***
— Кё, я же говорила, что не хочу быть твоей цугуко. Перестанешь ты меня этим когда-нибудь донимать или нет? Девушка села на татами, тяжело вытянув ноги после тренировок. С утра до позднего вечера — сегодня они оба выделили день самосовершенствованию, чтобы стать лучше. Чтобы стать сильнее. Чтобы не скучать дома. — Сестрёнка, никогда! — громко хохотнул новоиспечённый Столп пламени — Кёджуро, глядя на то, как серой лентой она подвязывала пушистую косу огненных волос за самый алый кончик. — В тебе потенциала не меньше, чем во мне! Я уверен, что мы с тобой будем слаженной командой, или ты хочешь стать Столпом? А, Юка? — Хочу, но не сейчас, — тихо сказала Ренгоку, поправив косу и начиная начищать клинок до блеска белой хлопковой тряпочкой. — Думаешь, Организация выдержит брата и сестру в качестве Столпов пламени? — Организация станет ещё сильнее! — похлопав сестрёнку, младше всего на два года, по плечу, парень буквально засиял, отчего начал говорить ещё громче обычного. — Мы сможем убивать целую армию демонов, особенно, если ты станешь моей наследницей дыхания! Я тебя научу всему, что знаю, и мы сможем придумать новые ката и усовершенствовать старые!!! — Кё, не думаю, что у нас получится, — не отрываясь от своего дела проговорила девушка. Алые, почти кровавые глаза смотрели на клинок, а тонкие — слава богам, что в маму — брови чуть нахмурились. После чего Юка посмотрела на брата и спросила то, что давно спросить хотела: — Можешь мне помочь? — Конечно, сестрёнка! Что случилось, чем тебе помочь? — Помоги тем, что умолкни! — тут же пробурчал Шинджуро, проходя мимо комнаты чуть шатающимся шагом. — Не буди всю улицу хотя бы, а? — Прости, отец, — хором сказали брат и сестра, после чего посмотрели друг на друга и захихикали. Ренгоку убрала клинок, так и недочищенный, после чего серьёзно посмотрела на брата и сказала: — Можешь попросить Столпа ветра меня научить своему стилю дыхания? Яркоглазый застыл на месте, не переставая улыбаться, в то время как сердце, падающее куда-то за километры вниз, ломали сотни вопросов. « — Шинадзугава? Учить её? Зачем? Она что, хочет научиться другому виду дыхания? Почему у меня учиться не хочешь нашему, Юка? Я тебе не нравлюсь, как наставник и учитель? Тебе кажется, что он лучше меня? Ты ненавидишь меня? Настолько?! Не нравится наш стиль дыхания и хочешь его сменить? Почему, Юка, почему? Почему?! ПОЧЕМУ?! П О Ч Е М У???» — Почему? — сорвавшимся голосом спросил Столп, чуть сжимая чужие хакама. — Я видела его стиль дыхания, и мне в голову пришла идея соединить их в свой собственный стиль, — тихо-тихо, чтобы ни отец, ни братик Сенджуро ничего не услышали, прошептала огненноволосая. — Сам подумай, что будет, если сильный ветер подхватит пламя? — Огненный вихрь, — проговорил Ренгоку, но уже спокойнее, пусть голос всё ещё дрожал. А в следующий миг её очень крепко обняли, и старший брат громко сказал: — Прекрасная идея! Я так горжусь, ты точно станешь Столпом! Поговорю, клянусь честью что добьюсь своего!!!***
Стоя около чужого додзё, Ренгоку боялась постучать. Она знала характер этого Столпа и до сих пор не верила, что тот согласился её обучать, даже несмотря на его странные условия — жить в его додзё до конца обучения. Да и вообще в то, что он обучает верилось с огромным трудом. Только она собралась с духом и постучалась по деревянным сёдзи, как дверь с грохотом отворилась и сердце девушки пропустило удар. Всё так же, в форме истребителя, в которой она его видела издалека — при посвящении брата. Верхняя часть формы, что странно — без пуговиц, с коротким рукавом и с белой накидкой вместо хаори, открывала вид на мощное тело и множество глубоких, уродливых шрамов на теле, на лице и руках. Волосы цвета серебра торчали во все стороны, а глаза… Будто смотрели насквозь, прожигая раздражением, ненавистью и силой. Несмотря ни на что, воистину дьявольски красив. — Значит, это мне обучать? — хмыкнул Столп, скрестив руки на груди и чуть наклонившись к женскому личику. Золотые волосы, собранные в высокий хвост, отливали пламенем на концах, две непослушно-короткие пряди лезли в лицо, худое, с аккуратным подбородком, тонкими губами, изящными тёмными бровями и глазами цвета тёмной крови. Маленькая, неплохая по параметрам фигура, на вид хрупкая и слабая — и как она достигла ранга киноэ? — На самоубийцу ты не похожа, знаешь? На кой ляд мне тебя обучать, а? Дыхание спёрлось, холодный пот выступал на висках, а губы резко пересохли. Быстро их облизнув и глядя прямо в чужие глаза, она… …не смогла сказать ни слова. Не смогла. Молчала, утопая в этой сирени и чувствуя, как сердце пропускает удар за ударом, а потом резко и с утроенной силой начинает биться, желая перекачать то, от чего отстало. Или же вырваться из грудной клетки и рассыпаться сотней кровавых осколков прямо в эти лиловые глаза. Красивые, будто две лилии. — Чего молчишь? Язык от страха проглотила, Юка? — Откуда ты знаешь, как меня зовут? — она выгнула бровь и спросила это, как ни странно, ровным и спокойным голосом. — Видел тебя на посвящении около братца, а там и от него узнал. А что? — злой прищур попал прямо в голову, а от неё — к такому непослушному и шальному органу, что отбивал чечётку. — Ничего, — сказала она и сглотнула. — Я хочу освоить Дыхание ветра, чтобы создать свой стиль. Поэтому обучаться хочу. — Благородно, — подтвердил Столп, после чего почти прошипел прямо в чужое лицо: — Но я — не благороден. Добро пожаловать в ад, малявка.***
