Тайный агент

Около 10 лет назад не стало Японской империи – был подписан акт безоговорочной капитуляции, и страна оказалась обречена после недолгого переходного периода превратиться в очередную колониальную зоной Британской империи. Тайзо Кирихара, оставивший свой автограф под документом, юридически не имел на то никаких полномочий. Но, однако, положившая конец кровопролитию бумага вскоре была признана всеми, в том числе и Германским Рейхом. Во-первых потому, что к тому моменту система власти страны уже успела развалиться. Император совершил суицид, премьер-министр бежал, председатель Палаты пэров парламента - пропал без вести. Кирихара подобрал власть из грязи и пепла. Во-вторых же, признано по той простой причине, что реальный выбор отсутствовал. Колесо истории сделало свой оборот. Начинать войну ради страны, которая в кратчайший срок полностью оказалась под пятой британской армии, продержавшись всего-навсего два дня, начинать Великую войну ради такой страны (а любой вооружённый конфликт с британцами, как его ни обставляй, грозил перерасти именно в глобальную, эпохальную битву с линиями фронта, разрезающими целые континенты) – это глупо, бессмысленно, преступно. И пускай некоторые генералы были в ярости от «трусости кабинетных крыс», пусть с грустью подсчитывали упущенные выгоды отдельные промышленники, уже готовившиеся незадолго до британского вторжения в империю Восходящего солнца на привилегированных условиях запустить руку в закрома сакуродайтовых приисков, но конечно, главным образом все были согласны с тем, что необходимо сохранить взвешенность и трезвомыслие. После потрясшей всех смерти императора Япония столь быстро утратила волю к сопротивлению и надежду на победу, что не могло быть и речи о том, чтобы войска потенциальных её союзников, которые могли подоспеть только через пару недель, оказались встречены на островах кем-либо, кроме закрепившихся и готовых к новой битве британцев… Пришлось проглотить горькую правду. Время было непоправимо упущено. Возможности Британии - недооценены. Япония была потеряна, да - но собиралось ли германское руководство и его союзники по Континентальному блоку мириться с этим? О нет! Целый ряд высокопоставленных лиц, во главе с премьер-министром, сумел выбраться из страны Восходящего солнца, и был готов сотрудничать с прежними партнёрами, чтобы однажды возглавить силы десанта, интервенцию или что-либо в этом роде, вернуть утраченное, когда наступит время. Рейх взял под крыло осколки прежней японской военной машины, помог им соединиться в нечто сравнительно боеспособное, цельное, дооснастил оружием, предоставил базу в Циндао. Заметные расходы и риски - всё во имя будущего тигриного прыжка обратно на острова. Но когда он произойдёт? Ошибиться, ударить не вовремя – значит проиграть. Или хуже – по неосторожности, из-за неточного расчёта, случайно запустить часовой механизм Великой войны. Удар должен быть нанесён только тогда, когда Япония будет готова сама броситься в объятия своих освободителей, не раньше и не позже. Лишь в этом случае десант не превратится в простую операцию под ложным флагом, где основной ударной силой придётся выступать немцам - со всеми вытекающими отсюда потенциальными последствиями. Нет. Армия империи Восходящего солнца в изгнании должна хотя бы по видимости справиться с задачей самостоятельно, опираясь на взаимодействие с сопротивлением и подпольем. С людьми, вновь желающими стать не второсортными нумерованными, а хозяевами в собственном доме. Для того, чтобы приблизить заветный момент, на территорию Одиннадцатой зоны были посланы офицеры III вспомогательного отдела большого генерального штаба Германского рейха - военной разведки империи. Всего двое – массированная заброска агентуры в сочетании с остальными факторами вызвала бы слишком много подозрений, неприятных контрмер. Но зато лучшие из лучших. Их задачей было выяснение истинных возможностей японского сопротивления, поддержка наиболее сильных и перспективных его ячеек, подготовка к массовому народному выступлению в момент вторжения, которое и должно обеспечить ему конечный успех… Да, именно так господа из руководства III отдела это видели, именно так говорил ему его отец. Верил ли он в это сам? Хм... Так ли это важно? В любом случае