***
Ночной сквозняк застревает в складках штор. Стивен застревает взглядом в потолке и периодически в набранном номере на дисплее смартфона. Звонить? Он не решается. Откидывает мобильный, стискивая жесткие кудри в кулак. Что он вытворяет? Отчаялся? В голове тантрической мантрой нараспев имя с бумажки. Лола. Красиво. Настоящее имя? И почему «Лола»? Как из фильма Тома Тыквера? Стивен думает, отвлекает себя мыслями, размышляет о том, кто и как он не заметил подкинул этот чертов кусок цветного картона. Не дети же. Он одинок. С одного края койки свисает простыня, на той стороне холодно; с его края тепло, он лежит тут один. Мысли звучно трескаются в отяжелевшей от недосыпа голове, как горящие поленья в камине. Стивену чудится тихий, грубый шепот из затемненной платины зеркала. Нашаривает под боком теплый мобильный; голубоватый, холодный свет дисплея подсвечивает его усталые, покрасневшие глаза и сухие бескровные губы. Стивен почему-то почти не дышит, когда гудки взрывают его перепонку в густой тишине квартиры; поясница тут же потеет, жар расплывается по коже, как от выпитого коньяка. Воздухом набивается в горло и встаёт не глотаемый ком; в трубке проникновенно, запретно-недосягаемо интонируют: — Bonne soirée, полуночник. Стивен смешивается, лежит поглядывая в пространство между тяжелой шторой и окном, тусклый свет сбивается о жирнеющей темнотой угол. Что ему отвечать? — Э.э, salut... я тут случайно наткнулся на вашу визитку. Лола? — Стивен садится в койке, растрепывая слежавшиеся на затылке кудри. Голос у него чуть хриплый и глухой от волнения. Он рассматривает свою комнату в потёмках, словно видит тут всё как в первый раз. — Верно. А как мне называть тебя? — голос стекает в уши жидким сахаром. Стивен чувствует, как по животу и вниз бегут мурашки, приятные, будоражащие; женский голос, незнакомый, но такой волнующий. — Стивен… да, просто Стивен, — не задумываясь отвечает он. Ему не хочется играться, не хочется сладострастных вздохов и стонов, он всего лишь жаждет общения, хотя в пижамных штанах бессовестно, ожидаемо тесно. Он отвлекает себя, выхватывая взглядом любую деталь своей комнаты. И почему это вдруг стало так интересно?.. — Стивен, ты хочешь чего-то особенного? Или поделишься своими желаниями? Я помогу, мы хорошо проведём время, — Лола мурлычет ему на ухо. Стивен представляет себе, как она сидит на диване, обитом сиреневым плюшем, в кружевных чулках, на плечах шёлковый пеньюар, подхваченный в талии тонкой ниткой перламутра, едва-едва прикрывает грудь, и острые соски выступают на легкой ткани. Фантазия уводит Стивена с пути. Он снова путается пальцами в волосах, сдерживает себя, чтобы не ругнуться и зажимает между ног подушку. — А можно просто поговорить? — просит он и слышит тихий, чуть приглушенный вздох. — О чем бы ты хотел поговорить, Стивен? — спрашивает его Лола, и он понимает — голос, её голос становится другим! Он всё еще приятный, обволакивающий, как душистый дурман, но совершенно другой. А что он хотел сказать? Зачем набрал? — Мне одиноко, и я плохо сплю, — признание срывается прежде, чем Стивен понимает, что это говорит он. — Вся моя жизнь, кажется, мне не принадлежит. Я… Его голос опускается до хриплого шёпота, и Стивен думает, что всё это какая-то бессмыслица. Зачем он начал звонить? Этой Лоле дела нет до страдающего мужика. Она раз-вле-ка-ет, а не играет в психолога. — Тебе плохо от этого? — неожиданно следует вопрос. Стивен моргает, вынимает ногу из фиксатора и наступает в холодный песок. — Да, мне плохо. Я словно потерялся и ни дороги, никаких указателей на пути нет. Мне просто хочется, чтобы меня поддержали, хочется выспаться хотя бы раз в своей жизни. Но не в моей воле это как-то поменять. Словно что-то, кто-то, меня тянет назад. Я… мне одиноко. Он повторяется, и эти слова еще глубже вонзаются в упругое, горячее сердце. Ему почти осязаемо больно. — Давно у тебя проблемы со сном? — Лола кажется участливой, и Стивен чувствует, будто находится на сеансе у психолога. Взгляд