Потерянные

Куда ни кинь взгляд – туман застилает каждый сантиметр видимого пространства. Своими невидимыми руками мертвеца проникает в свежие раны и порезы, а главное – в душу. Обволакивает иссохшие деревья мрачностью, граничащей с безысходностью. Медленно разливается по сырой земле. Туман будто живой. Он знает твои страхи, слабости, играет на чувствах, лишь бы ты только остался. Он тяжелый и временами будто неподъемный, ложится на плечи призрачным грузом, тянет вниз, вглубь, к себе. С каждой минутой все меньше сил к сопротивлению. Кадзуха бы вернулся. Не домой, его больше нет, а в деревню. Прятался бы за пустыми ящиками для провизии и ждал голодную смерть. Но позади Туман, как и в любой стороне, где рыщут глаза в поисках ориентиров. Кадзуха бы вернулся, чтобы умереть человеком среди родных стен, а не потерять рассудок в море непроглядной серости. И он бы сел прямо сейчас на землю, закрыл глаза и обнял себя за плечи, чтобы восстановить в памяти хоть частички того тепла, что когда-то дарили любимые руки. Чтобы вернуться в то время, когда было не лучше, нет, плохо было всегда, просто временами чуточку проще рядом с близким человеком, в глазах которого находил весь мир. Тот мир, которого не было вокруг. Из-за Тумана. Но Томо ушел. Давно и безвозвратно. Потерялся в вечно сером лесу. Даже не попрощался, а ведь клялся спасти. Клялся любить. И Кадзуха готов принять поражение. Сдаться на милость господствующего Тумана. Обезуметь и стать частью призрачной армии леса, бегущей на свежую кровь и чувство страха. Если Томо не смог найти дорогу домой, то он и подавно. Но надежда – последнее горящее чувство внутри – обжигает нутро, теплит сердце и заливает конечности крупицами силы. И он идет. Идет, едва переставляя ноги, застревая в грязи и проваливаясь в болота. Туман не кончается, следует по пятам, но боится огня в чужих руках. Пока Кадзуха держит фонарь, его разум практически в порядке, мысли ясны и цель очевидна – найти Томо. Найти Томо или умереть. Однажды они лежали на крыше заброшенного покосившегося домика. Смотрели вверх и пытались представить чистое, голубое небо, как в некоторых книгах Кадзухи. - Если мир такой большой, как ты говоришь, если раньше тумана не было, то должны были остаться живые места. Представь, смотреть вперед и видеть. Видеть бескрайние луга и поляны, горы и реки. Видеть что-то на расстоянии протянутой руки. Хотел бы я отвести тебя туда. Так Томо сказал тогда. Кадзуха не придал значения. А стоило бы, ведь уже через месяц он нашел на подоконнике своей комнаты клочок пожелтевшей бумаги, вырванной из книги, с надписью: «Ушел искать наше будущее». Прошло несколько лет. Не нашел. Костлявые стволы деревьев хрипят, покачиваются на ветру, стараясь зацепить когтями-ветками голую кожу. Оставить след. Пометить. Но не это леденит кожу липким ужасом. Мягкие перезвоны колокольчиков иногда доносятся из внутренностей леса, зовут в самые глубины. И в те времена, когда перестает завывать ветер и деревья застывают в мертвой тишине, лишь этот обманчивый звон да стук сердца раздаются во всем мире. Еще в те времена, когда в лесу водились дичь и редкие дикие животные, охотники из деревень пользовались небольшими колокольчиками, чтобы не потерять путь до дома и своих товарищей. Но земли опустели, и единственными живыми душами остались потерявшие рассудок путники и монстры, рожденные Туманом. Все, кто потерялся в лесу, рано или поздно становились ими. Кадзуха слышал эти звуки. Не раз и не два. Неуверенные шаги за спиной. Предсмертный кашель за поросшими мхом валунами. Но сзади всегда было пусто, а камни походили на могилы с пустыми надгробиями. И это пугало, выводило из равновесия. Что впереди, что сзади – пелена неопределенности, и успокаивало лишь то, что жизнь Кадзухи была сейчас именно такой. Прошлое, куда нельзя вернуться. Будущее, которое неизвестно. Здесь и сейчас только он сам да его едва живая привязанность к одному единственному человеку, подарившему тепла и любви больше, чем кто-либо другой. И он будет держаться за это чувство до последнего