к затылку. Опять и опять, Боги будто издеваются над ней. А может не над ней вовсе. Это был не сон. — Вы же шутите, да? Шутите? Пульс подскакивает. Сердцебиение унять практически не возможно. В ушах гул стоит оглушающий во всех смыслах. — Детка, я уверена… Он приходил вчера… — Матушка… И Хесон взрывается слезами. Так, как не рыдала никогда. Голова болит адски. Глаза, красные с ночи, щиплет так, что выколоть их, кажется не такой уж и плохой идеей. Еле двигая телом, Хесон не успевает стирать слёзы. — Матушка… Я всё испортила… И лишних слов не нужно. И формального обращения на Вы, чтобы мама всё поняла. — Все наладится. «Кого бог свёл, человеку — не разнять». — по памяти цитирует мама, обнимая и утешая малышку.***
На празднике, в честь дня рождения мамы, была запланирована вечеринка в загородном доме, для самых близких. С последней встречи Хоби и Хесон прошло ещё несколько месяцев. Общение остановилось на том дурацком вопросе. Хесон не отходила от мамы ни на шаг, следя за её самочувствием и соблюдением всех рекомендаций врача. А в этом ей помогал… Тот самый милый санитар, что после выписки упорно добивался расположения Хесон. И, надо бы сказать, почти добился. Сегодня была, так сказать, последняя проверка. Помимо Хесон с её молодым человеком, на праздник приехал и Хоби… в компании красивой, фигуристой брюнетки. Находясь по разным углам дома, практически не пересекаясь, все были довольны. Но собравшись за общим столом… Оторвать глаза друг от друга было невозможно. Впервые так близко. Впервые не вместе. Впервые с кем-то другим. И лишь именинница-мама понимала их взгляды. И лишь мама, чувствовала боль обоих. И лишь мама, пила бокал вина за бокалом, пытаясь отвлечься от самосжирания. — Мама, перестань… — Мама… Почти синхронно, как всегда. Мягкая улыбка Хосока и сконфуженная гримаса боли (?) Хесон. Больные воспоминания. Они были так близки… — Детки, помогите мне на кухне… — Хорошо, мам. — первой реагирует Хесон, поднимаясь со стула. Хосок бы тоже подорвался с места, помог маме и Хесон… Но. Блядское но. Спутница строит глазки и так невинно оттягивает нижнюю губу. И так хочется ее наказать за это. Так хочется выпороть эту шлюшку, чтобы знала своё место. Чужая женская рука оглаживает бедро Хоби, изредка поднимаясь к ширинке. Вряд-ли Хосоку захочется останавливать её. Спустя десять минут нехитрых махинаций, у Хоби колом стоял член, что ужасно заметно выпирал из брюк. Вставать из стола — худшее наказание из худших. Мама и Хесон вернулись за стол, так и не дождавшись Хосока. Уловив погрустневшие, едва ли не красные глаза Хесон, и строгий, почти что злой взгляд мамы, Хосок все понял. Проебался он знатно. Ещё когда позвал свою «подружку» сюда. Он ведь знал… Знал, что она будет здесь. А ещё знал, что здесь будет Он. Парень, что даже не удосужился пожать ему руку. Обстановка за столом не вселяла никакой радости. Самый отвратительный праздник из всех. Самый худший сценарий дня рождения. Мама выпивает чуть ли не пятый бокал, когда Хесон предлагает проводить её до спальни. И все складывается так удачно, что за столом остаются лишь двое любовников. — Хосок~и, я хочу тебя… — Господи, ну мы же за общим столом… — Но здесь никого нет. — Ладно… пошли… — почти недовольно, чуть огорчённо произносит Хосок. И… По воле судьбы… А может очередная насмешка Бога… Но комнаты Хосока и Хесон смежные… Хесон возвращается в комнату чуть позже двоих. И прекрасно слышит начинающее порно. И… Это больно. Это страшно. Потому что осознание, что Хосок больше не её — удушает. Слышно, как девушка выстанывает имя Хосока. Осознание, что она потеряла Хоби — режет по венам. Громкие шлепки тел, режут слух. Осознание, что ласковые слова и глупые признания в любви — не для неё — топит в море, под названием ревность. Топит в море, под названием боль. "— Кончай, крошка, кончай." Едва сдерживая слёзы… Хотя нет. Вообще не сдерживая их, Хесон не замечает, что в комнате она не одна. И что на неё смотрит пара пьяных глаз. Смотрит по-охотничьему. Смотрит дико, и голодно. Пошло и мерзко. — Хесон~и…***