его мечется по силуэтам заваленных книг, по пыльной мебели, где-то сбоку журчит фильтр аквариума, и Гас всё еще бодро лавирует в своей стеклянной квартирке. — Не могу вспомнить, — честно говорит Стивен; босые ступни мёрзнут, деревянный пол поскрипывает, но Стивен не двигается, вслушиваясь в слова собеседницы: — Тебе стоит поспать, Стивен. Сон — это важно. Не мучай себя. — А ты? — Стивен раскидывает по полу стопку тяжелой макулатуры и останавливается у узкого окна. Лола не отвечает, коротко смеётся, и Стивен ощущает себя как-то глупо. — Можно вопрос? — говорит он; бледный свет нарастающего месяца падает на подоконник, высвечивает пергаментные заметки и засохшую корку сора; Стивен облокачивается локтём, припадает лбом к стеклу, ожидая ответа Лолы. — Не уверена, что ответ тебя устроит, Стивен. — Я лишь полюбопытствую. — Спрашивай. — Тебе видно из окна звезды и луну? Он ждет, выдыхая на стеклянный мрак улицы; внизу автомобили, фонарные столбы оттеняют асфальтные тротуары, поздние прохожие. Жизнь внизу не замирает ни на миг. Стивен замирает у окна, стылой прохладой сквозняк разносит по комнате глухой шум лондонской ночи. — Нет, только погасшие окна дома напротив.***
Стекло глотает пыльные разводы верхнего света. У Стивена поджимаются пальцы от волнения и промозглого лондонского ливня, он вытягивается в бесцветную, острую линию и крошит старый отлив за окном. — Полагаю, Лола не твое настоящее имя? — говорит Стивен, смахивает со стекла запотевшие высотки; в край приоткрытого окна залетают ледяные капли, холодный звук неспящего города, и Стивен дышит глубоко, почти расслабленно. Она коротко смеется; своим французским, липким, как растаявшее монпансье, акцентом отвечает: — Не полагай. Не гадай. Давай пропустим этот момент в нашем общении. Для тебя я — Лола. Её голос липнет и пристает к черепным сводам, остается со Стивеном до конца дня. Он постоянно вспоминает её переливистый смех и странновато-обворожительный акцент, у Лолы есть все шансы стать его новой страстью помимо Египта. Стивен любит загадки, а она из разряда со звездочкой. Он проходит до стола и стула, раскидывает на полу прочитанные тома по мировой мифологии, открытиям и не исследованным местам планеты, и хочет зачитать Лоле один интересный абзац из альтернативной истории мира. — Знаешь, что я делаю, когда мне плохо? — неожиданно слышит Стивен. Она тихо вздыхает, словно наблюдает за ним со стороны, видит его опущенные плечи, спутанные волосы, воспаленные от недосыпа глаза и двухдневную щетину. Страница под локтем мнется, и Стивен хлопает книжкой, скидывая на переплет очки. Глаза болят и слипаются, он дико устал, хочет спать и обнять кого-то тёплого и настоящего, а не перьевую подушку. Лола продолжает, когда Стивен не отвечает ей. — Я ложусь на койку, добиваю себя самыми абсурдными мыслями и плачу до тех пор, пока не выплакаю себе все глаза, а потом засыпаю. Знаю, такая себе терапия, но слезы очень отпускают. Обычно я чувствую твердый ком у себя в груди. Все мои переживания, вся боль и подавленные чувства. И когда я плачу, я представляю как он распускается, как пряжа, и исчезает. Мне помогает. Стивену кажется, что это первое откровение, спустя их недели общения, которое он слышит от девушки из секса по телефону. Всё их общение — это одна большая странность. Он звонит не для тех самых услуг, а для обычного, живого разговора, для приятной компании. — Что у тебя случилось, Стивен? — она задает этот вопрос, и Стивен растерянно замирает за столом. Он открывает непослушный рот, язык будто вязнет в невысказанных фразах: — Ничего… Ничего ведь не случилось, правда? Стивен верит, что расстройство появилось потому что… потому что так получилось. В его жизни не произошло ничего дурного или странного. — Ты уверен? — Стивен чувствует давление и ему хочется сбросить вызов, отбросить мобильный подальше, укутаться в плед и спрятаться. «Ты уверен?». Он не уверен ни в чем. — Стал бы ты звонить мне, если бы у тебя все было в порядке? Но раз ты не хочешь об этом говорить, то давай оставим это, — Лола отходит в задние ряды сознания Стивена, и он всё пытается понять, что она в нем затронула.***