Это и правда был ад. Её персональный, маленький ад, в котором она дралась в поте лица, падала, вставала, вновь падала или была брошенной. Для мускулатуры тот дрался с Ренгоку день и ночь, бил, не щадя, заставлял уворачиваться от деревянного клинка и злобно смеялся, повторяя каждый день одно и то же: — Слабачка! Я не учу слабаков — я их ем на завтрак и косточками хрущу. Заставлял бежать с утяжелителями для ног от него, гоняющегося за ней с клинком в руках. Заставлял бить жёсткое дерево голыми кулаками, концентрируя на дыхании. Заставлял изворачиваться в вольтах и пируэтах так, что казалось — готовил её к полёту в космос. А ночью, тихо, чтобы он не слышал, огненноволосая плакала в подушку и зажимала рот руками, чувствуя, как эмоции разрывают её изнутри. Как жгут грудную клетку, ворошат, разрывают сердце и стирают в порошок его осколки. Бабочки в животе, о которых все говорят, ломали крылья о грубость, жестокую реальность и чёрствый нрав Столпа, падали и заставляли душу падать так же низко. Её мучает то, чего она не желала и не ожидала найти — любовь. А утром, после череды слёз, Юка умывалась, приводила себя в порядок и добровольно шла на растерзание — лишь бы побыть эти драгоценные часы рядом, ощущая грубые удары, жёсткие руки, садистический взгляд и слушая грязь, что лилась в неё. Глотала в себе непрошенные чувства, желающие вылиться словами, слезами, криками, душила в себе каждую частичку своей любви к человеку, не знавшему даже слово «счастье», и добровольно ломала себя под этим гнётом, зная, что ночью девушка могла тихо-тихо плакать и душить всхлипы, чтобы выпустить это. Чтобы не так разрывало.***
Мягкий, кошачий шаг — и она дома, но только на те дни, пока ворон Шинадзугавы не скажет ей идти обратно, не скажет что тот пришёл с задания. — Я вернулась! — довольно громко сказала Ренгоку, ожидая объятий — и получила, когда Сенджуро её почти снёс, даже не откинув веник. — Юка! Я так скучал!!! Нежные ладони, все в бинтах из-за стёртых костяшек, погладили младшего братика, а глава семьи прошёл в коридор пока что трезвый, но всё равно вечно недовольный. — Погостить пришла, я надеюсь, а не о будущих ртах докладывать? — тихо хмыкнул, но тем не менее по голове погладил. Это же последняя частичка Руки, что у него осталась. — Погостить, я всё ещё невинна, — цыкнула девочка, закрыв вовремя уши братику. — Не надо при Сё, ну я же говорила! — Ладно, делай что хочешь, — шаркая, он пошёл к себе, но сразу сказал: — Этот пошёл к Бабочкам минут двадцать назад, ему там что-то надо. Перехватишь — скажи, чтобы продуктов купил, которые сам и сжирает. Чуть закашлявшись, Ренгоку кивнула и тут же услышала с двух сторон ворчание, после чего закатила глаза. Даже заболеть нельзя, чтобы не начали пичкать всякой дрянью — а Сенджуро начнёт, именно сегодня начнёт. По пути к Столпу бабочки, огненноволосая кашляла чаще и сама уже начала удивляться — она кашлять начала только два дня назад, и уже так сильно. Может, и правда простыла? Хотя нет. Чувство было такое, будто в горле что-то застряло и не желало выходить само, а кашель не помогал. Ну что же — заодно попросит у Кочо-сама пару настоек, может полегчает. — Кё! — видя рядом с поместьем брата и Столпа, Юка побежала и начала махать руками. Яркоглазый же, глядя на неё, что-то сказал охотнице и они оба пошли навстречу. Однако резко в груди стало больно, горло начало першить сильнее и девушка остановилась, заходясь сиплым кашлем, желая наконец выхаркнуть то, что было в глотке. Может, моти не туда попал? Однако она ощутила во рту что-то мягкое и нежное и удивилась. Краем глаза заметила, что двое начали идти быстрее в её сторону, а после, хмурясь, она вытащила изо рта… Лепесток. Нет, не один — три. Три небольших лепестка лилово-белого оттенка, влажных и липких от слюны и немного помятых. — Юка, что такое? — достаточно сурово спросил Кёджуро, глядя на лепестки в руках. — Ох, Ю-тян, прикольная шутка, — ласково, с улыбкой сказала Шинобу, глядя на то, как алоглазая выкинула эти лепестки и всё ещё стояла столбом. — Только не шути так, твой брат испугался. Он же так о тебе забо!.. Та не досказала — киноэ снова зашлась кашлем, глухим, со свистом, долгим и неприятным. Она начала массировать горло, пытаясь облегчить это… что-то, а потом, фырча и плюясь, выпустила изо рта ещё пять лепестков лилии. Таких же бело-лиловых. Тяжело дыша, она посмотрела на двоих и вытащила ещё один, чуть окрапленный кровью лепесток изо рта, а после с шоком на него посмотрела. — Это… не я, — тяжело, с тихим хрипом сказала Ренгоку, глядя то на лепесток, то на Столпов. — Как это? Откуда? Шинобу резко схватила её за руку, заставляя выронить непонятно откуда взявшийся лепесток, и повела в своё поместье, а старший брат обеспокоенно шёл следом, хмурясь и ничего не говоря. Они дошли до кабинета в немом молчании, после чего Столп бабочки закрыла дверь на замок. Она повернулась к семье Ренгоку — улыбки не было, лишь сосредоточенность. — Как давно? — спросил Кё, глядя куда-то перед собой немигающим взглядом. — К-кашлять… — срывающимся голосом пробормотала красноглазая, стараясь привести себя в порядок и на всякий случай села на стул. — Начала кашлять… дня два назад, но это было слабо и редко… Сегодня началось сильнее, а потом… это. При вас. — Именно это был первый раз, когда ты начала кашлять лепестками? — задала вопрос девушка, подходя к книжной полке и водя пальцами по корешкам раздела «Необычные болезни и патологии». Получив утвердительный ответ, она взяла сразу три книги и села за стол, после взяла