Halfway Gone

Одиночество – это срыв. Перегруз нервной системы. Выцветание прежде алой крови. Обморожение лицевых мышц. Потеря истинной формы сердца. Одиночество – конец мечтам. Светлым, чистым, детским, о шумных прогулках по парку рука об руку, о долгих нежных поцелуях в переполненном кинотеатре, о неторопливых утренних подъемах, о наивных воодушевленных разговорах на ночь глядя. Одиночество – это страх. Боязнь забыть греющие остатки души воспоминания, которые подобно старым видеокассетам, пылившимся годами на дальних полках. Их пленка изнашивается, прежде яркие кадры теряют четкость, а герои, будто в замедленной съемке двигаются. А он продолжает и продолжает убеждать себя, что все делает правильно, уже который год, внушая, что воспоминания не приносят ничего, кроме сомнений и боли, и совершенно не понимает, что же он делает здесь, в этом привокзальном кафе за чашкой крепкого эспрессо и почему на столике рядом лежит, прижатый телефоном билет в Лондон. По стеклу не спеша скользят дорожки из капель непрекращающегося дождя, сонные люди копошатся вокруг, сталкиваясь плечом к плечу и бурча себе под нос дежурные извинения, из динамиков каждые несколько минут объявляется новый рейс, а он одурманен остротой своего слишком горького кофе и совершенно незаметно для самого себя скользит пальцами по титульной обложке своего фотоальбома. Дымок вьется из чашки, создавая непроницаемый заслон между реальностью и пустотой его мирка. Глазами он пробегается по снимкам своих беззаботных ничем не обременяющих памятных событий: вот здесь он и никогда неунывающий Найл, и кажется, даже сквозь глянец слышится оглушительный смех ирландца. А уже на следующей он сгибается пополам, потому что Зейн и Лиам устроили ему темную и теперь щекочут, запрыгнув на спину. А дальше,…он уже знает, кого там увидит, страх перевернуть страницу так силен, но от искушения нет спасения, и он уже вглядывается в эту фотографию. Она так истрепана, что почти крошится в руках, но лица…они остаются нетронутыми, а эти светящиеся голубые глаза всегда служили ему маяком. Парни не смотрят в камеру, слишком увлечены друг другом: тот, что повыше и кудрявый о чем-то громко рассуждает, при этом активно жестикулируя руками, а второй шатен сидит рядом, и, прижимая подушку к подбородку, улыбается той улыбкой, что всегда принадлежала только мальчику напротив. Он еще тратит несколько минут на эту фотографию, а дальше листает очень выборочно. Прежде плотные ряды постепенно редеют, улыбки сменяются ухмылками, а затем и вовсе пропадают, превращаясь в вымученный оскал. Цикл заканчивается и прежде согревающее тепло перетекает в холодное разочарование, и это вовсе не из-за остывшего, уже забытого кофе. И как же хочется разорвать эти снимки, выдрать из сердца каждое воспоминание, лишь бы больше не испытывать сожаления. По несбывшемуся. По невозможности повернуть время вспять. * Гарри Стайлсу кажется, что вагон треснет по шву, когда он, протискиваясь сквозь разношерстную толпу, пытается выдавить приветствие проводнице. Она указывает ему на место, но уже, будучи около своего ряда, дорогу ему преграждает не пойми откуда взявшийся полный мужчина, что-то вопящий в телефон. Замок его дипломата вдруг раскрывается, и бумаги разлетаются по проходу. Сзади гудит толпа недовольных, и Гарри резво нагибается, желая как можно быстрее помочь, лишь бы закончить весь этот фарс. Раскрасневшийся мужчина распаляется в пафосных благодарностях, а в душе у Гарри зарождается новая порция сомнений: а правильно ли он вообще поступает? Стоило ли поддаваться минутному порыву? А был ли он минутным? Поезд набирает скорость, приглушенный шум заведенного мотора начинает укачивать, свет в зале приглушают. Создавшаяся полутень давит на веки, и, укутавшись в плед, Гарри решает немного подремать. А по вискам, как назло, мучая глухими ударами, начинают стучать повторяющиеся вопросы и отрицания: «Не нужно было все это затевать», «Слишком много времени прошло», «Тебя уже давно забыли», «Что ты можешь исправить?» «Как же ты жалок». И от них нет спасения, потому что в глубине души, он понимает – эта поездка вникуда. А по коже до сих пор мороз струится, едва вспоминается тот полный безразличия голос, которым сопровождалась его благодарность на поздравление с днем рождения и приближающимся Рождеством. Скучающий, вялый, даже не пытающийся подавить хмыканье, он сбросил звонок, едва дослушав последние слова, так старательно подбирающего эпитеты Гарри. И по-хорошему, пора бы привыкнуть за прошедшие четыре года к такому отношению – он никогда не привязывался к людям. Но ему все равно как разбитую вазу пришлось снова склеивать себя самостоятельно в течение этих нескольких холодных месяцев, пока длилась зима. Весной и летом он латал гноящиеся раны, забываясь на своих сольных концертах, растворяясь в многотысячной толпе фанатов, упиваясь всеобщим признанием. Он брался за каждое предложение - лишь бы не оставаться наедине с собой. После распада