вдоха. После исчезновения Томо, единственное, что оставалось Кадзухе, - лелеять в душе воспоминания, сохранить их как можно дольше. Чтобы в моменты человеческого жертвоприношения Туману думать не о невинных жителях, которым не повезло получить ритуальный нож в горло, а о ладони Томо, так сильно сжимающей его собственную в тяжелые времена. Чтобы, когда сводит желудок от голода или горло дерет удушающий кашель, не плакать в подушку от одиночества, а представлять успокаивающие объятия, мягкие поглаживания по голове, бесконечно заботливые поцелуи в лоб или шею. Кадзуха будет помнить блеск в чужих глазах, такой яркий, такой вдохновляющий. Будет помнить покрытые шрамами руки, самые заботливые и родные. Тихий шепот по ночам, даже сейчас покрывающий мурашками тело. Улыбку на одну сторону, потрескавшиеся губы, острый ум и как будто доставшееся от предков бессмысленное стремление к свободе. Ведь если Кадзуха забудет, у него больше не будет сил сопротивляться. Лес кажется бесконечным, но это лишь жестокая иллюзия, призванная задушить любые мечты о спасении. Местность меняется, и Кадзуха хоть и не всегда, но замечает это. Вяжущая грязь переходит в болота и трясину, сменяется каменистой горной почвой. Ни указателей, ни домов, ни какого-либо намека на людей. Лишь непрекращающиеся фантомные звуки из леса, следующие за каждым шагом. Со временем ему начинает казаться, что это лишь разыгравшаяся фантазия, подпитанная слабостью и страхом. Он не хочет проверять. В тумане невозможно определить смену времени суток. Прошли ли дни или недели с начала странствия, Кадзуха сказать не может. Но скудный запас еды неумолимо заканчивается, а огниво работает не с первого раза – сил едва хватает, чтобы просто зажечь фонарь. Он практические теряет надежду, когда чудом натыкается на покосившуюся линию неаккуратного деревянного забора. Ноги болят от беспрерывной ходьбы, одежда давно тяжела от сырости, а уставший от сомнений мозг просит долгого сна. Кадзуха позволял себе спать лишь пару часов. Забор приводит его в давно брошенный поселок. Несколько десятков полуразрушенных хижин прискорбно глядят на первого за долгое время живого человека, прикрывая свои дыры и проломы дымной пеленой. Среди руин Кадзуха находит маленький сарай, закрывает щель плащом и, только голова его касается мокрой соломы, мгновенное засыпает. Ему снится Томо. Сон настолько реалистичен, что Кадзуха срывается с места и бежит в уже подставленные объятия. Томо шутливо отрывает его от земли, крепко сжимая в руках, и смеется, запрокинув голову, а Кадзуха готов умереть прямо там, лишь бы остаться вместе. - Ты ведь и сам понимаешь, что искать меня бесполезно. Кадзуха отрицательно качает головой и зарывается носом в ворот чужой рубахи, вдыхает запах, но не чувствует ничего, кроме гари и прелых досок. Когда он просыпается, реальность продолжает давить очевидными и давно мучающими мыслями: «Томо мертв. Хватит». Заброшенное поселение остается позади, как и остатки уверенности в своих действиях. «Он умер. Он бросил тебя». Под промокшими насквозь сапогами хрустят ветки, разнося звук по округе, создают ощущение невидимого присутствия. «Он солгал, он оставил, покинул…». Кадзуха старается не думать, не вспоминать, но эти мысли – не потусторонний зов леса, не ловушка Тумана. Эти мысли – отражение всех сомнений, которые долго таились глубоко внутри, надежно спрятанные преданностью и глупой верой в счастливый конец. «Ты не найдешь его. Прими это». И Кадзуха сдается. Он ждет любого знака, ждет предначертанного конца. Вслушивается в скрипы и стоны кренящихся от сырости ветвей. Ищет иллюзорные огоньки, принадлежащие мертвецам, которые зазывают на дно болот и горных обрывов. Он ждет смерти. Он устал. Последние куски хлеба и сушенные ягод давно закончились. Фонарь был брошен за ненадобностью при очередном падении в грязь. Туман понял, осознал свою мощь и влияние, вернул силы и спустил их все на умирающего путника, потерявшего себя и желание бороться за жизнь. Толи изнеможение виной, толи лес подгадал идеальный момент для нападения – Кадзуха слышит за деревьями в стороне голоса. Видит приближающиеся огни. Ему больше не страшно. Он готов лично отдаться в так манящие сейчас лапы смерти. Все, что было дорого, исчезло. Отнято Туманом. Достаточно символично лишиться души именно здесь. Его ноги дрожат и медленно движутся на мерцающий свет. Из-за деревьев показываются темные силуэты, и Кадзуха почти выдыхает от облегчения. Сейчас все закончится. Их лица скрыты мглой, но он готов поклясться, что видит пустые глазницы чудовищ и капающую изо рта кровавую слюну. Силуэт делает шаг навстречу. И Кадзуха падает на землю, больше не в силах держать себя в руках. Свет в глазах меркнет. Он уверен, что смерть близко. На мгновение он будто попадает в воспоминание. Лежит в кровати своей старой комнаты, а у плотно закрытого ставнями окна Томо листает детскую книжку со сказками, полную выцветших, но все еще привлекательных картинок. - Каков бы ни был мир за пределами Тумана, насколько бы мрачна и беспросветна ни была наша жизнь, мы можем делать ее чуточку лучше вместе. Друг для друга. И все рушится. Кадзуха едва открывает глаза, как после долгого и болезненного сна. Несколько свечей слепят, и он с недоверием осматривает помещение. На удивление, сухое и чистое, заставленное пахучими травами и разноцветными склянками. Из угла комнаты на свет выходит невысокая девушка. Острым взглядом она бегло осматривает лежащего на койке Кадзуху, задерживаясь на бледном лице. - Ты слышишь меня? Ее задумчивый голос слишком внезапно разрушает успокаивающую тишину комнаты. - Ты… - Кадзуха пытается ответить, но горло сводит от боли так, будто он не разговаривал несколько лет. – Ты живая. Девушка округляет глаза и все же прячет слабую улыбку в ладони. Кадзуха снова открывает рот, хочет спросить, узнать, понять, но первое же слово тонет в протяжном сухом кашле. Ему заботливо подносят стакан воды к лицу, холодная жидкость разливается спасительной влагой в желудке. - Ты, верно, хочешь узнать, где находишься. Не волнуйся. Твоей жизни ничего не угрожает. Я позаботилась о ранах и ушибах. А вот с ранами психологическим придется справляться самому. Сдается мне, ты долгое время блуждал в Тумане. Его влияние не пройдет так легко, как последствия голодных обмороков. Кадзуха кивает и едва борется с закрывающимися от истощения веками. - Спи. Тебе крайне полезно. А я пока оповещу одного человека… Ее слова растворяются в засыпающем сознании. Что бы ни произошло, кто бы его не спас – это знак. Знак, что все же следует двигаться дальше. Снов не было. В следующий раз, когда он просыпается, то чувствует рядом чужое размеренное дыхание. Его сердце разрывается от предчувствия. Горло саднит, а тело наливается тяжестью. Он клялся помнить все, что касается Томо. Даже его дыхание. Кадзуха поворачивает голову и встречается взглядом с тем человеком, которого боялся забыть. Которого думал, что потерял навсегда. «Который оставил, бросил, солгал…» Кадзухе душно от подступающих чувств, мерзко и больно, бесконечно больно. Он хочет накричать, выплакаться, ударить, ранить так же сильно, как и его тогда, после исчезновения. Но первое же, что он замечает, - тот самый блеск в глазах, который вдохновлял, вселял надежду, безвозвратно утерян где-то там: в лесах, в болотах. В Тумане. Кадзуха вытаскивает из-под одеяла руку, медленно и бережно касается пальцами чужих светлых бровей, хочет снять с них напряженное ожидание, как и раньше. Томо улыбается краешком губ, мягко перехватывает ладонь и подносит к лицу, целуя каждый маленький порез. Они не говорят. Почему-то это кажется правильным, хоть очень многое и хочется выпытать. Хоть и хочется зарыться носом в выпирающую ключицу, дать волю рыданиям и безысходному «Почему?». Томо не только лишился чего-то внутри. Кадзуха замечает перемотанную бинтами кисть руки и обрубок вместо ноги. Внутри все жжет и кромсает сердце на куски, и он подвигается ближе, боится, пока что боится смотреть в глаза, но ложится боком на чужое плечо, прямо туда, где бьется сердце. Томо молча обнимает его. Потом. Они поговорят потом.