листок и карандаш и начала записывать ответы на вопросы. — Одышка? — Есть. — Дыхание? — В норме, полное. — Боль в груди бывает? — Да, редко. Полистав две книги, фиолетовоглазая нашла слишком много совпадений и с этими, и с другими аспектами. Юка сжала руку брата, который стоял рядом и был напряжен до предела, и послушно отвечала на вопросы. — Это мало что даёт, — выдохнула Кочо, после чего посмотрела на третью, маленькую и тоненькую книжечку. — Закончим с физическим опросом состояния и начнём морально-эмоциональный. Привязанности есть? Ярковолосая, нервно теребя кончики хвоста, чуть вздрогнула. Почувствовала, что её руку сжали сильнее и провели пальцем по тыльной стороне. — Я привязана к семье, людям и близким, — точный, обширный ответ. — Влюблена? — …Да. Шинобу снова посмотрела на книжечку, после чего сжала карандаш от напряжения. — Взаимно? Молчание послужило ясным ответом. В тишине сломался карандаш и Кёджуро — Юка чувствовала себя сломанной изначально. Тишину нарушил страшный сейчас звук — сиплый кашель со стороны киноэ. Не зря сейчас пламенный Столп держал её волосы. Пара секунд — и лепестки вместе со слюной и слизью начали жмякаться на пол, а пару длинных пришлось вытаскивать. Сердце бешено колотилось, и стакан воды был принят с большой охотой. На вытянутую руку Шинобу ярковолосая вложила лепестки, и та начала их осматривать и ощупывать. Вопрос, который она не хотела слышать, прозвучал со стороны брата. — Кто? — Это не имеет значения, — тихо сказала девушка, положив пустой стакан на стол. — И говорить ему ничего не стоит. Незачем беспокоить… — Дура, скажи и всё! — взорвался Кёджуро, хватая сестру за плечи. — Надо, ты понимаешь? Нам надо знать, чтобы хотя бы попытаться тебе помочь!!! — Какой смысл в том, что я скажу его имя?! Как это поможет мне перестать кашлять лепестками или вызвать взаимные чувства? Это не закономерно!!! — Шинадзугава старший? — резко задала вопрос темноволосая, внимательно глядя на ошарашенное выражение лица «пациентки». — Видно по цветкам. И по тому, что лилия шершавая и грубоватая, как и его характер. Молчание на этот раз оборвал тяжёлый вздох Ренгоку, который сел и уронил лицо в ладони. — Тогда понятно, почему…***
Маленькая книжечка с надписью «Неразделённая любовь» лежала в девичьей комнате под подушкой, так чтобы он её не нашёл. У Юки получалось исполнить уже шесть кат, и всего за три месяца после начала обучения именно дыханию. Да, пока Санеми не сделал её выносливость просто чудовищной, он и близко не подпустил её к овладеванию хоть одной катой, так что жила она в этом любимом аду уже почти четыре месяца, и тренировалась теперь над седьмой. Осталось три, и обучение закончится. Но закончится ли её мучения? — Шустрее, шустрее! — подначивал беловолосый, после чего подошёл к ученице и начал грубо переставлять её ноги и руки. — Попробуй начать вот с этой стойки, блядь, всё тебе показывать! Знаешь же, что центр тяжести у тебя ниже, нельзя было сменить стойку на нормальную?! Ренгоку взяла клинок увереннее, но чувствовала, как от касаний Столпа поднимались мурашки и дрожали коленки, как сердце заходиться начало, как кружилась голова от мужского запаха… …и как сипело дыхание, выходя со свистом. — Чего, дыхалка слабая оказалась? — ехидно прошептал тот, как назло прижимаясь к женской спине, нормально кладя в ладонь клинок и шепча на ушко: — Готова сдаться, да? Ты и полугода не выдержала, маленькая сопливая слабачка! Дышать всё тяжелее и тяжелее, свист выходил рвано, громко, а горло изнутри неумолимо чесалось. Чёртовы лепестки хотели вылезти наружу, прорасти сквозь всё тело, всю душу, обвиться вокруг Юки и распуститься под взгляд таких же, как и они сами, густых лиловых глаз. Почему, чёрт возьми, именно лилии с их длинными лепестками?! — Ты бледная, тошнит что ли? — нахмурился Санеми, после чего отошёл. — Иди отдохни, у тебя есть пять минут. Не хватало мне больной в додзё. Сжалился. Ему всего лишь жаль. Ему всего лишь всё равно. Быстро, почти бегом ярковолосая игнорировала дрожащие ноги и направилась в уборную, соединённую с умывальником. То, что надо. Кашель резал лёгкие уже в доме, лепестки просились наружу вместе с другими частями цветов, от пыльцы резало и першило всю глотку и хотелось кашлянуть, чихнуть и блевануть одновременно. Заперевшись, она скатилась по стене и зашлась мерзким кровавым кашлем, глядя на то, как солнце оставляет на руках последние лучики, уходя и не желая видеть эти мучения. Ханахаки. Кровь со слюной стекали с подбородка, пачкали одежду и руки, лёгкие казалось резало и скоро она начнёт уже кусочки мяса выхаркивать вместе с цветами, обозначающими любовь. Лепестки сгустками падали на пол, застревали — их приходилось вытаскивать. Ханахаки — это не так, как все думают. Ханахаки — это не красиво. Не переставая кашлять, Юка выкидывала длинные лепестки лиловых лилий в окно, пачкая стекло кровавыми пальцами. Кашляла в окно, содрогаясь в почти рвотных спазмах, надрывая горло. Вынула пальцами огромный, мешающий дышать комок лепестков с алыми сгустками прямо из глотки, из-за чего её вырвало ужином вместе с фиолетовыми ошметками и кусочками листков, стебельков, тычинок и пестиков, и это было невероятно больно и отвратительно. Сердце чертовски болело, лёгкие горели огнём, а потом зачесалось запястье и от всей симфонии боли хотелось выть. Вылив ведро воды и смывая свой позор с улицы, она дрожащими руками умыла лицо и начала пить прямо из ведра, желая чтобы вода поскорее убрала всю эту гадость изнутри. Выходов