группы за плечами успешная сольная карьера, принятый каминг-аут и даже парочка коротких романов. С обложек глянцевых журналов жизнь нынешнего Гарри Стайлса похожа на грандиозный выигрыш в лотерею. И, честно говоря, он даже привык к этому, ведь гораздо проще внушить себе, что люди правы. Но его личная боль - хитрая сука, умеющая изощренно напоминать о себе буквально в каждой мелочи: будь то парочка орущих на футбольном матче в Челси подростков, целующих друг друга после забитого гола. Будь то исполняющий на улицах Нью-Йорка «К Элизе» молоденький скрипач, откидывающий отросшую челку со лба или рассекающий на Тихоокеанских волнах татуированный серфингист, и набитая почти восемь лет назад «Hi» будто огнем загорается, а сердце пронзает тупой нож. Но с первой пожелтевшей под ногами листвой, передергивая плечами одним сентябрьским зябким вечером, когда вместо желанной руки замерзшую ладонь согревает карман шерстяного кардигана, сезонная меланхолия накрывает. Время неумолимо, его безвозвратно смывает этот мелкий дождь, и шансы постараться что-то исправить стекают через прорези в дорожные люки, поэтому заорав в пустоту ночной аллеи, он бежит в дом родителей, чтобы как можно быстрее собрать сумку и быть может, ему еще удастся успеть на утреннее отправление. * Он не знает, как надолго ему далось заснуть, но его будит возобновившийся гомон – первая остановка. Люди копошатся по салону, хватают свои сумки, выпрыгивают из вагона и мчатся на работу, на ходу перекрикиваясь и сообщая друг другу, что уже очень сильно опаздывают. Новая порция людей появляется на пороге, и когда опустевшее на пару минут помещение наполняется заливистым смехом двух парней, Гарри не до конца уверен, что проснулся. Потому что такое может привидиться только во сне. На кресло по диагонали от него с разбегу прыгает худенький подросток в белой пижаме. Его голова закрыта капюшоном, и Гарри даже и не заострил бы на нем внимание, если бы ему в глаза не бросились клетчатые сапоги и это бордовое пятно на носке, которое поставил ему…парень в пижаме с орнаментом, только что приземлившийся на соседнее место. И внутри, будто кто-то на педаль газа надавил, разгоняя сердце минимум до двухсот. Перед ним сидят Гарри Стайлс и Луи Томлинсон прямиком из далекого прошлого. Прямиком из 2010 года. Боясь пошевелиться, Гарри, уверенный, что это чей-то розыгрыш, одними глазами осматривает вагон, пытаясь отыскать скрытую камеру, проектор, диктофон, да что угодно, черт возьми! Капюшон с парня спадает, и Гарри часто-часто моргает, глядя на копну кудрей, которые уже перебирает между пальцами Луи. Его копия на десять лет младше заводит разговор. Парни начинают с воодушевлением спорить. - А я говорю, что эти твои шарфики просто отвратительные! Я бы только из-за них тебя домой отправил, - бушует Луи, и, подняв вверх руку, затягивает в воздухе петлю, не забыв театрально высунуть язык. - Ах, так значит?! – оскорбившись, Гарри впился своими цепкими пальцами в корчившего рожицы мальчика и, навалившись на него всем телом, прижал грудью к коленям, - А у тебя,…а у тебя идиотский красный кардиган! У своей бабушки стащил? А? А? – каждое слово сопровождается толчком в колени, и Луи хохочет, даже не пытаясь вырваться. - У меня отличные шарфики! Они придают моей шее изящность! – и пихнув напоследок друга в ребро, Гарри отпускает его и небрежно фырчит. - А мой кардиган меня стройнит и придает моей коже классный оттенок! – парировал Луи, сложив руки на груди. - Да, мы с Лимо вчера прочитали десяток «восторженных», - Гарри выделил это слово кавычками,- комментариев. Твои фанатки, наверное, всю шерсть и спицы скупили. Тоже мне, звезда! - Ты кстати тоже,- не нашелся Луи, и вскинул бровь, уставившись на смутившегося Стайлса. - Э-э-э-э, да все звезды их носят! Джуд Лоу, Брэд Питт, - но завидев скептическую ухмылку напротив, прибавил беспроигрышный вариант, - и Девид Бекхэм тоже! Понял? - Хреново им. И тебе. - Ну, не намного хреновее, чем твой свитерок. - А я твоими шарфиками полы в нашей комнате мыть буду! - А я, а я, а я, - пыхтел Гарри от ужасной досады , то вскакивая, то снова садясь на свое место. - Ну? Что ты? Что? - Тебе что, шесть лет? - Не забывай, кто из нас малявка, малыш, - выплюнул Луи и тут же спохватился, мысленно убивая себя за слишком длинный язык, потому что мальчик напротив уже насупился и резко отвернулся к окну. - Ну, ладно, эй, ну Хаз! А если я тебе скажу, что без шарфиков ты выглядел здорово? – ладонь Луи легла Гарри на плечо, и он нежно помассировал его, прижимаясь чуть ближе, опаляя дыханием розовое ушко. - Но даже не на одну десятую как ты, если не обращать внимания на кардиган, - все еще обиженно шмыгнул носом Гарри, но опустил свою руку Луи на колено и глубоко вздохнул. Мальчикам потребовалась небольшая передышка, и они погрузились в молчание, приводя сбившееся дыхание в норму, а реальный Гарри, вытянувшись струной, соскользнул влажной ладонью с подлокотника. Удушающий кокон скручивал, выжимая из его исхудавшего тельца липкий струящийся по вискам пот. Нужно переходить на легкий наркотик. И завязывать с кофе. Должно быть у него белая горячка…или может быть кома? Гарри чуть приподнимает ногу и ботинком бьет себя по лодыжке, ведь нужно вызвать болевой эффект, чтоб проснуться! Он еще раз моргает, но…все остается как прежде: поезд несется, сметая все на своем пути, проводницы дремлют с остальными пассажирами, кроме тех двоих, утомившихся воевать и теперь нашептывающих друг другу что-то. - Эй, Хаз,..