Девушку передёргивает от страха. Во-первых, никто не стучал. Во-вторых, она никого не впускала. А уж в-третьих, ей сейчас не до него. — Мне нужна ласка. Я мужчина. — Гёнхи… Я не могу, прости, — вытирая слёзы рукавом длиной блузки, пробормотала Хесон. — Нет, Хесон~и, я долго терпел. Я не собираюсь ждать вечно. — Пожалуйста уйди. Я не собираюсь спать с тобой по твоей прихоти. Градус разговора поднимался. Страшно до безумия. Желудок хаотично сжимается, вызывая гребаное чувство тошноты. — Если я хочу — захочешь и ты! Видимо, окружающие комнату пошлые звуки вскружили голову Гёнхи, ибо объяснить колоссальную смену поведения просто невозможно. Он решительно наступает вперёд, с диким желанием овладеть столь юным и прекрасным телом. А Хесон… Хесон впервые сделала что-то, что сыграло ключевую роль в её жизни. А именно… закричала, умоляя о помощи. Кричала истошно, словно боясь умереть. Словно она в комнате не со своим «бойфрендом», а с самым настоящим маньяком-насильником… Хотя по поведению особой разницы нет. Присутствие в доме, как минимум, ещё двух сильных мужчин, дарило надежду. Страшно подумать, что случилось бы с Гёнхи, если бы в комнату первым пришел отец… Хотя… Тут ещё можно поспорить. Кто страшнее: Хосок, в неконтролируемой, практически слепой, ярости. Или папа, который столько лет нёс ответственность ничуть не меньше двух других членов семьи? Папа, что воспринимал Хесон, как родную дочь. Или Хосок, одержимый ревностью ещё с больницы. Сложно, конечно, представить, кто страшнее, но первым, в любом случае, пришёл Хосок.***
Потный, перемазанный в женской смазке, едва успевший нацепить штаны, и натягивающий майку на ходу, Хосок практически выбил дверь с петель. Глаза горели явно не от возбуждения. Свернувшись клубочком, Хесон пыталась успокоиться. Но ничего не помогало. Мысли в голове не контролируемым фонтаном били уязвимым местам. «Жалкая» «Мерзкая» «Не правильная» Самобичевание стало неотъемлемой частью жизни Хесон. Так же как и, в принципе, слёзы. Услышав лишь обрывки фраз, и утробное рычание Хосока, Хесон пыталась подняться, но была заботливо укрыта одеялом. — Жди. Здесь. Я вернусь. И впервые… За столько месяцев. Хосок говорит с ней. Конечно, ситуация, оставляет желать лучшего, но… Это лучше, чем ничего, да? И впервые сердце успокаивается. Но слёзы не перестают течь, лишь усиливаясь. Словно предвкушая что-то страшное, что-то такое, чего она боялась всё это время. Но сердце ведь не обманешь, ведь так? Мучительные минуты ожидания Хосока длились, кажется, вечность. Искусав губы в кровь, Хесон от переживаний совсем забывает о макияже. Страшно подумать, как она вообще сейчас выглядит. Огромные, тянущиеся вниз через все щёки потёки туши. Красный нос. Такие же красные, с кровяными подтеками губы. Красные щёки. Именно такой её и увидел, наконец-то, вернувшийся Хосок. Сам Хоби выглядит получше. Успев остыть и после драки, и после секса, он быстро сходил в душ. Ни сказав, своей пассии и слова, он все делал на автомате. Быстро оделся, быстро выломал дверь, быстро ударил в челюсть, завязывая драку. И так же быстро принял душ. Хесон дрожала, как осиновый лист. Непонятно от чего больше — от страха или от предвкушения? — Хесон… — Хос~я… И Хосок пропал. Всегда пропадал. И сейчас не исключение. Ещё тогда, в начальной школе… Он поклялся нести ответственность за её жизнь. И это единственное, что он выполнял беспрекословно. — Хос~я, можно я первая скажу? Её нежный голос… Звучит лучше райских арф. Прекрасней музыки Гаммельнского крысолова. — Конечно, солнышко. «Солнышко». Одно слово… А у Хесон дрожат колени. Слёзы по новому кругу начинают течь из глаз. Щиплет адски. Но остановить их просто невозможно. Словно удар под дых, в хорошем смысле этого слова, Хосок выбивает былую уверенность у Хесон. — Я… Я совершила много глупых поступков… Ты знаешь… Эти месяцы. Это. Это было самое худшее время в моей жизни. Ты знаешь? Уезд и предательство родителей было не так больно… — прерываясь на громкие всхлипывания, начала девушка. — Ты знаешь… Дома…дома находиться невозможно. Всё напоминает о тебе. Всё пахнет тобой. Везде наши фотографии. Всё — наше. Но тебя не было. — и Хесон начинает рыдать. По-настоящему давясь слезами, и не в силах сделать и вдоха. — Малыш… Солнышко. И вот оно — счастье. Вот он — счастье. Слёзы счастья, слёзы горя от воспоминаний, слёзы обиды за такое отношение — всё смешалось в единый клубок эмоций, который развязать не по силам никому. Никому, кроме Хосока. — Я проебался. Прости меня, малышка. Я… Прости… — уверенно начинает Хосок, но… уверенность очень быстро покидает его, и Хоби практически падает на колени. — Я думал… Думал, что спасаю тебя. Огороживаю от ненужных чувств… Но… Но на деле.... На деле я спасал лишь себя. Спасал себя от боли, боясь что ты разобьёшь мне сердце. Но постоянно разбивал его сам. Ещё и маму подставил… И тебя… Прости меня, малышка, прости… — крупные капли слёз разбиваются о пол. Хосок слегка подрагивает, он все ещё боится реакции. — Хос~я… И девушка падает ниц возле него. Обхватывает чужие родные руки, прижимаясь к его груди так близко, так сильно и крепко, словно пытаясь стать одним человеком. Хесон утыкается лицом в плечо, пачкая футболку в своих слезах. Пытается что-то сказать, но выходит скомкано, невнятно и непонятно. Но оно и не важно. Важно, что девушка нежно и трепетно целует щёки Хосока. Нежно и трепетно, с надеждой всматривается в чужие родные глаза. И боясь, что это сон, прикусывает губу ещё раз.***
Хосок еле открывает слипшиеся веки. Слёзы, что нещадно лились из глаз несколько часов подряд, едва успели высохнуть на ресницах. Сознание плывёт, как и картинка перед глазами. В горле сухо, и на душе так паршиво… Ебучие реалистичные сны, в которых всё так радужно и красиво. Хосок, как принц на белом коне спасает красавицу Хесон от чудовища. Но что делать, если чудовищем стал сам Хосок? Что делать, если именно он отравляет ей жизнь? Что делать, если он клялся себе оберегать её, защищать… И не защитил. От самого себя. «Я тебя ненавижу» Дурацкие мысли всё никак не перестанут давить, буквально выжимать последние соки. В кромешной темноте резко загоревшийся телефон светит чересчур ярко. А громкий, неприятный звук, буквально отражающийся от стен, оповещает о новом сообщении.***
Малышка 19:32 — Хоби, пожалуйста возьми трубку! — Нам нужно поговорить — Это… это недоразумение. Понимаешь?***
И, загоревшаяся маленьким огоньком, надежда согревает душу. А вдруг это всё «недоразумение»? Вдруг тогда… в ванной она плакала по другой причине?***
Хосок 19:39
— Что случилось?
Малышка 19:40 — Хоби! Пожалуйста, прости меняХосок 19:40
— Что? За что?
***
Чувствуя очередной приступ слёз, Хо решает играть свою роль до конца. Словно не его сердце пронзили насквозь чьи-то озлобленные высказывания. Словно не его сердце разбилось на мелкие осколки.***
Малышка 19:42 — Хосок… ты знаешь за что.Хосок 19:44
— Что ты хочешь?
***
И так жёстко, так грубо… Сердце пропускает удары от такого обращения к его принцессе. Она не заслужила этого.***
Малышка 19:46 — Хоби… Мне больно. Мне плохо… У меня болит сердце…Хосок 19:47
— Разве ты не в больнице? Позови врача
А у самого от страха едва коленки не дрожат.
Малышка 19:47 — Мне не нужен врач.Хосок 19:48
-?
Малышка 19:49 — Мне нужен ты, Хоби. Пожалуйста — Я ужасно сильно хочу питьХосок 19:50
— Позови мед. сестру или мед. брата
Малышка 19:51 — Они не принесут мне выпивки…Хосок 19:52
— А тебе разве можно? :)
И вести беседу с Хесон так… непривычно, и так правильно. Словно недостающий пазл в картине.
Малышка 19:53 — Конечно можно! Я же тут с истощением, а не с чем-то серьёзным.Хосок 19:53
— Истощение тоже серьёзно!
Малышка 19:54 — Ну да — ну да.Хосок 19:54
— Да!
Малышка 19:54 — Дурак…Хосок 19:55
— Что? Что ты себе позволяешь?
Малышка 19:55 — Хо…Хосок 19:56
— Я ведь накажу… Я всегда говорил
что родители тебя разбаловали!
Малышка 19:57 — А не ты ли баловал меня больше всех? :))Хосок 19:57
— Так!
И оба хихикают, как малые дети.
***
Малышка 12:13 — Я буду ждать тебя у себя в палате. Тебе хватит двенадцати минут?Хосок 12:15
— Что? Двенадцать?
— Да я пятнадцать только собираться буду!
Малышка 12:17 — Тогда десять :)) — Жду <3Хосок 12:20
— Жди-жди…
— <3
не отправлено