Он чувствует, как запас его внутренней выдержки истощается. Стивен не звонил Лоле уже двое суток. Это не глобальная проблема, но он чувствует, как за эти недолгие их ночные разговоры он прикипел к незнакомке. Будто она роднее ему и ближе, чем звонки матери или разговоры с позолоченным мимом на площади. Пальцы застревают в прохладном витке ключей, и квартира встречает его зияющим, голодным провалом печали. Стивен чувствует себя ужасно одиноким и беспомощным. Он не справляется, он не хочет оставаться один на один с собой. Грусть собирается дрожью в горле, перекатывается там хрустальным обломком, и даже пальцы не попадают с первого раза на дисплей мобильного. Гудки идут, но трубку не берут не в первый, не во второй раз. Только девять вечера. Стивен ложится на кровать, глаза в потолок, руки на грудь. Как там говорила Лола? Добивание абсурдными мыслями и получаем поток нескончаемых рыданий, и зарождающейся истерики? Но вместо рыданий с губ Стивена слетает горький, глухой смешок. Он смеётся, утыкаясь лицом в руку и не может остановиться, пропускает два первых пункта и получает зарождающуюся истерику. Он не останавливается, пока не чувствует, как лицо влажнеет от слез и из груди вырывается уже не смех, а судорожные всхлипы. Лампочка перемигивается с фонарным столбом у дома и перегорает.***
Стивен определенно хочет говорить о вещах, которые беспристрастно его беспокоят, не дают ему нормальной жизни. Он знает чего хочет, но не скажет об этом вслух, наверное, никому. (тепла. любви. чтобы его ждали дома. чтобы кого-то интересовало во сколько он заканчивает работу. какой чай предпочитает и нравится ли ему слушать Oasis на повторе). Гудки проливаются в густой тишине и знакомое приветствие обжигает волнением грудь. — Все в порядке? У тебя грустный голос, — ему слышится забота в её голосе, и он мимолетно улыбается, откидывается на подушки и смотрит куда-то за пределы своей квартиры, вглубь выдуманной комнаты, где Лола с оголенными плечами и блеском глиттера на скулах, драгоценная, эфемерная, нежная, как в стихах Мориса Роллина. — Мне уже лучше, — он натягивает одеяло до носа; в квартире веет прохладой ливневого Лондона, снова дождь и сырость, но до окна, — закрывать его, — не хочется идти. — Я думал последние пару дней… Он затихает. — О чем? — О возможностях, которые упустил. Что у меня было много шансов, а я их бездарно растерял и теперь остался с тем, что у меня есть. — Это в прошлом, Стивен. Не думай, так и с ума сойти можно, — тут же говорит ему Лола; тёплый, мягкий её голос собирается у Стивена в груди звонкой печалью — жаль ты не рядом, жаль ты только голос в трубке. — Хочешь, мы можем отвлечься от этой горечи? Я знаю, тебе нужно расслабиться. Я могу направить, просто попроси. Просто просить у него не выходит. Стивен сдергивает одеяло, его бросает в жар, стыд заливает шею и щеки. Кровь кипит, шумит вскипевшим сиропом в висках. — Да… пожалуйста, — он сдавленно шепчет, в горле становится сухо. Брови заламываются в молебной просьбе, безмолвной — пожалуйста, мне это нужно, мне нужна ты. Стивен не хочет думать скольким мужчинам Лола предлагает это за ночь, сколько ушей слушает её, лаская себя и прося говорить с ними, возбуждать их, слушать их стоны и грязные слова. Ты чувствуешь меня? Я рядом. Моя рука касается твоей. Он чувствует. Его рука медленно ползёт вниз. Напряжение нарастает. Её голос вплавляется в кожу на собственных пальцах. Не останавливайся, Стивен, это я глажу тебя. Медленно. Ты чувствуешь? — Да… — он шумно сглатывает, чувствует жаркое, пронзительное чувство единения с ней. Он представляет её распухшие губы, как она мажет своим розовым блеском по его члену, смотрит ему в глаза, сверкая глиттером на румяных скулах, слезы стекают к подбородку вместе со слюной. Все как в кино. В кино для взрослых. Стивен видит это слишком натурально. Стивен… быстрее. Я хочу