- тихо-тихо, словно лаская своим мелодичным голосом, шепчет Луи, - Твои шарфики и правда делают твою шею еще более…грациозной. - А твой кардиган,…он, - Гарри смущенно запинается, проглатывая букву за буквой, и прячет глаза за тканью пижамы, - Твоя талия такая стройная в нем, а кожа приятного оливкового цвета. Мне нравится этот цвет! Правда,... - произносит мальчик и сладко зевает, - Бу, можно я посплю чуть-чуть? А то всю ночь глаз не сомкнули… - Иди сюда, - Луи отрегулировал подлокотник между ними, подняв вверх, сам отодвинулся ближе к проходу, позволяя Гарри опустить голову себе на колени и свернуться калачиком. Как только мальчик устроился поудобнее, он накрыл его сверху пледом, вставил в ухо наушник, и следом тоже прикрыл глаза. Теперь вагон наполнился выбивающимися из общего тихого сопения, шумными вздохами сопевшего подростка, но даже этот звук заглушал тот грохот, который сейчас раздирал в клочья грудную клетку Гарри. Того Гарри, что сидел по диагонали от парочки приведений. Он не следил за временем, просто дрожал, уставившись в одну точку, пытаясь размышлять здраво, пытаясь вспомнить, что с чем он смешал неправильно, и были ли стерильными иглы. Между тем табло загорелось красным, цифры сообщали, что до остановки в Лондоне остается чуть больше пяти минут. Сзади кто-то зашевелился и приоткрыл форточку, порыв освежающего утреннего ветра ворвался в замкнутое пространство, терзая его раскаленную голову. В заложенных ушах жутко шумит, а взгляд застыл на смешливо растрепанной челке Луи, которую он когда-то так любил приглаживать своими пальцами и жутко злился, когда тот начал зачесывать ее на затылок. - Ох, Бу,…-этот мучавший его стон, он отчаянно пытался подавить все то время, что наблюдал за ними, но не смог, и громко выдохнул, почти выкрикнув туда, где снова зашевелились эти парни. Луи резко вздернул голову, рыща глазами по вагону в поиске должно быть кого-то близкого, раз знает его прозвище. И Господи, как же он прав! Но моментально поняв, какое безрассудство только что совершил, Гарри подобно трусливой крысе, прячется за своей шляпой, натянув ее на нос. А что если...? Вдруг ему? Стоит? К себе? Рассказать? Предупредить? Может тогда…? Получится…? Может быть, кто-то свыше дал ему шанс все исправить? Наконец услышал его просьбы и молитвы, ответы к которым он уже и не надеялся получить? И он сейчас подойдет, он обязательно все расскажет… Гарри откидывает с глаз шляпу, вскакивает на ноги и горящими глазами смотрит туда, где сейчас все и совершится, где возможно изменится его прошлое, и быть можно завтра утром он проснется на груди любимого, но…то место пусто. Никого нет. Бушующий секундой прежде адреналин будто кто-то клапаном перекрыл, вздымающаяся грудь резко опала, возвращая Гарри возможность получать достаточно кислорода, а рука прижалась к скрученному в колющем спазме животу. - Сэр, вы в порядке? – учтивый голос проводницы разрывает ту ватную завесу, через которую сейчас доносятся все звуки, - Мне кажется, у вас жар. - В полном порядке, спасибо. Скажите, леди, вы верите, в переселение душ? А в путешествия во времени? С высоты своего роста эта маленькая блондинка казалась Гарри совсем юной, она часто-часто захлопала глазами, словно пытаясь переосмыслить сказанное им. Интересно, ей вообще знакомы эти понятия? Еще щеки пылали. - А, впрочем, не берите в голову! И покупайте марихуану у проверенных людей, - воскликнул напоследок Гарри, прежде чем, закинуть на спину сумку и покинуть проклятый вагон, окунаясь в повседневную безжалостную реальность, где ему придется бороться без козырей в виде своего прошлого наивного болванистого Я. Пытаясь создать иллюзию хоть какой-то защиты, Гарри выудил из кармана солнцезащитные очки и теперь с трудом прокладывал себе путь к стоянке такси, мечтая лишь об одном – поскорее добраться до бара и напиться. И уже приметив невысокого тучного коренного англичанина, изучающего сводку спортивных новостей, облокотившись на свой желтый каб, неожиданно оступившись, в Гарри влетела хрупкая женщина. Его резко повело в сторону, и, обернувшись, кажется, ему бросились в глаза те самые клетчатые сапожки с тем самым бордовым пятном… * Не замечать никого оказалось просто. Клубы сладковатого дыма, виднеющиеся в отражении второй по счету бутылки вина, окутывают, и, вдыхая эти кальяновые пары, ощущаешь себя героем одной из восточных сказок, что рассказывала мама в детстве, сидя напротив кровати под освещением