Почему не падает небо

На кладбищах всегда тихо, и Дазай ненавидит эту вечную холодную тишину. Пока плоское ночное небо затягивает рваной ватой облаков, ветер сидит, не шевелясь, притаившись за памятниками и надгробиями. Тёмная птица шуршит совсем рядом, исчезает, словно проваливаясь в тёмную бездну, и последний взмах её крыла служит сигналом. Это похоже на плач ребёнка: невозможно поймать секунду, когда вступает в танец первая снежинка, и невозможно остановить их плавный полёт. Чистый лист тёмно-синей бумаги наверху покрывается белыми крапинками, они оседают на плащ и волосы неподвижного Осаму, на искусственные цветы, на тиснённые золотом даты. Застилают весь мир, как слёзы Чуи. Дазай никогда не думал, что кто-то может бояться ширмы между миром и космосом, висящей где-то наверху. Он даже не подозревал, что увидит своего высокомерного, бесстрашного и безжалостного напарника, шестнадцатилетнего парня, рыдающим под кроватью. Не чаял даже, что будет для Накахары единственным, кто сможет держать небо. Как можно, управляя гравитацией, бояться, что на тебя что-то упадёт? Но Осаму покорно больше не говорил о звёздах, не угадывал форму облаков, не показывал на закаты и рассветы. Чуи было вполне достаточно, чтобы заменить это: и чахлую бледную луну с тусклым солнцем, висящим на ниточке, и неуклюжие скелеты Андромед, Драконов и Львов, и окрашенные в кровь клубы облаков. Накахара был ярче и нужнее неба. Дазай все эти годы чувствовал себя ровно так, будто случайно приложился головой о камень в душный день. Вспышка боли исчезла, утонув в мягкой вязкой тьме, и, несмело приоткрыв веки, вместо голубой бумажки он увидел только ухмыляющиеся губы и рыжие волосы. И это как-то осталось перед глазами, сделавшись самым важным. Две великие организации, и все другие группировки, и непримиримая вражда, и отточенные оскорбления, и жесточайшие битвы, и пустынные развалины с матово-бордовыми каплями наполовину высохшей крови. Но это всё - в параллельном мире и никогда до них не достанет, пока небо ещё ненадёжно висит над их головами. Дазай будет держать его вечно. Чуя ненавидел улицы, зато соглашался на что угодно под первой же крышей. По навесу незнакомого подъезда на окраине бил дождь, и капли распластывались жалкими кляксами где-то сверху, перекрывая все слова и звуки. Окна заброшенного здания, бывшего когда-то театром, равнодушно наблюдали, как заходило ненужное двоим солнце. В квартире Осаму Накахара забывал про небо: только Дазай, губы и руки, и ослепляющее удовольствие, и цветные пятна перед полуприкрытыми глазами. Догадаться было нетрудно, и каждый мог более или менее остроумно произнести несколько колких слов, чтобы увидеть две тонкие улыбки. Чуя мог нагрубить в ответ, его бывший напарник же только смотрел презрительно-гордо. Их выдавало всё вплоть до мимолётных взглядов и интонаций имён – но смогли бы любые другие двое столь же безупречно влиться друг в друга? Накахара щегольски поправлял свою неизменную шляпу. Нет. Осаму так и не понял, какое из мгновений боя положило всему конец. Почти чёрная капля крови медленно ползла по рыжим волосам. Солнце, растолкав облака, неторопливо мазнуло по капле бордовым бликом - в тон закату. Он стоит, сжав губы, под снегом и ветром и ждёт, когда же Чуя аккуратно тронет его рукав, безмолвно попросит зайти куда-нибудь. Куда угодно, потому что снег – вовсе не замёрзшая в причудливые пушинки вода, а осколки начавшего от ветхости рассыпаться неба. Оно когда-нибудь всё же обвалится, и сейчас Накахара скажет это робким шёпотом. Но на кладбищах, где лежат любимые, всегда тихо.