из этого ада немного. Первый — стать демоном, что отметалось сразу. Второй — разработать лекарство, но сработает, судя по книжечке и примерному рецепту, что там написан, только одним способом. Ничего не чувствовать, лишиться всех эмоций и стать пустой, будто тряпичная куколка. Рецепт сложный, ингредиенты безумно редкие и дорогие, а пить нужно как минимум год всю эту бурду. Это нереально. Третий исход, тоже почти нереален — получить любовь от того, кто стал причиной болезни. Странно, что Ояката-доно, как только ему прислали ворона с отчётом, сразу послал ответ в письме. Там было сказано, что о такой болезни он слышал, лучшее лекарство — взаимность. Получить любовь, которую не получаешь, и чем дольше «болеть» — тем больше надо любви, а способы передачи этого на более тяжёлых и затяжных случаях «доходят до интимного телесного контакта». И последний исход, тот, который очевиднее и самый возможный — смерть. Становление одним большим кустом, что будет цвести во имя вечной любви. Вариантов мало, возможностей — ещё меньше. И что значит — стать цветком и кустом? Тяжело дыша и приходя в себя, Ренгоку начала чесать ноющее запястье и ощутила что-то нежное и мягкое, мокрое и неприятное, зудящее где-то внутри. Она закатила рукав формы и чуть было не закричала. Чуть ниже запястья левой руки, прямо из кожи начал цвести маленький фиолето-белый цветочек, широко раскинув лепестки и будто сиял изнутри. Кожа на месте стебелька порвалась, вздулась и кровоточила, а ниже этого цветочка сквозь натянутую и вздутую кожу виделись зелёные бутоны, просвечивающиеся лиловым. Быстро закатав рукав, Ренгоку увидела такие же ростки под кожей правой руки и один — сильно натянувший кожу и уже готовый вырваться с минуты на минуту. Тяжело дыша и чувствуя зудящую боль в руках, алоглазая еле доползла до шкафчика с медикаментами и вытащила бинты. — Ты чего там делаешь, а? — громко спросил Шинадзугава, заставляя сердце свалиться в пропасть от страха. — Нельзя быстрее? — Я… я скоро! — ответила девушка, активно перебинтовывая руки настолько плотно, насколько могла — и плевать на то, что было больно. — Только кровью не запачкай мне ничего, — послышалось с той стороны, и бедная девушка чуть не умерла от своих мыслей. Узнал? Как?! — Девчонки, блин, одна морока с вашим организмом! Краснея как маков цвет, но тем не менее выдыхая спокойно и справившись с правой рукой, девушка достала свой клинок алого цвета и срезала цветок. Это было, как ни странно, вообще не больно — только кровь, что потекла их стебелька, насторожила. Закрыв на это глаза и обмотав руку, киноэ привела себя в порядок, убрала кровь со стекла и раскатала рукава — хорошо, что она любила длинные. Затем, выйдя из уборной и выкинув цветок в окно, она пошла обратно в додзё на растерзание, и единственное, что удивило — так это то, что Столп переоделся в нормальную форму истребителя, и пуговицами и длинными рукавами. Или он в ней и был сегодня? — Чего пялишься? Встала в стойку! Тренировка не окончена. Даже если тренировки не кончатся вообще никогда, то Юка будет тренироваться. Чтобы не чувствовать боль, чтобы почувствовать касания, чтобы услышать голос. Чтобы просто быть.***
Это стало невыносимо. Шинобу, спустя полтора месяца, всё-таки положила её в отдельную палату и поставила таз рядом с кроватью. Тренировки закончились, ката усвоены, экзамен с десятью демонами сдан — однако чувства и цветочное наваждение никуда не делись и стали ещё хуже. После того, как и она, и брат узнали о том, что Ренгоку срезала цветок и блеванула, дали ей мощных затрещин — нельзя избавляться самому от этого. Это только стимулировало рост цветков и побегов, так что итак сократившаяся жизнь стала ещё чуть короче — а ведь даже жалкие минуты надо ценить. Однако, за почти полугодичное пребывание у Столпа ветра, ярковолосая сделала что хотела — разбила у него во дворе цветник под сакурой. Не смотря на его ворчание, не смотря на его крики — но сделала маленький живой уголок, в котором сидела, поглаживая лепестки этих проклятых лилий фиолетового цвета и дыша ароматом сакуры, чувствовала падающие нежно-розовые лепестки и пыталась успокоить свои чувства, отдать их цветам. Не получилось, но позабавило то, что Шинадзугава принёс побеги яркой красно-жёлтой глориозы и сказал строго: — Только чтобы эти цветы тут были. И не сдохли. Иначе я всё выполю, понятно, пиздюшка?! Та, конечно же, посадила их и ухаживала в свободное от тренировок время, а сейчас… может, все цветки ещё не завяли? Спокойные мысли разорвал дикий кашель и гора лепестков и листков, падающих в таз. Крови было больше обычного — прорастали сквозь лёгкие? Их было так много, что некоторые оставались сухими, а некоторые просто рвались. Под бинтами росли лилии, от запястьев и до плеч, и каждые пару часов Шинобу снимала окровавленные бинты, считала цветки и будущие побеги, сравнивала размеры и обрабатывала кожу вокруг стебельков, после чего снова заматывала руки туго-туго, пытаясь хотя бы так остановить их рост. Когда же она увидела два цветка на груди, около сердца и на лёгком, и ещё минимум пять почти прозрачных пузыря побегов, тяжко вздохнула и села под ужасный кашель Юки. — Ю-чан… — Нет, — хрипло сказала та, выпивая воду из стакана такими большими глотками, что горло болело сильнее. Когда зашёл Кёджуро, она прикрыла грудь одеялом. — Не говорите ему. Он же… не ответит взаимностью. Рассмеется в лицо, пошлёт меня и скажет, что я тупорылая малявка и только зря расходую воздух в его додзё. — Он у меня