причудливой формы ночника. Вот только если тогда он ощущал себя непобедимым воином, способным горы свернуть, то сейчас он калека, изувеченный самой страшной войной – жизнью. Гарри глотает бокал за бокалом этой безвкусной жижи, и честно говоря, ему и вовсе-то не хочется, но он уже привык, знает, что если накидаться как следует, то пресловутое так тщательно лелеемое одиночество захлебнется и отступит ненадолго. Просто его так научили. За окном чуть больше двух часов дня, рабочий день в самом разгаре, Гарри специально выбрал бар попроще, ближе к окраине, стараясь скрыться от посторонних глаз, немного дух перевести что ли, но даже здесь находится некий бедняга, без разрешения усаживающийся за соседний столик. Он грохочет принесенной официантом бутылкой текилы, опустошает рюмку, закидывая назад голову и оголяя напряженную увешенную расписными кулонами шею. Морщится и часто хлопает обрамленными густыми ресницами кукольными глазами, смахивая тыльной стороной ладони подступившие слезы. И точно не ясно отчего именно: то ли выпивка попалась отменная, а то ли попытка заглушить ноющее существо внутри оказался неудачной. Гарри даже не пытается отвести от него взгляд и принимается внимательно изучать неожиданного «близнеца». Вот он слизывает мокрыми губами остатки соли на стекле, вот он перебирает на пальцах свои перстни, и каждое его движение тягучее медленное, словно он время оттягивает, словно боится вздохнуть лишний раз. И, наконец, наступает апогей – парень вынимает из кармана светящийся телефон, с секунду изучает на экране прекрасно знакомое имя, будто прикидывая отвечать или нет, и неуверенно подносит телефон к уху. И теперь до Стайлса доносятся приглушенные всхлипы этого парня, прижавшегося к бутылке щекой. Он макает палец в остаток текилы и перетирает между ладонями, прерывая свои слезливые откровения. «За что ты так со мной?» «Разве ты не понимаешь, что я не могу без тебя жить?» И у Гарри внутри, словно что-то лопается и потаенное под слоем вина уныние выползает на поверхность, утягивая за собой приглушенные чувства тоски, одиночества, гребаной безысходности. А между тем, парень напротив слегка успокаивается, дышит намного тише, отодвигает в сторону бутылку и что-то тихонько нашептывает в трубку, стараясь подавить невидимую собеседнику улыбку. А в следующее мгновение в отражении широкого окна виднеется несущийся сюда запыхавшийся парень, сметающий всех прохожих на своем пути. Игнорируя двусмысленный взгляд охранника, он вбегает внутрь и рыщет по сторонам, заглядывая за абсолютно каждый столик. И, наконец, приметив того, кого так отчаянно искал, парень подбегает к тому самому неофициальному собеседнику Стайлса и буквально падает перед ним на колени, и крепко сжимая его за плечи, прижимается носом к щеке, даже не пытаясь скрыть крупные слезы. Он виновато целует его в лоб, в висок, в нос, в ямочку на подбородке, словно боясь коснуться самого главного - губ. А трепещущий в таких желанных объятиях парень счастлив. Его прежде пьяные глаза теперь прикованы к раскрасневшемуся лицу виноватого, и Гарри кажется, что от них отражается солнечный свет. И Гарри не может не улыбнуться. Все-таки есть на свете искренность чувств. Эта развернувшаяся картина словно свеча, греющая изнутри: как же здорово, когда тебя кто-то ждет. А вдруг и его тоже? Хватит уже сидеть здесь и жалеть себя. Хватит, всего понемногу. И одиночества тоже достаточно. Решение вернуться в прошлое принимается буквально в одно мгновение, и при приглушенном освещении качающейся лампы, глядя на окончательно помирившихся влюбленных, оно не кажется ему совершенно безумным. И приподнявшись, он достает из бумажника пару десяток, не замечая какие щедрые чаевые оставляет, а может быть, он делает это намеренно, пусть утомившаяся официантка улыбнется своей искренней улыбкой хотя бы разок за этот день. Гарри выскальзывает за дубовые двери прочь, и чуть выше поднимая воротник своего пальто, чуть плотнее натягивая свои очки, идет в сторону центра. Ноги сами несут его по проложенной целых десять лет назад тропинке, туда, где было положено начало всему случившемуся и не сбывшемуся. Туда, где первые взлеты кружили голову, а ноги подкашивались от первых падений. Туда, где с одними сложилась вечная дружба, а другие стали заклятыми врагами. Прячась в безлюдных улочках подальше от шумного центра, от выхлопных газов такси, от гомона никогда не спящих туристов и ворчания коренного населения, Гарри мчится к дому X-Factor'а. К дому, где все началось. Ему очень холодно в своем легком пальтишке, порывы северного ветра кусают за голые колени – он так и не научился отдавать предпочтение удобству, продолжает натягивать эти драные скинни и легкие продуваемые хлопковые сорочки, совсем позабыв о необходимости беречь себя. Ему просто не для кого. Когда бредя по брусчатому закоулку, он понимает, что остался самый последний поворот, внутри что-то колет. Когда он делает этот самый последний поворот, в горле комом