***
Зип забрался на возвышение. Народу пришло больше, чем он ожидал: даже по углам не были видны просветы пола. Несмотря на темноту, он мог разглядеть собравшихся: молодёжь, стариков, детей, сидевших на спинах родителей. Все они ждали его слов, и Зип начал: — Матери и отцы, братья и сёстры, сыновья и дочери! Война идёт столько, сколько мы себя помним, пришла пора положить ей конец! Сколько лет мы позволяли уничтожать нас. Разрушать наши дома, душить нас газами, жечь огнём. Мы рождались, росли и умирали во тьме. Мы вырождались. В этом нет нашей вины, — продолжил он, заглушая поднявшийся было ропот. -Биологическое оружие, которое применял противник, делало из наших детей калек и идиотов. Мы сидели в затхлом подполье, не смея высовываться, пока наши убийцы свободно ходили под солнцем. Пришло время это изменить! Настал наш черёд выйти на свет! Окутавший всё помещение сладкий дух одобрения и единодушия пьянил, и Зип почувствовал даже лёгкое головокружение. Со всех сторон доносились одобрительные реплики: — Дело говоришь… — Надоело терпеть! — Хватит перемирий, нам нужен мир. — Популизм это, — нарушили общее настроение полные сомнений слова. Все взгляды обратились в тёмный угол. Там, заваливаясь на бок — стоял покоцанный, весь какой-то смятый, старик-инвалид. — Популизм, — повторил старик и, прежде чем продолжить, потёр левый ус, собираясь с мыслями: — Легко сказать — выйти на свет. Чем больше вылазок, тем больше смертей. Они нас на своей территории не потерпят. Уж я-то знаю. Бывал я там, еле ноги унёс. По молодости ватагами ходили… Один бы в жисть не пошёл, а тут, — старик запнулся, — страшнее было трусом показаться. По первости и впрямь обходилось. Только однажды вышли мы засветло и тут как бабахнуло — я оглянулся: нет больше из наших никого. Всмятку. И не понять уже, где ноги, где голова. Этого хотите? — Не этого, — нарушил повисшее в воздухе молчание Зип. — Мы, дед, — Зип говорил не только от своего имени: он как никогда чувствовал себя частью народа, его движущей силой: — хотим, чтобы такое никогда не повторялось. Теперь наша очередь бабахать. На этот раз никто не поторопился поддакивать. Все замерли и только, кажется, прекратили дышать. Даже строптивый старик молчал, осмысливая сказанное. Слишком нов был этот подход. Зип выдержал паузу. Он знал, что сейчас десятки ораторов в подвалах и застенках точно так же доносят до забитых и запуганных основы новой стратегии, которая — он был уверен — приведёт их народ к победе. Главное пробудить гнев, который победит страх. На этот случай у него был один аргумент, перед которым они не смогут устоять. Лэм забралась на трибуну и долго молчала, понуро замерев. Только после того, как Зип ободряюще коснулся её спины, она заговорила, запинаясь на каждом слове. — Это была гуманитарная помощь. Похоже на то. Я слышала, что у этих людей ничего брать нельзя. Но дети вечно голодные, они сразу набросились на еду… Я пыталась их остановить. Говорила, чтобы не ели так быстро. — И что? — подтолкнул её Зип легонько. — Никто не выжил. И… — Лэм невидяще оглянулась, — они умирали долго. Зип сочувственно погладил её по спине, и снова обратился к присутствующим. — Сколько ещё преступлений вы готовы оставить безнаказанными? Разве жизнь её детей ничего не стоит? — Что мы можем сделать? — сказал кто-то. Ропот пошёл по рядам. — У нас нет оружия… — Мы всего лишь пытаемся выживать. — Они сильнее… Зип дождался, когда этот жалкий поток оправданий схлынет: — В том и суть: вы считаете, что враг сильнее. Он думает также, и в этом его главная слабость. И наша тоже: никто из вас даже не пытался атаковать по-настоящему и действовать сообща…***