спрашивал, где ты, — тихо сказал Столп пламени, взяв сестрёнку за цветущую руку. — Хотел поговорить, но я сказал, что ты заболела и лежишь тут. Ярковолосая хлопнула себя по лбу и зашипела от боли. Разбередила раны на руке. — Зачем ты сказал, что я здесь?.. Нельзя было спросить, о чём он поговорить хочет и сказать, что передашь мне? Он же придёт сюда, если захочет! — Он был бледен как смерть и явно злой, — отчитался Кё за свой проступок. — Я спросил, а он сказал, что не моего ума дело и сказал, чтобы я сообщил где у тебя задание. Вот я и… Тяжело вздохнув, девушка поняла, что это было зря — кашель снова начал раздирать горло. — Он начал носить закрытую форму, Ю-чан, — напомнила той хозяйка поместья. — Не думаешь, что он тоже болеет из-за тебя? — Из-за… меня? — еле выговорила из-за надрывного кашля девушка, вытаскивая изо рта целую нить лепестков и одно целое соцветие, после чего кинула их в таз и вытерла руку с подбородком. — Не смешите. Он только и делал всё это время, что орал и говорил, насколько… насколько я слабая и беспомощная, и… что мне не место в охотниках… Слёзы начали течь ручьями, всхлипы и хрипы заставляли горло почти кипеть, а сердце с каждым ударом болело сильнее и сильнее. Ещё четыре цветка распустилось на груди, ярких, крупных, окрашивая одеяло в кровавый цвет.***
По утрам, раз в пару дней девушка начала замечать букеты цветов на столе. Среди них обязательно были лиловые лилии и яркие глориозы. От кого, откуда и когда — не было понятно, и Кочо тоже ничего не знала, но от безысходности оставляла их. Спустя две недели комната стала похожа на цветник — восемь букетов стояли в вазах и горшках, отравляя комнату уже противным для носа киноэ запахом цветов. Сегодня она от скуки взяла сямисен и села под деревом, замотавшись в огненное хаори брата и тугие бинты — всё, лишь бы спрятать прекрасную боль на теле. Играть она начала на второй день пребывания в Поместье, чтобы от скуки окончательно не сойти с ума. Тихая игра под единственной сакурой около пруда успокаивала. — Ты готовишь ей лекарство? — спросил Кёджуро, глядя с Шинобу из окна на девушку, тихо игравшую какую-то свою мелодию. Она осунулась, стала бледнее, похудела так, что щёки едва обтягивали скулы. Круги под яркими глазами росли с каждым днём — у Юки началась бессонница из-за постоянной боли в груди, и ей теперь не помогали даже обезболивающие. Выглядела плохо, очень плохо. — Да, а ты ей не сказал? — Нет, — тихий ответ. — Мне кажется, что это единственный выход. Шансы того, что Санеми ответит ей взаимностью ничтожно малы, почти равны нулю. До них донёсся тихий-тихий голос, напевающий спокойную и нежную мелодию: — Из ряда плохих известий — эта новость оказалась худшей, — тонкие пальцы перебирали струны инструмента, явно перенастроенного, но оттого мелодия была нежной, будто цветочное поле. — Пытаясь держать равновесие, лучше… — Смотри, — почти неслышно сказала хозяйка поместья, показав пальцем чуть в сторону. Там, около входа в поместье, стоял Столп ветра, держа в руках небольшой букетик цветов — такой же, как те, что стояли в палате. Он стоял так, чтобы его не сразу увидели, смотрел на Юку и слушал, сжимая букет. — Ничего не чувствовать. Пленящий сад, — голос стал чуть громче, заливистей, отдавался эхом и печалью в голове. Оба Столпа заметили, что Шинадзугава сжал зубы, а лицо его явно стало острее — признак болезни. — Вьются вены. Листопад. Слезинка скатилась с нежной щёчки, а голос чуть затих. — Сакура распустится прямо на твоих глазах… Будто по волшебству вместе с припевом поднялся ветер, заставляя хрупкое дерево ронять розовый на волосы, на руки, на землю… — Падают, падают, падают, падают, падают лепестки… Падают, падают, падают, падают, падают в твои руки… Кё сжал подоконник так сильно, что были слышны ломающиеся ногти. Ренгоку забылась в музыке, закрывая глаза и слабо покачиваясь, будто на ветру. Санеми спрятал букет за спиной и подошёл ближе. — Оставь свое сердце, запри на сто замков — сопротивляться уже бесполезно, — слёзы текли двумя ручейками, горько и больно, и она едва держала кашель в груди. — Сплетения цветков росли… Беловолосый же не сдержался и тихо кашлянул, и ярковолосая сразу посмотрела на него и чуть зарделась. Даже не обучаясь, она видит его каждый день то во сне, то, чёрт возьми, наяву. Алые и фиолетовые глаза встретились, а музыка лилась и лилась. — Посмотри в мои глаза. В них запомнится тот сад, где отважный самурай покидал любимый край… Тихая музыка успокаивалась, слова шли плавно и негромко, а когда прозвучал последний аккорд, Юка встала и в страхе побежала в поместье. Кровь била в ушах, пальцы дрожали, а в голове набатом била мысль: « — Он слышал. Он видел». Услышала она во время побега только грубоватое: — Я как-нибудь зайду, мелочь. Не увижу тебя — и смерть твоя будет ужасной. Что же, она и так будет ужасной. — Дадим им время? — Пожалуй.***