всплывают размытые призрачные образы, и вдруг очень хочется подпрыгнуть на этом самом месте и вприпрыжку добежать до ворот, и чтоб давно уничтоженные кудри вновь на ветру рассыпались, а щеки краснели и дыхание сбивалось. Хочется приветливо помахать охране и прямиком к ограждению, где всегда ждет пара десятков поклонниц, с которыми так приятно поболтать. И вот Гарри уже слышится приглушенный женский смех по ту сторону ворот, эти тихие вибрации обволакивают, подталкивая все ближе и ближе. Неожиданно, совершенно не понимая почему, Гарри ловит приветливую улыбку охранника, глаза которого отдаленно напоминают ему о чем-то том, что давным-давно похоронено на задворках души и так тщательно охраняемо по сей день. Он заходит внутрь, и шум умножается, утраивается, будто образуя собой воронку, которая неумолимо затягивает, и восторженные тембры разрушают своим пением возведенную стену между прошлым и настоящим, заставляя подпевать одними губами незабытые слова и опустить голову, где он и замечает следы…клетчатых сапожек. Он яростно качает головой, упорно пытаясь отогнать назойливое наваждение, уже ненавидит себя, что поддался этому порыву и зачем-то вернулся сюда, позволил бередить зашитые наспех раны. Следы совсем свежие, будто их оставили пару мгновений ранее, Гарри по инерции поднимает голову и глядит вслед скачущей фигурке, что-то активно машущей в толпу и громко кричащей. Он глядит вдаль шестнадцалетнему себе. Липкое чувство страха снова упустить медленно топило внутренности. Пускай его сочтут чокнутым, помешанным, бредящим, но уверенность ухватиться за последнюю тонкую нить, соединяющую с потерянным прошлым, как никогда раньше остра, и он решается протянуть руку ровно на середине небольшого переулка, в котором сам не помнит, как оказался. В лучшем случае происходящее безумие окажется сном. - Эй, Curly, - воскликнул он, и ненавистное им самим прозвище разносится эхом, заставляя паренька заскрипеть зубами и сжав кулаки, развернуться к обидчику. - Иди нахрен, Эйден! – вопит Гарри, стремительно направляясь к своему дрожащему будущему, полностью готовый надавать обидчику по ушам, а затем побежать пожаловаться Луи и придумать вместе с ним маленькую пакость в отместку. Он останавливается почти вплотную и, прежде полный уверенности мстить взгляд еще не потухших зеленых глаз робеет, а Гарри смотрит на себя с высоты своего роста и просто не может поверить увиденному: перед ним словно призрак мнется с ноги на ногу. - Эм, а я, я тебя знаю? Ты точно не Эйден, - делает вывод парнишка, боязливо оглядывая с ног до головы мужчину, но ему почему-то совсем не страшно, какое-то приятное тепло исходит от этого человека, родное что ли, - Откуда ты знаешь мое…прозвище? – и на последнем слове он шипит, театрально морщась. - Потому что у меня было точно такое же, - улыбается ему Гарри, вглядываясь в совершенно растерянное лицо, - И я так же, как и ты ненавидел его ужасно. Очень стеснялся своих кудрей, но один человек убедил меня, что они… - …делают меня уникальным, - закончили парни одновременно, и отшатнулись друг от друга. Между ними на несколько минут повисло молчание, каждый размышлял о своем. Гарри из настоящего боролся с желанием лишь об одной просьбе к еще неопытному маленькому такому наивному себе. А Гарри из прошлого тихонько хихикает и почему-то ощущает странное превосходство над этим мужчиной, потому что на нем сейчас теплая пижамка и безрукавка, а этому приходиться ежиться в легкий плащ. А еще ему кажутся очень похожими эти дурацкие ямочки, и стоит он в такой же позе, выставив левую ногу чуть вперед. И голос похож,..ну почти похож, а Гарри ведь всегда думал, что у него у одного такая клевая хрипотца. - Ты мне кого-то напоминаешь, - разбавляет тишину мальчишка, и по-деловому руки на груди складывает, хочет казаться старше. Как же он потом об этом пожалеет. - Не налегай на пончики в той кондитерской по дороге на репетиции, - между тем улыбается Гарри и получает в ответ округлившиеся глаза и приоткрытый рот. Ситуация начинает забавлять. - Потом будешь проклинать себя, спотыкаясь на беговой дорожке. - Откуда,…откуда ты? Ты что следишь за мной? – прежде заинтересованный взгляд становится скептическим, и мальчик отступает на шаг назад. - И даже не думай об этой татуировке с вешалкой, если попросишь, он сам ее отдаст тебе на память, - продолжает улыбаться Гарри, упиваясь этой совершенно детской злостью напротив, вспоминая, как сам всегда закипал, стоило кому-то едва указать на его проколы. - А сводить в этом месте знаешь, как больно, - и Гарри делает последний коронный ход, закатывает рукав и показывает небольшой чернильный шрамик, оставшийся после того болезненного сведения. Пухлые пальчики осторожно касаются его тонкого запястья и одновременно молниеносно словно электрический разряд поражает обоих. Взгляд к взгляду. Касание к касанию. Идентично. Осязаемо. Реально. - Ты…это я? – неуверенно, почти не дыша, спрашивает Гарри, с надеждой глядя в