Ветер из открытого окна трепал занавески. В горшке на подоконнике торчала одинокая толстянка, а рядом лежала упавшая под напором сквозняка фотография в рамке: рыжая молодая женщина в крупных веснушках улыбалась и прижимала к себе плюшевого пса. Со стены бормотал телевизор. Красивая телеведущая читала с телетекста новости. О многочисленных смертях, об эпидемии, о врачах, не справляющихся с ситуацией. «Причина большинства смертей аллергическая реакция, заявляет представитель Всемирной Организации Здравоохранения. При осмотре погибших», — пухлые накрашенные губы округляются и растягиваются, пока ведущая тщательно выговаривает слова, — «обнаруживаются такие общие для всех черты, как отёк кожных покровов, особенно выраженный в области век. У большинства пострадавших можно наблюдать необратимые механические поражения мозга. Чрезвычайный комитет поставил перед международным сообществом вопрос: может ли подобное быть последствием применения биологического оружия». Передача переключилась на заранее записанный сюжет: бородатый мужчина в белом медицинском халате советует зрителям обрабатывать дома инсектицидами и пользоваться москитными сетками. «Противокомарными, » — оговаривается человечек на экране. Противокошмарными, — подсказывает ветер, залетающий через открытое окно, — не так больно будет умирать. Но никто из тех, кто мог ещё слушать в этой комнате, не вслушивался в шелестение ветра и не собирался следовать чьим-то рекомендациям. Хозяйка квартиры лежала поверх смятого покрывала прямо в одежде, джинсах и свитере. Пальцы ещё впивались в покрывало, но она уже не кричала, как кричала недавно, сжимая ладонями уши и виски. Она ещё могла дышать, но уже не могла сопротивляться. Рыжие волосы растрепались по подушке, но лицо отекло так, что никакого сходства с фотографией на подоконнике в нём уже нельзя было отыскать. Веки и губы были обгрызены до мяса… И несколько ещё бескрылых подростков-тараканов вгрызались в носовые ходы, хватит дышать, тратить наш воздух, он больше не ваш, злобные великаны. В воздухе висел запах страха. И смерти — не только человеческой. Под женщиной лежали смятые, раздавленные тараканьи трупы. Тех, кто слишком поспешил, опьянённый быстрым успехом в соседних квартирах, и теперь погиб. Живые обустраивались на свету и в тепле: кто-то по привычке передвигался вдоль стен, хотя теперь можно было не боятся: больше не бабахнет с высоты тапок, не удушит аэрозоль. Несколько насекомых ползали по экрану телевизора. Он тёплый, это приятно, а что там говорит ведущая, закончившая обзор текущей ситуации и рассказывающая теперь о прогнозе погоды, им было не интересно. Тараканы слышали, но не понимали человеческую речь. У них была своя собственная, куда более совершенная, составлявшаяся не из звуков, а из запахов, слишком тонких, чтобы их могли учуять огромные и бесчувственные человеческие носы. Только когда чьё-то рыжее, покрытое панцирем брюшко заслонило от объектива камеры лицо хорошенькой ведущей, движущим картинкам на какое-то время удалось завладеть их вниманием. Им даже показалось, что это их неизвестный товарищ, застрявший непонятно как внутри устройства! Но уже через мгновение они поняли, что происходит: весь экран потемнел от тараканьих ног и спин, по разложенным на столе бумагам с шуршанием шли отряды тараканьих воинов — отцов, матерей, детей, — тех, чьё терпение иссякло. Ведущая вскочила из-за стола, смешно затрясла головой и руками, стряхивая с себя тех, кого ещё совсем недавно не замечала, некрасиво завизжала, срывая с себя микрофон, а потом хрипло, неузнаваемо закричала: «Это апокалипсис! Конец, конец, всему конец!..» Экран погас, и на нём осталось только серое крошево помех… «Конец», — заметила Лэм вслух, ощупывая усиками отверстие телевизионного динамика. Она не подозревала, что её слова повторяют сказанное человеческой самкой с экрана. И что обе они правы: человеческой цивилизации действительно пришёл конец. Лэм не знала об этом и уже не думала о людях, только о том, что тёплые щели хорошо подойдут для новорождённых нимф: Лэм носила на животе липкий ком с новыми яйцами. Так уж устроена жизнь на этой планете: не успеет что-то закончится, как уже начинается новое…