Этой ночью слышался из палаты надрывный кашель вместе со всхлипами. Цветы целиком вылезали из лёгких, мятые, рваные, окровавленные, душили и не давали вдохнуть ни глотка воздуха, которого так не хватало. Киноэ отчаянно пыталась не реветь, чтобы не тратить драгоценный кислород, но не получалось. Безысходность — вот что давило и ломало больше, чем какие-то там вздохи. Цветы после того дня явно ускорили свой рост — они росли уже по всей груди и на шее, крупные, по нескольку цветков сразу, и это было дьявольски больно. Кожа рвалась и лопалась между ними, оставляя кровоточащие трещины, все бинты на руках и груди окровавленные, жали дико и натирали. Хотя… она уже почти привыкла к постоянной боли, стараясь её глушить отвлечением на огонь свечи или на парафиновую лампу. Не получалось именно сегодня. Это был провал. « — Пора с этим заканчивать», — в больной голове начали вертеться плохие мысли, ужасные, гадкие — но, тем не менее, вариант. Тот, который она рассматривала. В тумбочке для этого всегда лежал кухонный нож. Нет, клинком она не будет — клялась на крови, что не поднимет его на человека, пусть даже этот человек и она сама. Только если совершать харакири из-за особенно серьёзного повода — тогда на себя и поднимет, а это… Из-за этого не хотелось просто портить сталь. В отражении, неясном из-за огня парафина, заиграли тени и были видны глаза. Почти опустевшие, зарёванные, тусклые — они уже не стремились к жизни, не надеялись на лучшее. Приподняв бинты с особым трудом, Ренгоку сделала небольшой порез на запястье, для пробы. Боль почти не ощущалась — она была слабенькой по сравнению с лёгкими, сердцем и душой. Была будто укус комара на фоне перелома — безразлична. Второй порез, на том же месте, чуть глубже — кровь стекала с руки на пол мелкими, тёмными капельками, и собственные глаза были так похожи на эти следы. Один за одним меж стеблями, воя от отчаяния, кашляя и отхаркивая цветущую любовь в таз, она пыталась закончить это. Закончить так осточертевшее существование, перестать чувствовать боль, перестать разрываться на эмоции и букеты, перестать… Перестать быть?.. Перестать жить?!.. Хотя бы перестать чувствовать. Резко дёрнув рукой в приступе кашля, острая боль разлилась на мгновение по телу и почти мгновенно была заменена другой — дерущим горлом и спазмами в лёгких. Глянув на руку мимолетно, она увидела текущий кровавый ручей. Всё-таки перерезала вену. А думала — духа не хватит. Неожиданно, когда она вытащила соцветия из глотки и тяжело дыша начала хлестать воду, в дверь громко постучали. Она вздрогнула и быстро убрала нож в тумбочку, а бинты натянула на место, вытирая кровь тряпочкой. Кого к ней привело среди ночи? — Не спишь, заноза? — грубый голос было невозможно не узнать. Быстро спрятав таз под кровать, стирая кровь со рта и поправляя одеяло, Ренгоку проговорила чуть севшим и хриплым голосом: — Входите. Резко открыв дверь, да так, что огонь лампы сразу потух и палату накрыла тьма, Столп запер замок и взял стул, после чего сел и начал сверлить девушку взглядом злых фиолетовых глаз, скрещивая руки на груди. Форма была закрытая, но это стало привычно и на это стало всё равно — сердце продолжало рваться на части и стремиться к этому грубому человеку. Молчание затягивалось, и только она хотела открыть рот, как Шинадзугава спросил: — Кто? Вопрос был знаком, но она просто выгнула брови и с искренним удивлением спросила: — Что? — Кто этот мудак, из-за которого ты умираешь?! — громко, зло, почти отчаянно, и только она собралась тупить дальше, как ей на ноги приземлилась книжечка «Нераздёленная любовь». — Нашёл у тебя в шкафу, когда убирался. Интересная литература, правда, мелочь? — Я п-просто взяла почитать… — тихо-тихо, утирая начавшие снова течь слёзы проговорила девушка. Санеми же откинул одеяло и, увидев окровавленные бинты на половину тела, взял клинок и одним взмахом разрезал. Ярковолосая сопротивлялась, но её руки были в миг прикованы над головой. Кончик клинка прошёлся по бинтам на руках, два движения — и её они уже не скрывали, беспомощно лёжа на полу. Увидев яркие, но мятые и почти надломанные соцветия, скрывающие кожу, Столп был ошарашен. Отпустил руки, убрал клинок в ножны, после чего кончиком пальца провёл по одному особо крупному и особо помятому, заставляя киноэ вздрогнуть. Те, словно всё чувствуя, раскрылись, выпрямились и потянулись вверх, обнажая ярко-фиолетовую серединку и белые, запятнанные кровью уголки. С истерзанного предплечья ручьём текла кровь, отчего парень нахмурился сильнее. — Вот же дура! Тупая, слабовольная идиотка, ей богу! — почти кричал он, открывая тумбочку и приходя в бешенство. — Мозги последние пролежала в этой лечебнице?! Взяв нож, он просто выкинул его в окно, быстро — открыл-кинул-закрыл. После взял из тумбы уже бинты и начал заматывать кисть дрожащими пальцами. Юка кусала губы. Теперь точно — можно не ждать взаимности. Зачем ему слабовольная девчонка, накладывающая на себя руки? Алоглазая накинула одеяло, стесняясь и скрывая яркую поляну. — Теперь не обманешь меня, — тихо, с горечью проговорил фиолетовоглазый, после чего сел — но уже на уголок кровати, и вытер текущие слёзы. — Скажи, кто это — и я заставлю его вылечить тебя и ответить взаимностью. Нельзя до такой степени страдать! — Не получится, — тихий шёпот, опущенные глаза — она боялась. Боялась, что тот её ударит, узнает, отвергнет и уйдёт, хлопнув дверью. — Судя по цветам… — ещё тише, чем до этого, но уже с нотой взволнованности, начал тот, и сглотнул. В почти животном ужасе девушка глянула на него — он гладил цветочек на её руке, а глаза были печальными. — Это… я, что ли? Молчание, а после — поток слёз и всхлипов были достаточным ответом, но развеяло все сомнения дрожащее и почти надломанное: — Да… Санеми сразу встал. Уже зная, чем всё закончится, Юка заревела в ладони, и неожиданно ей на ноги что-то упало. Подняв глаза и утерев солёную воду, она увидела куртку истребителя. Алые глаза поднялись к парню и увидели бинты, покрытые кровью — на шее, груди, руках. Без церемоний он снова достал клинок и срезал марлю, затем начал разматывать. Взор сразу