он делает свою работу. Обер-лейтенант Дитхард Ритте вздохнул и задумался: может ли он вообще жить иначе? Есть ли выбор? Своей матери Дитхард не помнил – отец забрал его ещё в возрасте трёх лет, чтобы воспитать так, как считал необходимым. Она - не то актриса, не то певица, судя по всему не слишком горевала: никогда больше дорогая матушка не пыталась связаться со своим сыном. Впрочем, возможно, отец запугал её или просто скрылся – это было вполне в его духе. Фердинанд Ритте был, пожалуй, лучшим разведчиком Германии, а, может быть, и всего мира. И если он твёрдо вознамерился сделать из отпрыска своего достойного преемника, то кто может ему помешать? Таким образом, единственным, что Дитхард получил от матери, были превосходные платиновые волосы – отец был с юности плешив, а с возрастом облысел совершенно. Но это ничуть его не смущало, напротив – он говорил, что теперь его голова стала идеальным холстом, на котором он мог изобразить всё что угодно с помощью париков и иного реквизита. С 5 лет Дитхард стал объектом постоянной муштры для своего отца, муштры умелой и безжалостной. Это было время, когда первая молодость Фердинанда Ритте, наполненная дерзкими авантюрами в самых разных регионах мира, подошла к концу. Он повредил себе спину, уходя от погони, и заработал достаточный авторитет, чтобы его с распростёртыми объятиями ждали в центральном аппарате на родине - вероятно в ту пору Фердинанд не сомневался, что к «полевой работе» уже не вернётся. Разрабатывать планы, обучать других - не то чтобы герру Ритте это было принципиально не интересно. Ему не претила кабинетная работа. Отец умел быть усидчивым, терпеливым, бесстрастно-хладнокровным. Но в те поры она не могла удовлетворить всех его амбиций. И тут - Дитхард. Папа не сына себе растил, а создавал способные существовать отдельно от тела руки. Твёрдые, профессиональные, послушные воле хозяина в той же мере, что и его собственные. Нельзя сказать, чтобы отец вовсе не любил его, относился сугубо утилитарно, как к инструменту. Дитхард был достаточно честен перед самим собой, чтобы признавать это. Просто Германию он любил ещё больше - и даже не мог помыслить, что у сына может быть иная мечта, чем служить Рейху от рождения и до смерти. Хотя не в одном только патриотизме дело. Фердинанд, как и положено хорошему родителю, щедро давал ребёнку всё, чем владел сам: свои навыки, опыт, мастерство. Их объективная ценность была огромна. Настолько, что этот факт совершенно заслонил и уничтожил любые субъективные стремления мальчишки, в принципе ещё слишком юного, чтобы сформулировать какой-то образ будущего, альтернативный отцовскому. К тому же папа спешил... Уже к 10 годам Дитхард умел изъясняться на 3 языках, превосходно стрелял из пистолета, а главное, отец развил у сына феноменальную память – стоило ему раз увидеть что-то, как он тут же запоминал это до мельчайших подробностей, будь это картинка, колонка цифр, или текст. И лишь одну вещь, которую Дитхард хотел бы запомнить как можно подробнее, он почти не помнил и не знал – ту самую Родину, Фатерлянд. Всю жизнь в Германии он провёл в пределах отцовского загородного дома с парой старых чопорных нянек, действовавших строго по письменным инструкциям, которые герр Ритте для них оставлял, когда оказывался вынужденным покидать отпрыска. Последнее происходило часто и надолго. Фердинанд залечил старые травмы, завязал нужные знакомства в своём ведомстве, нашёл способ доказать людям, принимающим решения, свою готовность к действию - и возвратился в прежний статус тайного агента-нелегала. Разве что только он теперь зачастую выступал не только исполнителем, но и соавтором своих секретных операций. Домашнее обучение, строгий распорядок, который из страха перед отцом исполнялся всеми нанятыми им педагогами неукоснительно. График нарушился лишь тогда, когда Фердинанд Ритте возвращался к себе - потому что количество дел у Дитхарда тогда моментально возрастало в несколько раз. Отец воспитывал и учил его с той же энергией, самоотдачей и стальной, двужильной интенсивностью, с которой служил. А уже в возрасте 15 лет Дитхард вместе с ним покинул Германию, как он сам думал навсегда, и пока у нет оснований сомневаться в своём прогнозе. Лишь один год стал исключением из общего распорядка: он прожил его в Нюрнберге и ходил там в обычную школу. Собственно, даже не в одну – здесь крылся весь смысл. Отец решил, что сын должен научиться комфортно себя чувствовать в любом коллективе, а потому за год Дитхард сменил 6 учебных заведений и везде он должен был стать своим как можно быстрее. Во всех школах ему это удалось с блеском – одноклассники всякий раз так трогательно провожали своего нового друга, узнав, что он вынужден перевестись. Папа был доволен... Сам Фердинанд Ритте в этот год в Нюрнберге был тоже занят – стартовала операция, предшествующая его новой заброске в стан врага. Фердинанд Ритте - одновременно играя, шикуя и подчёркивая важность предстоящего дела, впервые за годы в разведке под собственным именем - стал шеф-редактором газеты «Нюрнбергский обозреватель», которая в течение без малого 10 месяцев поливала грязью (с тайного позволения конечно) власти Германии, вплоть до самого кайзера. Но вот терпение властей иссякло. Газета закрыта, Фердинанду Ритте предъявлен ряд обвинений, начато судебное преследование. И свободолюбивый редактор бежит из Германии в пределы Британской империи – через Италию в Африку, в Египет, чтобы из “оплота свободы” критиковать на страницах печати “консервативно-репрессивный режим”. Журналист эмигрирует вместе со своим сыном - и вместе с ним, символически отказываясь от прошлого и становясь британцем “по букве и духу”, меняет фамилию с Ритте на Рид… В общем заброска прошла успешно – никто не заподозрил пожилого писаку и его мальчишку-отпрыска после такой душещипательной и разыгранной как по нотам постановки. Тем более, что поначалу Риды-Ритте ведут себя весьма смирно и тихо, если не считать словесного шума на газетной бумаге. Отец не торопился... Какое-то время работа велась преимущественно с прицелом на область Суэца и шире Ближний восток. Позднее по заданию центра Риды переезжают в свежезавоёванную британскими войсками Одиннадцатую колониальную зону. Якобы там теперь слаба конкуренция после закрытия большей части прежней японской прессы, и есть все условия для ведения честного бизнеса… Дитхарду тогда было уже 24. А два с половиной года спустя, вскоре после его 27 дня рождения, внезапно скончался Фердинанд Рид. С формально-медицинской точки зрения - от обширного кровоизлияния в мозг. Что до подлинной причины-первоосновы, то, как думал сам Дитхард, от смеси перенапряжения и разочарования. Именно тогда, после смерти отца, для Дитхарда Рида впервые по-настоящему встал вопрос как дальше жить? К чему стремиться? Для Фердинанда такого вопроса не было: при его железной воле, патриотизме, поступательной напористости сухопутного крейсера, он готов был всю жизнь посветить Фатерлянду, разведке. Пожалуй, если бы папа дожил до 90 лет и разучился ходить без посторонней помощи, он и это использовал бы как дополнительное прикрытие. Да что там - Фердиданд Рид даже свои похороны нашёл бы способ обратить к пользе дела. И, несомненно, рассчитывал, что его сын пойдёт теми же стопами. Солдат до последнего дня... Так могли бы называться отцовские мемуары, если б они каким то чудом увидели свет. Но Дитхард достаточно быстро сознался самому себе, что не любит Германии – да и как можно любить то, чего почти вовсе не знаешь? Иные романтики, возможно, могли бы придумать себе вместо этого некую абстрактную мечту о земном рае, нафантазировать ту Отчизну с большой буквы, которой надлежит оставаться преданным не смотря ни на что. Дитхард не был романтиком – он не поверил бы в этом случае самому себе. Нет. У него не было никаких особенных чувство по отношению к родине. Просто ещё одно государство на карте мира. И уж тем более Рид не считал себя ей ничем обязанным. Он мог бы порвать с разведкой – его прикрытие было превосходным, никаких других агентов, способных его убрать, в Японии не было, а посылать специально для этого нового – слишком накладно и не выгодно при условии, что Дитхард будет молчать… Да, он мог бы это сделать, но для чего? Чтобы на самом деле стать обычным журналистом? Нет, Дитхард Рид остался тайным агентом и после смерти отца, но не из любви к Фатерлянду, или даже сыновних чувств к покойному, а из любви к профессии, к тому единственному делу, которым он занимался с детства и овладел в совершенстве. Дитхарду нравилась