глаза потрепанного себя из будущего. Для него все кажется забавным приключением. Захватывающим сном. - Да, Гарри. Я – это ты. Я – твое будущее. - Прикольно, - только и смог выдавить из себя ничего не понимающий подросток, решив, что проще просто по течению плыть, может все само собой разрешится. А еще он уже принял решение убить Найла, точно подмешавшего ему вчера что-то в чай, - Ну, раз ты из будущего, скажи, нас спасут на этой неделе? Потому что Зейн дурак, умудрился простудиться за три дня до шоу! И я уверен, что теперь нас отправят домой, у него длинное соло в этой песне, - заныл Гарри, расстроено пожимая плечами и с надеждой заглядывая в глаза своему странному собеседнику. - Не переживай, вас спасут. Но все равно не отлынивайте с Луи от репетиции завтра, кино вы успеете посмотреть и после записи, - снова не сдерживает улыбку Гарри, вспоминая, как они втихаря сбегали с занятий по вокалу, пробирались мимо дирекции и бежали сломя голову на уходящий автобус. Гремели монетками в кармане и складывали ровно на два билета и коробку попкорна. А потом выслушивали нотации от их продюсера и хихикали друг дружке через плечо. И Гарри мог поклясться – это было чудесно. Это был их мир. - А когда проект закончится, тебе будет казаться, что ты – властелин мира, но на самом деле это лишь иллюзия. Постарайся относиться к своему делу проще, перестань все усложнять и придумывать несуществующие проблемы, не заливайся спиртным, не пробуй траву, и дай Нику хорошенько по морде, когда он будет предлагать, может, и его спасти удастся. Просто делай то, ради чего ты рожден. Развлекай народ и развлекайся сам. А иначе будешь проклят за свою же чрезмерную открытость, за желание всем угодить. Не поддавайся никому, если сомневаешься. И цени людей, которые предлагают тебе помощь. Живи, Гарри. Просто живи и не требуй от жизни невозможного. Заворожено, боясь не уловить даже одно слово, словно маленький мальчик Гарри смотрел на свое будущее, не решаясь вздохнуть лишний раз. Такой похожий и такой далекий. Он завораживает, к нему тянешься, его хочется и не хочется отпускать,…и тогда мальчик решается еще на один вопрос. - А что еще со мной произойдет? - Ты будешь влюблен. - А в кого? - Не заморачивайся этим сейчас, просто люби его. - Его? - Да, Гарри, его. Ваши отношения будут похожи на…на американские горки. Медленные, осторожные подъемы вверх, столько радости, гордости друг за друга! А потом резкие полеты вниз, нелепые ссоры, глупые расставания, десятки ненужных слов. И сначала ты будешь получать наслаждение от этого безумия, будет казаться, что это круто, страстно, живо, совсем как в мелодраме. Но со временем твое крепление ослабеет вторжением в ваш с ним мир суровой реальности , но горки не остановятся, и тебе будет очень страшно подниматься наверх незащищенным. А спускаться вниз станет еще больнее, потому что теперь не чему удерживать тебя от удара спиной. И ты начнешь удивляться, а почему никто их не останавливает. И тогда ты решишь выпрыгнуть из сломанного аттракциона, вместо того, чтобы попытаться его починить. И поэтому я прошу тебя лишь об одном – уже сейчас учись обращаться с «инструментами», и быть может, ты полюбишь карусели. Потому что, я почему-то уверен, что каждая поездка – уникальна. И ради нее стоит немного подучиться. Гарри невидящим взглядом смотрит на перешедшего на шепот мужчину. И, правда, становится очень холодно. Он натягивает капюшон и прижимает его к щекам, пытаясь согреться своим сухими горячим дыханием. В глазах начинает предательски колоть, он, будто на себе ощущает всю ту адскую боль, что носит под сердцем…он сам. - Я буду сильным, Гарри, я обещаю тебе. Ради нас. - Произносит не своим голосом Гарри и пытается сквозь слезы улыбнуться печально смотрящему сверху мужчине, - Мне, мне, наверное, идти нужно, ладно? Нам на репетицию скоро выезжать, а то Лиам опять на меня орать будет. - Иди, - легкий уверенный хлопок по плечу, вот так и прощаются со своим прошлым, не оборачиваясь, отпуская его в небытие, без сожалений и задержек. Скачок из будущего в прошлое. Жалкая попытка сплести невидимую нить между утерянной жизнью и нынешним существованием. Между тем временем, когда еще кипел, желал и пробовал, с тем, к чему пришел сейчас – недоверие, а главное не желание подпускать что-то, а главное кого-то чуть ближе. Вот и расстояние между ними стремительно начинает разрастаться, мальчишка, спотыкаясь на каждом шагу, заплетаясь ногой за ногу, увязал в грязных лужах, но вдруг он резко оборачивается и срывается на крик. - Гарри! Я стану лучше. Слышишь? Для него. И для нас. Я обязательно стану! * Он не помнит, каким образом здесь оказался, а главное, зачем вообще взял с собой ключи. В его старом доме ничего не меняется, только разве что на мебели глянцевая краска слегка поблекла под толстым слоем пыли. Здесь нет ничего общего с его двухэтажной студией в Нью-Йорке и виллой в Лос-Анджелесе, и украдкой заглядывая в комнаты, Гарри воспоминает, за что он