упал на яркие красно-жёлтые волнистые глориозы, почти светящиеся озорным огнём. Казалось, тронь — и они загорятся и обратятся в пепел. Ренгоку закашлялась, отхаркивая на пол лепестки и соцветия, и услышала как парень тоже начал кашлять, и к лилиям присоединились глориозы. Еле подняв взгляд, она, дрожа, коснулась одного цветка — и все как по команде немного раскрылись, выпрямились, потянулись к её рукам. — Я?.. — горло сводило, но, как ни странно — дышать стало чуть легче. — Ты, — кивнул Столп, садясь рядом и беря маленькую ладонь в свою — большую и грубую. — Только ты. Одна ты. Как впервые увидел тебя, сучка ты такая — так из головы не выходишь. Начал кашлять цветами — снова ты. Тренировки — опять ты. Цветы на теле — ты, ты и, блядь, ты! Я тебя ненавидел, хотел почти что убить — а как ту книгу нашёл, так и понял. Точнее, понял давно — принимать и понимать не хотел. — Почему не сказали, Шин… — Без личностей, — резко оборвал тот, гладя большим пальцем нежную — будто не знавшую клинка — руку. — После того, что мы видим, это тупо как минимум. — Д-да… — тихо хихикнув, Юки почти боязно погладила жёсткие, но густые волосы. Как давно она об этом грезила… — Но почему не сказали?.. не сказал? — Думал, тебе плевать, — просто пожал тот плечами. — Ты молодец, никак себя не показывала. Тебе тоже легче дышится? — Легче, — нежная улыбка — и чужие цветки дёрнулись, как и её. Звонкий смех разлился вместе с глухим и чуть басистым. Санеми стал резко серьёзным. — Ты же знаешь, чем дольше… — …тем больше надо, — тихо прошептала алоглазая, после чего чуть сжала ладонь. — Это, получается?.. — Да. Свадьбу придётся играть как можно быстрее, так что завтра просим благословения твоей семьи, послезавтра рассылаем приглашением и готовимся — через три дня женимся. — А сейчас?.. — голос дрожал только от одной мысли, а голова начала кружиться. Подумать только, уже себя хоронила, а теперь через три дня свадьбу играет! — Хочешь, чтобы я тебя испортил до свадьбы? — изогнутая светлая бровь, а после — хитрая ухмылка. Юка густо покраснела и спрятала лицо в чужом плече, утыкаясь носом в яркие цветочки. — Не боись ты, не буду я это сейчас делать. Я не такой уебок, как ты думаешь, и всё будет нормально. Весь медовый месяц будем лечиться от нехватки любви и заниматься профилактикой — так, на всякий случай. Услышав писк, он тихо рассмеялся, отчего женское сердечко сжалось. Она никогда не слышала, как Столп чисто и спокойно, искренне смеялся хоть когда-либо. — Благословения отца не жди, — тихо сказала та. — Он у меня вредный до жути. — Подружимся мы уж точно, — хмыкнул тот, обнимая девушку и — наконец-то — утыкаясь носом в мягкие волосы. — Я тоже вредный. Пахли они пеплом и огнём, нежной сакурой — этот запах он помнил. Помнил до самых косточек, до дрожи, до боли в груди помнил и упивался, сидя под той самой сакурой и вдыхая, вдыхая, вдыхая…***
Розовые лепестки падали на головы двум влюблённым, пока те, распивая на двоих чарку саке, смотрели друг на друга. Гёмей Химеджима, как бывший служитель храма, венчал их и читал молитву во благо новой семьи. Белое, тяжёлое расписное кимоно смотрелось идеально с высокой причёской, кучей заколок и брошей. Свадебное кимоно мужа, тоже нарядное, идеально сочеталось с её. Глаза, сияющие, смотрели друг на друга и никуда больше. Всем, кто спрашивал — почему именно они? — и Санеми, и Юка отвечали одинаково. Как оно в жизни бывает — влюбились друг в друга во время тренировок и сразу всё решили. Единственные, кто всё знал — семья Ренгоку, Шинобу и Ояката-доно. И то, семья Ренгоку узнала странно. Когда Санеми вёл девушку, почти тащил её на себе к ней же домой, крику было… вся улица знала, что её волокли куда-то. А зайдя на территорию поместья Ренгоку, тот отпустил её, но руку — нет. Шинджуро был во дворе вместе с Кёджуро. Оба сверлили глазами беловолосого, и если Кё был сразу согласен и смотрел одобряюще и ласково, то отец хмурился и был серьёзным. Хорошо, что трезвым. — И это хочет быть твоим мужем? — вопрос, напомнивший первую встречу со Столпом ветра, немного ошарашил девушку. — И это была причина твоей болезни? Киноэ кивнула. Сжала руку фиолетовоглазого. Тот смотрел прямо в жёлто-оранжевые глаза мужчины напротив, а потом Шинджуро рассмеялся сипло и протянул ему руку. — Напоминаете меня и Руку, когда я её приводил, — тихо сказал он, пожимая ладонь, после чего положил ладони на две макушки. — Благословляю, да и что я сделать могу — сдохнете ведь через годик друг без друга. Оба были, мягко говоря, в ауте. Затем Шинадзугава поклонился и произнёс: — Меня зовут… — Оставь эту дрянь, лучше выпей со мной — а там разговоримся, — положив руку на плечи того, бывший Столп повел его в дом и сказал: — Он остаётся, постелишь ему в гостевой или у себя — плевать, а нас не трогать. Хлопнула сёдзи. Кё повернулся к сестрёнке, тоже слегка шокированный, и спросил: — Ю-чан… это что было? — Мужская солидарность и начало мужской дружбы? — покраснев от неловкости, она пожала плечами. После этого оба звонко рассмеялись и пошли искать Сенджуро.***