служба разведчика. Ведь кто такой на деле шпион? Это детектив, который разгадывает тайны, проникает в самую скрываемую подноготную суть вещей, причём, в отличие от сыщика, проникает тайно, так что его в этом никто не заподозрит, делает это без помощи государственного механизма следствия и полиции, исключительно своими собственными силами. И средство для раскрытия тайн у агента не скучные исследования пепла с сигары и гильзы от пули, не долгие измерения и изнурительная дедукция, а то, что нравилось Дитхарду больше всего – работа с людьми. Войти к человеку в доверие, узнать от него нужную информацию, постепенно выкладывать перед ним свои карты – или оставлять их скрытыми, убеждать, вербовать, запугивать. Каждый раз ходить по лезвию бритвы и выбираться сухим из воды за счёт знания людей. И Дитхард Рид оставался обер-лейтенантом Ритте, продолжал игру. Сама система передачи данных в центр работала как часы: с самого первого месяца в пределах Британии Риды стали получать письма якобы от дяди Дитхарда – Альберта с инструкциями из центра. Казалось бы письма – как топорно, но они не вызывали ни малейших подозрений – “дядюшка Альберт” (а на самом деле полковник Альберт Кемпф из III отдела) писал как форменный сумасшедший. Не даром, если бы кто-то решил проверить обратный адрес, то узнал, что это был адрес дома престарелых. Каждое письмо сперва брату, а затем племеннику дядя Альберт начинал с просьбы вернуть ему его якобы увезённые из Германии любимые карманные часы – условный сигнал, что их с отцом, а впоследствии уже только его, Дитхарда, донесение получено. Затем шёл шифр со стороны похожий на типичный бред старого маразматика. Но что полностью должно было убить подозрения – на письма не посылалось ответа! Ни на одно! Донесения центр получал иным путём. После того, как отец и сын обжились и закрепились в бывшей Японии, способ установился следующий: оно печаталось на листе, который затем фотографировался и вставлялся в виде дополнительного не заметного глазу кадра в видеорепортажи журналиста Дитхарда Рида. Невооружённым взглядом увидеть этот кадр было невозможно, случайно обнаружить его в 2-3 минутных репортажах, в свою очередь являвшихся частью длящихся 25 минут выпусков новостей – тоже. Лишь спецы в III вспомогательном отделе генштаба целенаправленно находили соответствующий стоп-кадр. До определённого момента донесения подписывались «Старший», после смерти Фердинанда Рида – «Младший». Эта система конспирации не подводила ещё никогда. Противник и не подозревал, что в телеэфире, которые смотрят десятки тысяч британцев и одиннадцатых, регулярно появляется секретная информация! Вот только была она малоутешительной. Одной из причин смерти Фердинанда Рида по мнению его сына стало разочарование – он был просто не в силах выполнить то задание, которое было на него возложено! Впервые в своей карьере папа оказался беспомощен. Организованное сопротивление в Одиннадцатой зоне почти отсутствовало: немногочисленные вооружённые группы, остатки японской армии сидели в горных схронах и боялись показать оттуда нос, а террористические группировки не связанные с прежними вооруженными силами, были столь мелки и дезорганизованы, что ничего из себя не представляли. Чем дальше Дитхард углублялся в проблему, тем больше понимал своего отца – задание представлялось невыполнимым. Сперва это не слишком его беспокоило: он занимался разведкой для себя, а не для нужд центра, какими бы они ни были. Однако вскоре он понял, что это и его проблема тоже. Как бы ни было занимательно участие, но однажды хочется и победы! В какой-то момент всё начало приобретать вид Сизифова наказания. Постоянного повторения пройденного. Дитхарду чем дальше, тем больше становилось скучно, невыносимо скучно – он знал наперед все возможные ходы сопротивления (если его можно так назвать), всех вожаков, все меры британцев, как журналист уже был в курсе почти всех антитеррористических операций, а как разведчик знал и об остальных. Но воздействовать на события он не мог. Даже его сил и связей не хватало, чтобы возвратить японцам то, чего они лишились ещё в день смерти императора – мужества и веры в победу. Долго так продолжаться не могло. Дитхард чувствовал, что ещё год или два такой жизни, и он очень возможно последует