слышать тебя. Позволь мне услышать, как тебе хорошо. Ему постыдно хорошо. Голова потеет, телефон у уха греется, пальцы соскальзывают, он хрипло стонет, облизывая пересохшие губы. Лола дышит ему в плечо. Вверх-вниз. Её бедра молочные, шелковые, со следами от ластика чулок; его руки влажные от пота, соскальзывают, вверх-вниз, вверх-вниз. Он представляет это так ярко, до красной, оплавляющей густоты возбуждения, эйфорической истомы. Мокрые кудри липнут ко лбу, одеяло сбивается в изножье кровати, сырая свежесть тянется по квартире, в распаленном воздухе. Стивен… Стивен кончается здесь, выстанывает её имя приглушенно. Мурашки скользят по вспотевшей спине, по всему обмякшему от оргазма телу. Внезапная мысль больно ударяется об распухший и усталый мозг. Вот она, вот в чём заключается настоящая работа Лолы. Она всего-то вирт-проститутка.***
Она образный силуэт в его голове, и он знает про неё почти ничего. Что она делает, так оставляет внутри него тянущиеся, глубокие, болезненные надрезы. Месяц и четыре дня. В календаре помечено красным. Тот день, когда Стивен позвонил на этот номер в первый раз. — Любишь французскую поэзию? Я могу зачитать парочку своих любимых стихотворений, хочешь? — говорит Лола, а Стивен чувствует, как сердце рвется бумажным оригами. — Я люблю пересматривать «Васаби» и «13-й район», ну, знаешь, Люк Бессон мой любимый режиссер, — делится она, и Стивен молча вписывает на полях книги названия кино. — Мне нравится вклеивать газетные вырезки, так отец делал, я оставила его журнал себе, после его смерти продолжаю дополнять что-то от себя. Вот, слушай, статья о наследниках Тамплиеров… — он слышит, как она возится в трубке, шуршат листы, и Стивен готов жертвовать сном и собой, только бы она говорила что-то про себя. — «Амели» — это попса, но я пересматриваю его из года в год. Знаешь, хочется верить в такие истории, — Лола улыбается, и Стивен слушает её и слушает, будто не замечает, как в его горячем сердце не остается места для всех версий Лолы, которые создаются каждый день. — В Вердене, у бабушки, приходилось выживать на её пенсию. Мать и отец были заняты своими отношениями. Сходились и расходились каждый месяц. Оба профессора в университете, уважаемые люди, но глупейшие, безответственные родители. Мать так и осталась в Вердене, отец скончался два года назад, у меня от них остались травмы и нелюбовь к Древнему Риму, — она смеется, а Стивен понимает — это говорит не Лола, никакого акцента и в помине нет, исполосованный на лоскуты смех, смех сквозь обиду, сожаление; это стоит куда больше, чем любая драгоценность, и Стивен не перебивает её, он слышит что-то настоящее, сокровенное. Она сбивается, замолкает. — Извини, это было лишним, — говорит она, и Стивен расстраивается. — Нет, нет. Продолжай, мне интересно слушать тебя. — Это совсем не интересно, Стивен, поверь. — Что ж, справедливости ради, ты слушала меня все это время, так позволь мне узнать что-то о тебе. Лола вздыхает, и Стивену становится тревожно — она закончит сейчас их разговор, пожелает спокойной ночи и больше он ничего не добьется. — Стивен, — её голос тяжелым занавесом опускается на Стивена. — Ты ведь понимаешь… Он понимает. От этого тяжелее некуда. Стивен приминает пружинистые кудри рукой, высматривает влажными глазами лондонские многоэтажки, кипящие в желтовато-сером масле уличного смога и автомобильных фар. Реальность разбивается с хрустальным звоном. Кажется, это безответно.***
— Это не основная моя работа, — у Лолы уставший голос, чуть хриплый и без акцента. Стивен не спрашивает, он молча благодарен ей, что они больше не ведут ролевых игр. — У меня еще половина диссертации ненаписанной, я, в общем-то, не думала, что дойду до этого. Срывается на короткий смех, и Стивену почему-то грустно. — Ни личной жизни, ни спокойствия. От этого быстро устаешь. Я даже думала вернуться в Верден, к бабушке. Как уехала оттуда в четырнадцать с отцом, двенадцать лет назад, так и не навещала её. Ни разу. Лучше заплатить за звонок, чем за билет, верно? Дешевле, проще. — Лучше сделай это как можно скорее, — советует Стивен и странно-тяжело оседает на холодный стул. Комната видится еще меньше во мраке, за плотной шторой ни света фонарей, ни отблеска неспящих квартирных окон. Стивен сжимает в пальцах свежие, присланные матерью открытки; она была в Перу и Эквадоре, а Стивен только в Лондоне, в каждом углу своей квартиры, но заплутал, почему-то, в собственном сознании. — Мне тоже одиноко, Стивен.***