Уже поздно ночью они пришли в додзё Санеми, которое, как ни странно, было относительно чистым только в одном месте — в спальне. Оба, пропуская формальности и помогая придерживать полы длинного кимоно невесты, направились туда в тихом смехе. Юка многое открыла для себя в женихе за эти три дня. Первое — он почти не пил и алкоголь никогда вообще не любил, что заметно радовало. Второе — он может быть заботливым! Это удивляло, было странным, но и забота у него немного грубая — всё время ворчал, если что не так — начинал почти кричать, а после — гладил по голове и прижимал к себе, пытаясь загладить вину. Третье, не менее шокирующее — он умел готовить. Неплохо, кстати, и это радовало — с готовкой у Юки дела были так себе, всё что она умела это моти и онигири. Последнее — любил он с каждым днём сильнее, что видно по начинающим высыхать цветам. Казалось — только коснулся, а цветок уже падал, насытившись любовью и лаской, отдавая хозяйке право на ещё один участок кожи. Сёдзи открыты нараспашку, один элемент кимоно исчезал вслед за другим, оказываясь на полу вместе с давно лежащими там заколками и брошками. Сначала одежды лишился Санеми, после раздевал её. Пульс подскочил до предела, глаза буквально горели и жадно осматривали каждый элемент одежды, каждую открывающуюся часть тела, каждый изгиб. Пальцы чуть дрожали в ожидании мягкой кожи и сладостном предвкушении, цветы один за другим опадали, не успевая завянуть, и руки вместе с шеей уже были чисты от них, а ранки сразу затягивались вместе с трещинами, не оставляя и следа. Нежные пальцы гладили волосы Столпа, глаза осматривали каждую мышцу, каждый кусочек, каждый цветочек, стараясь запечатлеть всё в памяти, будто сегодняшняя ночь — последняя. Буквально кончиками оглаживала, ощущая лёгкие мурашки, капельки пота и твёрдые мускулы. Слыша, как чужое дыхание становилось сбивчивым, глядя в темнеющие от похоти глаза хотелось не сжаться, нет — наоборот, раскрыться полностью, позволить на себя смотреть и себя так же трогать, позволяя цветкам падать и касаться чужих рук. И когда пальцы и взгляд в стеснение опустились на пресс, чуть ниже пупка, она услышала почти рык и мгновенно была прижата к Шинадзугаве, а после затянута в такой поцелуй, что ноги не выдерживали и подкашивались, тряслись, сжимались от влажности между ними и томительного ожидания самого главного. Сняв, почти сорвав нижнее кимоно и жадно целуя тонкие, чуть припухшие губы, беловолосый легко подхватил Юку и осторожно положил на простыни футона. Та дрожала от ласк, от сильных пальцев по всему телу, едва касающихся, и когда её губу прикусили и провели по внутренней стороне бедра, о… Она так тихо, но так сладко застонала прямо в поцелуй, начиная откровенно сносить уже супругу крышу. Опираясь на руки и оторвавшись, он сел на пятки и начал осматривать девичье тело, запоминая каждый кусочек кожи. От открывшегося вида башню сорвало, буквально прорвало. Дорогое нижнее бельё на европейский манер — это новшество, в котором он ничего практически не понимал, но сейчас, глядя на жену, он осознал все прелести этого белья. Паутина шелковых кружев чёрного цвета, так не подходящего к кимоно, завораживала даже эффектнее, чем если бы было белое, нежные лиловые цветки были раскиданы повсюду вперемешку с огненными, на теле тяжело дышащей девушки их осталось немного. Бельё так красиво огибало мягкие округлые груди, делая их визуально больше, оглаживало животик и сильные бедра, а между ними… Проведя самыми кончиками пальцев по ткани, он поразился тому, какая она мягкая и нежная. Определённо это будет носить Юка, и ничего больше он видеть не захочет. — Ты решила меня с ума свести, да? — глухо, гортанно проговорил Столп, жадно пожирая всё тело глазами. Руки гладили бедро, согнутое в коленях, и узкую талию, которую видел впервые. Какая же она вся хрупкая… — Ты же понимаешь, как мне сложно держать себя в руках. Я не хочу тебе больно сделать. Красная от стеснения киноэ лишь свела ножки вместе, начала прикрываться и отводить взгляд, и почти сразу же её руки были убраны наверх одной сильной рукой. Пара глориоз упали на тело, отчего та вздрогнула. — Не закрывайся, — тихо-тихо, и поцелуй в висок, потом щёки, а потом он поймал губы своими. — Ты прекрасна, я хочу видеть тебя всю. — Нравится? — только и спросила та, всё ещё стесняясь и немного разводя ножки. Муж сразу же оказался между них. — Я готов прямо сейчас взять такую красоту и сделать окончательно своей, моя дорогая… — горячий шёпот прямо в ухо заставил тяжело задышать и немного выгнуться, а ощущение горячей кожи — тихо промычать. — Но я хочу, чтобы ты просила о том же, поэтому заставлю тебя это сделать. Пальцы ловко зашли за спину, погладили и нащупали крючечки. Интуиция не подвела — застёжка. Так быстро сняв предмет одежды с юной Шинадзугава что она не успела опомниться, он облизнул маленькое ушко и положил ладонь на мягкую грудь. Тихий стон, отпавшие цветки — и Санеми, рыча, прикусил нежное плечико, после оставляя дорожку поцелуев и облизнул нежную шейку, вызывая второй. Другая рука гладила нежные бёдра, поцелуи опускались ниже и ниже — ключицы, ложбинка, а после сосок, почти заставляя выть. Ласки сводили с ума, пальчики на ногах сжимались, руки не знали куда им деться и поэтому гладили, царапали плечи. Рычание стало громче, трусики быстро исчезли со стройных ножек и были заменены пальцем, отчего громкий и страстный стон заставил укусить молочную кожу под грудью. Метания девушки только заводили, пальцы ласкали, и парень был доволен сложившейся ситуацией. Когда он проник во влажную дырочку средним пальцем, то ощутил лёгкое царапание лопаток и застонал прямо в хрупкий изгиб шеи, вызывая у обоих табун мурашек. — Моя, ты вся моя… — Санеми… пожалуйста… Осторожный толчок, слияние тел, нежные поглаживания, а после — симфония стонов и шлепков двух тел, переплетение пальцев, сплетение тел. Два последних маленьких цветка упали и сразу же обратились в прах.