за отцом. Прыгнет в жерло одного из местных вулканов, право слово! Он очень ждал перемен, ждал событий. И они произошли, но совсем не так, как он думал. Всё началось с террористического акта, в котором погибло 9 британцев и 49 одиннадцатых – уже довольно громко для Японии. Настолько, что генерал-губернатор принц Кловис Британский должен был выступить с телеобращением: вышло у него как всегда неплохо – Его Высочеству было не занимать артистизма, но на вкус Дитхарда уж очень приторно. А вот дальше началось интересное – прямо к принцу подбежал адмирал Уильям Бартли – личность сама по себе очень занимательная. Адмирал, который в жизни не командовал флотом... Ещё Фердинанд положил на сэра Бартли глаз. Отец узнал, что тот занимается какими-то секретными разработками для армии Британии. Большего выяснить не удалось. К их основной задаче адмирал и его дела отношения не имели, а настырность могла повести к провалу. Тем более, что Бартли же, хотя его трудно было назвать виртуозом тайных операций, языка не распускал и исправно соблюдал все элементарные правила конспирации. Иными словами, Дитхард точно не знал, какими именно исследованиями руководит адмирал, но что это не простой морской офицер, а человек, тесно связанный с Секретной службой, ему было известно доподлинно. Потому Рид был очень удивлён, когда в день теракта, спустя примерно час после него, дородный адмирал по-мальчишечьи вбежал, запыхавшись, в комнату и сразу же стал что-то шептать принцу, который страшно изменился в лице и немедленно, не слишком учтиво прервав банкет по случаю юбилея графа Аксбриджа, отбыл вместе с Бартли. Дитхард как знал, что произойдёт что-то интересное, но и подумать не мог, что случится такое. Мало того, что Британские войска встретили уверенный отпор и понесли серьёзные потери во время непонятно зачем внезапно начатой операции в гетто Синдзюку, но, что гораздо важнее, принц Кловис был убит неизвестными выстрелом в голову! Это было невероятно! Это было немыслимо! И убийство вообще, и то, как именно оно произошло – так не бывает, чтобы вся охрана, весь генералитет вдруг как один вышли из командного центра сухопутного крейсера и никто из них не помнил зачем! Это просто невозможно. Мысль же о том, что он, Дитхард, не имеет и представления о том, кто мог это сделать, оказалась просто невыносимой! По его мнению, основанному на годах кропотливого труда, не мог никто. Но кто-то же сделал! А это означает, что вся работа его отца, вся его работа – псу под хвост, что они засекли всю мелочь, но просмотрели самую важную рыбу! Рид до зубовного скрежета сожалел, что не присутствовал на месте событий - это стоило бы любого риска. Шанс понять хоть что-то - и чуть притупить чувство страшного позора... Разумеется, немедленно пришло письмо от «дядюшки», где Младшему был устроен страшный разнос. Впрочем, в конце откровенно признавалось, что и в III отделе нет никаких догадок, кто мог провернуть подобное. Сперва думали на русских, хотя мотив столь резкого шага всё равно оставался не очень ясным. С подачи полковника Кемпфа даже вышли на них, но те также были совершенно не в курсе и в свою очередь подозревали Германию. Дитхард решил, что раскрыть эту загадку для него – дело чести и принципа, но ему было решительно не за что взяться. А вскоре последовало объявление, что убийца арестован и это ни кто иной, как Куруруги Сузаку. Объявление, которому Дитхард не поверил ни на секунду. Сузаку Куруруги был главным разочарованием его отца. Наследник престола Японии живой и законный – вот кто, казалось бы, мог встать во главе сопротивления! Мог бы, да не мог! Ни Дитхард, ни Фердинанд не общались напрямую с самим Сузаку – формально это был простой японский паренёк, и беседа с ним мгновенно вызвала бы подозрения относительно степени осведомлённости обычных журналистов. Но вот с его покровителями из Киото поговорить им удалось. Итог был плачевен – им дали понять, что Сузаку Куруруги никогда не встанет во главе гипотетического восстания “по личным убеждениям”. Это было странно, непонятно, тем более, что вроде бы Куруруги не походил на труса. Но после того, как настойчивые предложения Фердинанда Рида получили краткий ответ, будто бы переданный лично Сузаку – “Никогда!”, а сам Куруруги вступил в ряды британской