Полтора месяца он живет и существует лишь с одной мыслью — вернуться в свою квартиру, дождаться полуночи и набрать знакомый ряд цифр. Он стягивает с себя усталость, комкая её и кидает, не глядя, в угол. Возится в квартире, собирает в кучу тяжеловесные фолианты, вещи, всё на полки, в шкафы, тумбы. Почему-то разбирать всё это оказывается сложнее, чем раскидывать. Стивен решителен, настроен на серьезный разговор и заранее раздумывает о чем скажет, пока сметает весь мусор в ведро. Пальцы дрожат, сухие губы растягиваются в глупой улыбке. Стивен понимает почему в его жизни это стало основой, почему такие обычные разговоры перешли в важные бытийные события, происходящие в его серой, купольной жизни. Полночь зажигается неоновой вывеской бара через одну улицу от его дома. — По тебе можно сверять часы, — она глухо смеется, без приветствия, оставляет после себя легкий задор и не угасшую решимость. — Я думал… — Стивен сглатывает, слова идут туго, будто ему кто-то не успел напечатать реплики. — Ты… кхм… я хотел спросить, не хочешь ли ты встретиться? Тишина в трубке бьет и оглушает. Стивен присаживается на край заправленной постели, с одного свисает покрывало, с другого — неразобранная куча стираного белья. — Ты уверен? — дежавю, такое уже было, и Стивен покачивает вдруг горячей и отяжелевшей головой. На кой черт спросил? Это было обязательно? — Да, — звучит куда громче, чем Стивен хочет. Его выдает голос. Он волнуется, потеет в тонком хлопке футболки и теряется взглядом в расплывшемся оранжевом пятне, туда-сюда, туда-сюда, Гас затеял активный пробег в своем прозрачном домике. — Приглашаешь на свидание? — Нет… то есть, ДА! Да… мы знакомы уже столько времени, я подумал, почему бы нам, ну, знаешь, не увидеться. Мне кажется… — кадык дергается под смуглой кожей. — У нас получилось бы поладить. Лола молчит. Стивен продолжает, пытаясь заполнить эти пунктирные паузы, лишь бы не тишина. — Это как пробное свидание. Нейтральная территория. Не обязательно наряжаться во что-то и идти в ресторан. Парк или кинотеатр. Я знаю ещё пару мест. Стивена бросает в жар, он искусственно дышит, потому что забывает, как делать вдохи. Еще пару секунд молчания и он забудет, как моргать и как существовать. Всё внутри сжимается, распадается на крошечные обрывки. — А что если… Стивен, а что если ничего не выйдет? Я тебе не понравлюсь или окажусь не такой, какой ты меня представлял, — она не дотягивает до отчаяния, только неуверенность и легкая грусть в её голосе. Стивен запускает руку во вспотевшую голову. — Ты не можешь решить за меня. Секундная заминка, и Лола все же отвечает: — Тут ты прав. Что ж, давай попробуем.***
Месяц и двадцать четыре дня. В руках у Стивена рассыпается букет роз и шипы чувствительно раздирают пальцы, голое, упругое сердце. Стивен бросает цветы в урну.<…>
Каблуки выстукивают дробящий, тревожный звук. Колени под юбкой трясутся, и ей кажется, что она недостаточно хорошо выгладила блузку. Она не носит каблуки часто, только по праздникам, по важным событиям или когда идёт на свидание. И сейчас она не может отнести свой поход в музей ни к одному из пунктов. Музейная площадь знакома и узнаваема, здесь она проводила столько времени за написанием своей диссертации, что каждый чек хранится в боковом кармане кожаной сумки вместе с её визитками. Не её — Лолы. Она его знает, она его видела, почти каждый день, в невозможной истеричной тревоге, боясь заговорить и он её услышит. Ей совсем не хотелось, чтобы он её узнал. Не тогда. Тревога снежной вьюгой задувает