так любил этот дом. Сколько он не был здесь? Год? Два? Три? А почему не продал? А потому что нельзя погубить воспоминания о том, как он любил подниматься с рассветом, перебирать ногами по чуть скрипящим половицам и выскальзывать на задний двор, стараясь успеть к встрече с солнцем. И чуть позже вздрагивать от прикосновений теплых ладоней к озябшей коже, слегка постанывать от мягких губ на шее и таять в изгибах пластичного тела. Дом кутал в своих объятиях, стены согревали сохранившимся теплом, чистейший кислород витал в воздухе - дом жил своей жизнью. Счастливой жизнью прошлых лет. Гарри стоит еще несколько секунд в темном коридоре, и медленно бредет в спальню. Он не трогает плотно задвинутые шторы и прямо в одежде падает на кровать, раскидывая руки по обе стороны. «Ну и зачем все это было?» отдается эхом в его собственной голове. И между его внутренними демонами завязывается борьба; первый ход за сердцем, умоляющим звонить, бежать, если понадобиться, ломиться в дверь, сделать все возможное, лишь бы он дал возможность высказаться, но его ловко отбивает разум, твердящий, что не такой у него характер, чтобы помнить и вечность ждать, и для него уже давно все кончено. Борьба завязывается нешуточная, и во избежание ранения, Гарри сворачивается калачиком, подтягивая к груди колени и утыкаясь носом в одеяло, еще не потерявшее свой особенный запах. Очень хочется научиться их игнорировать, но Гарри никогда не был достаточно сильным, чтобы сопротивляться. Единственное, что ему всегда отменно удавалось – совершать необдуманные поступки. И вдруг так стыдно за себя самого делается, за всю эту обреченную на провал игру, что щеки моментально краснеют, становится безумно жарко, словно температура под сорок поднялась. Под рукой нет спасательных бутылки и косяка, а сердце между тем делает широкий выпад, и кажется, что языки пламени терзают его кожу, заставляя опустить тяжелые веки и смотреть на явившийся образ любимых чуть щурящихся глаз, уверенных рук, скользящих по напряженной сперва груди, томно, без надобности уговаривающих и защищающих. Не ощущая абсурдности, притупляя чувство стыда, Гарри выпрямляется на кровати во весь рост и начинает не спеша оглаживать свое тело, скрытое под легкой тканью одежды. Одной рукой бежит по грудной клетке, очерчивает уже напряженные соски, а второй расстегивает молнию на джинсах и проникает внутрь, сжимая сочащуюся плоть. Его первые движения ленивые, тягучие словно карамель, он упивается своим видением, ловит каждое мгновение, но затем темп сбивается вместе с дыханием, и прежняя ласка теперь больше напоминает наказание. Желанный образ теряет четкость, словно растворяясь от собравшихся в уголках глаз слез, и последний раз ощутив его в себе, рыдая, умирая, Гарри изливается в немом крике, и…теряет последнюю связь с реальностью. Его рука соскальзывает с растерзанной кожи и опадает. Опадает и грудь. Наступает темное забвение. * Пробуждение неожиданно, будто кто-то молотком по голове ударил. Еще удерживаемый глубоким сном, Гарри начинает различать инородную тяжесть, пластом придавливающую грудь и морщиться, когда этот кто-то своими ногтями впивается в ключицу. Гарри открывает глаза…и встречается с пленительным серебром взгляда, внимательно изучающего его лицо. И невозможно отрегулировать свое сердце, когда понимаешь, что перед тобой лежит…твой Луи и лукаво улыбается. Гарри уже привычно пытается проморгаться, слишком много миражей за два дня. Но снова неудача – Луи по-прежнему на месте. - Доброе утро, - его голос тихий и хриплый, он чуть приподнимается на ладонях и волосы на его хохолке шевелятся, развиваемые тяжелым шумным дыханием, которое Гарри никак не может привести в норму, - Кошмар приснился? А Гарри неловко смотрит на него, стараясь зацепиться за каждую частичку, убедить себя, что придуманная, желанная мечта на самом деле реальность, которая почему-то была им напрочь забыта. Желая доказательства, он подается вперед ему на встречу и их носы соприкасаются, кончиками они ласкают друг друга, и Гарри решается на осторожный жест – он кладет руки ему на талию и притягивает к себе чуть ближе. Носом он продолжает следовать тело любимого, прокладывает дорожку к ушку, нежно прикусывает мочку и посасывает бриллиантовый камушек, спускается ниже к щекам и обводит языком острую скулу, и, слыша, чувствуя, как учащается прежде размеренное дыхание, кусает татуированное плечо. Теперь их сердца стучат точно в такт. Два удара Гарри, один Луи. Два удара Луи, один Гарри. - Как, как ты оказался здесь? – невразумительно произносит Гарри, и настоящий страх окутывает его. Во снах нельзя говорить, иначе сразу же проснешься. Но в ответ он получает лишь легкий смех, и пока его рука ерошит влажные уже давно невьющиеся, волнистые пряди, он отвечает. - Ну-у, вчера я встретил тебя в аэропорту, посадил в нашу машину и привез в наш дом, ты дремал, пока у меня шла репетиция в театре, вечером мы готовили ужин и занимались жарким сексом, а потом ты в благодарность, наверное, избил меня во сне, - насмешливо объясняет он, будто совершенно не замечая, что Гарри буквально трясет. Гарри окидывает их спальню пугливым взглядом: в углу комом покоиться их одежда (они явно торопились), на высоком шкафу висят два чехла для костюмов, на прикроватной тумбочке…две бутылки того самого вина и почему-то только один бокал. - Ох, Бу,..