армии, отец, а затем и сын махнули на него рукой. Фердинанд Рид и вовсе с этого момента презирал его и поражался, как наследник мог так предать то, что было свято для отца. Знал бы он, что думает о родительском деле его собственный потомок… И вот теперь Куруруги – убийца Кловиса? Нонсенс! А главное это объяснение ничего не объясняет: хорошо, пусть всему виной Сузаку, но как он смог провернуть всё это? Как!? В Одиннадцатой зоне в целом творилось чёрт знает что. Поскольку генерал-губернатор был мёртв, а основная часть военного руководства находилась после гибели Кловиса под арестом ввиду её странных и компрометирующих обстоятельств, возникла атмосфера относительного безвластия. Вода была исключительно мутная, так что большинство из тех, кто теоретически хотел бы половить в ней рыбку, предпочли смотать удочки, опасаясь скорого вмешательства метрополии, которая и без них раздражена настолько, что наверняка станет карать и правых и виноватых. Тем не менее, храбрецы - или глупцы, всё-таки нашлись. На авансцену внезапно выступил сэр Джереми Готфилд - рыцарь покойного принца, поддержанный группой молодых офицеров, по преимуществу пуристов. Обвинение против Куруруги было для последних было прежде всего политическим жестом, способным вновь всколыхнуть поугасшую было в общеимперском истеблишменте дискуссию. А значит им, как всякому агитатору, требовалась трибуна повыше... Дитхард упросил Готфилда предоставить ему исключительное право на трансляцию намечавшегося судебного процесса. Рид обязался устроить настоящее шоу, снять целый маленький фильм, задействовав множество кинокамер. Между тем сам он надеялся, что позднее сможет взять у Сузаку интервью. Совсем хорошо – остаться с ним наедине хоть на пять минут. По его ответам, по его глазам Дитхард поймёт, мог он это сделать, или нет. Сын Фердинанда Рида не знал, что окажется для него менее тяжким ударом: признать себя бездарным ослом, абсолютно не способным «читать» людей, в том случае, если Куруруги действительно стоит за всем - или, убедившись в беспочвенности обвинений, опять остаться наедине с незыблемым монолитом тайны. Так или иначе, Дитхард Рид рассчитывал добиться хоть какой-то определённости. Вот чего он ждал, отправляясь снимать процессию, конвоирующую преступника к месту отправления правосудия. Но никак не того чуда, того невероятного действа, которое произошло в этот вечер. …Зеро! Это было по-настоящему феерично: бешеная отвага, точнейший расчёт, и… что-то ещё, что то, что как специя придаёт законченность блюду, придавало законченность его плану, делало его возможным. И Дитхард не мог понять что это, однако чувствовал: он отдаст за это всё. Рид ощущал себя Сальери профессионалом до мозга костей, столкнувшимся вдруг с переворачивающим догмы гением Моцарта. Он, Дитхард, сидел здесь много лет, знал всё и всех - и ничего не мог сделать. А Зеро перевернул колонию за несколько дней от основания до верхушки - и явно не собирается останавливаться. Конечно, дядя Альберт вновь прислал сердитое письмо, только вот удивление там сквозило больше, чем гнев. Обер-лейтенанту Ритте было приказано найти Зеро и вступить с ним в контакт. Как? Это «дядюшку» не беспокоило. Но не очень волновало это и самого Дитхарда. Он непременно найдёт Зеро, он поймет, в чём там секрет – вот что теперь направляло всю его жизнь. Сальери истово желал раскрыть тайну Моцарта. Обер-лейтенант Ритте вновь вздохнул. Для него нетипичны подобные эмоции. Пожалуй такой бури страстей он не испытывал вообще никогда. Родительские наставление, основы железной самодисциплины, которые Дитхард затвердил много раньше таблицы умножения, вековые каноны, выработанные разведчиками всех народов и государств - всё призывало к терпению, смирению. К паузе, позволяющей остудить голову. Сапёр не работает с сердцем, колотящимся о грудную клетку. Отступи до поры назад. Повремени. Но чувство не хотело слабеть, а главное сам Рид не желал, чтобы оно стихло. Кураж. Нацеленность на результат, на победу. Собственную - не служебно-казённую. Отчасти даже глубоко личную. Разгадывать тайны, постигать людей – это больше, чем его профессия. Это его дело, его судьба. И он разгадает этого Зеро, потому что здесь сейчас сосредоточился весь его жизненный интерес. Разгадает, или умрёт!