в полой груди, там нет сердца, оно уже отдано ему, подкинуто в карман лаковой бумажкой. Она никогда не чувствовала такой близости, Стивен словно был судьбоносной и решающей её стезей. Она застывает посреди толпы гимназистов, шумных, скачущих в своих гольфах и блестящих лоферах, спорят о Египте, спартанцах, Мстителях, им нет дела до застывшей бледной фигуры. Через весь зал она видит его, те же тёмные кудри и искрящиеся теплом глаза. Стивен притягивает взгляды, говорит всегда что-то особенное, интересное, такое в школьных учебниках не прочтешь, дети в восторге, жуют кислый мармелад и не отлипают от него, пока учитель не уводит их щебечущей, одноцветной гурьбой от лавки. Она вспоминает, когда впервые его заметила. Наверное, после первого его звонка. Пошла в музей, словила на себе пару его взглядов, незаинтересованных, мимолетных. Что он тогда думал? Грудь стягивает стыд, испуг, как межреберная невралгия. А что ему сказать? Не явилась вчера, зато пришла сегодня, потому что совесть замучила? Она в нерешительности мнет ремешок сумки, скусывает помаду с губ, не знает куда себя деть. Ей хочется подойти, заговорить, извиниться, признаться — все сразу выпалить, скинуть с себя, как грузную, неудобную шубу. Каблуки выстукивают по скользкому полу, громко, звонко цокая и нет больше ничего другого, только ее каблуки; школьников увели на выход, им возвращаться в гимназию за рюкзаками. Стивен поднимает на неё взгляд, и она ударяется во что-то невидимое, до невозможности краснеет и ей хочется нервно засмеяться, отшутиться, но только как-то поздновато. Застывает, перекладывая сумку в другую руку. Стивен сначала неуверенно, потом смелее растягивает яркие, розовые губы в улыбке. Во взгляде хандра и нет прежней искры. Она сглатывает, откидывает светлые пряди за спину, зрачки нефтяными каплями топят карие радужки. — Добрый день. Чем могу помочь? — он смотрит на неё без интереса, он просто вежлив, ведь Стивен тут работает. Ей хочется заплакать, но она встряхивает волосами и смотрит прямо на него, чувствуя, как рвётся на лоскуты все её спокойствие. Стивен привлекательный. Она это сразу подметила. Такие черты лица сложно забыть, яркие, четкие, вырисованные словно черной тушью, как суми-э, подрисованная сусальной подводкой по контуру лица, шеи и вниз. Вниз взглядом, под ворот рубашки, там тонкая серебряная цепочка, выпирающие ключицы. Стивен, видно смущается её долгому, пытливому взору, застегивается на верхнюю пуговицу и коротко хмыкает. — Мисс, с чем вам помочь? Она сглатывает и чувствует, как влажнеют глаза. Не сейчас, пожалуйста. — Bonjour, Стивен, — выдыхает она, стараясь не зажмуриться от его темнеющего, острого взгляда. Осознание, как наплывающая на округу тень от облака. Стивен чуть щурится, качает головой. — Лола?.. — шепотом, неверяще. Стивен глядит на неё в упор. Она улыбается, смахивает слёзы с алеющих щек. — На самом деле меня зовут Юнона. Юнона Мартен. Приятно познакомиться, — она протягивает похолодевшую ладонь, неловко, сковано, и Стивен пожимает, горячей и твердой своей. — Я… Юнона замолкает, пытаясь подобрать слова. Почему не пришла вчера? Почему сейчас? — Прости меня. Я знаю… я просто испугалась, не знаю чего. Я не хотела. Хочу, чтобы ты знал, что я хотела прийти, но… Она сбивается, что-то неразборчиво, быстро говорит, не смотрит на него, глаза в пол. Ей ужасно противно от себя самой. — Мне жаль, Стивен. Я не хотела так с тобой поступать. Стивен разглядывает её, не скрывая улыбки, легкой, открытой, такой искренней. Юнона поднимает глаза, затихает, кусает губы, на зубах остаются следы от помады. Стивен красивый мужчина, с ним ей всегда было комфортно общаться, слушать его, и он тоже оказался хорошим слушателем. — И все же, ты здесь, — он ловит её руку, прохладную, чуть влажную; у него руки горячие, сухие, ладони широкие; она качает головой, русые пряди завитками падают на плечи. — Пойдем на еще одно свидание? Она сжимает его ладонь в ответ, смотрит из-под расплывшихся ресниц и кивает. Это взаимно.