-голос дрожит и Гарри кидается ему на грудь, и уже не сдерживает жгучие слезы. Он прижимается так сильно, буквально вдавливая себя в теплую плоть, втягивая в себя запах, ощущение, всю суть любимого. Он судорожно дышит, крупная дрожь терзает тело и его спину начинают растирать мягкие ладони. Теплеет. - Ну-ну, в чем дело? Что случилось? – он тепло шепчет, касаясь сухими губами мокрого виска. - Мне, Луи, мне приснилось, что я потерял тебя. Понимаешь? Потерял навсегда. И я, я слонялся по городу и как-то очутился возле дома, где мы жили во время X-Factor’а. И там я, я столкнулся знаешь с кем? –Гарри закусывает губу, боясь произнести это вслух, но любимый смотрит на него очень внимательно, и это дает ему немного уверенности. – Я встретил себя шестнадцатилетнего. Гарри вновь замолкает и следит за мимикой мужчины напротив, видит, как тот силится казаться серьезным, но рот подрагивает, сам собой, растягиваясь в глупой улыбке. Обидно, и Гарри пытается вырваться из крепких рук, хочет отвернуться от него подальше. - Эй, требую продолжения истории. Эмоций, бушующих внутри слишком много, чтобы сдерживаться. И Гарри, шумно выдохнув, решает продолжить. - Я подошел к нему, ну то есть к себе, и знаешь, куда он направлялся? Он направлялся к тебе! Они, то есть мы, собирались сбежать с репетиции в кино! И тогда я, я рассказал ему, что случится с ним, то есть со мной в будущем. Я был уверен, что потерял тебя, понимаешь? И я попросил его об одной вещи,…-и тут Гарри замолкает в третий раз, осознавая, что просто не может произнести эти слова вслух. Что-то внутри мешает, отторгает, будто протест ставит, - А потом он исчез. Забежал за угол и словно испарился. Господи, Луи, все как будто происходило наяву! Между ними наступает молчание. Безмолвный разговор, но общаются без помощи языков – глазами. Их взгляды будто смешиваются в единую палитру, позволяя проникнуть в доступный только им двоим тщательно оберегаемый мир. И кажется, Луи понимает, он поглаживает дрожащие пальчики Гарри, не решаясь озвучить ему еще не отошедшему, испуганному странным сном, что очень давно, в две тысячи десятом году, когда засыпая в слезах, он сам умолял забрать эти неожиданно вспыхнувшие чувства к только что обретенному лучшему другу, к нему пришел он из будущего, несчастный, побитый жизнью мужчина. И он успокаивал Луи, прося лишь об одном – перестать бояться себя настоящего. Дать себе шанс любить. Не прятаться за спинами друзей. Действовать по велению сердца, а не по оценке разума. И когда наутро его разбудило шестнадцатилетнее кудрявое чудо, вылив на голову стакан воды, вместе с бодрящей влагой он ощутил прилив сил бороться дальше. И Луи обязательно расскажет ему об этом. Когда придет время. * - Я приготовлю нам завтрак. Нужно вставать, а иначе мы на спектакль опоздаем, - сладко зевнув, Луи соскочил с кровати, и, накинув на плечи легкий халат, вышел за дверь. Гарри поднялся следом, пересек комнату, но направился в противоположную сторону, чтобы, наконец, раскрыть плотные шторы, впустить в комнату свет. Только что обретенное осознание правильности. Он облокачивается на низкий подоконник и, вглядываясь в окно, сперва не замечает, как по тротуару несутся двое, беззаботно хохоча, и перекрикивая друг друга. На одном из них фиолетовая толстовка и шапка с ушами, а другой расстегивает красную кофту и Гарри видит черную футболку в полоску. Но не только одежда выдает их, и когда старший парень очень умело седлает плечи младшего, Гарри понимает, кто перед ним. Младший также ловко уворачивается в сторону, будто уже давно привык к таким нападкам, и делая поворот вокруг себя, дергает старшего за руку, увлекая в осторожный, неумелый, но такой искренний поцелуй. Их руки сплетаются воедино, и они вдвоем с разбегу прыгают в лужу, а Гарри кажется, что брызги долетают до самого солнца, и его лучи отражаются в самое сердце, туда, где казалось бы, в потерянный мир врывается свежий поток жизни, стирая за собой возведенные границы, унося прочь остатки мучавших годами сомнений, страха, недопонимания, и принося взамен стойкое ощущение равновесия, значимости, правильности. Вдруг младший парнишка резко оборачивается, и они внимательно смотрят друг на друга. И когда он подмигивает ему, Гарри поднимает большой палец вверх. - Ха-а-а-з, поднимайся уже, блины остынут, мы застрянем в пробке и я опоздаю на свой мюзикл! И они одновременно счастливо улыбаются друг другу, разворачиваются и расходятся в разные и одинаковые стороны. К разным и одинаковым любимым. К тем, с кем свела их судьба. К тем, которых они больше никогда не отпустят.