Признание

Я сижу в плетеном кресле в гостиной. Дверь на улицу распахнута настежь. На улице льет как из ведра. Хоть сейчас и лето, но солнце уже несколько дней не показывалось на небе, поэтому заметно похолодало. Но я не могу отказаться от привычки, которую завела пару месяцев назад. То самое кресло, на котором я сижу, было перенесено мной из спальни. Я специально поставила его у входа в дом. Теперь я часто провожу время здесь. И обязательно открываю дверь. Мне становится тяжело дышать, если в помещении, где я нахожусь, нет доступа к воздуху с улицы. Дверь выходит на задний двор. Передо мной открывается вид на небольшую лужайку, прямо за ней начинается лес. Крупные капли барабанят по гладкой поверхности окон, ударяются о листья и летят вниз, в конце концов, попадают в почву. Шум дождя погружает меня в какое-то медитативное состояние. Веки тяжелеют, и мне становится все труднее держать глаза открытыми. Но я особо не пытаюсь сопротивляться. Если сон не превращается в кошмар, то для меня он становится настоящим спасением. Нет лучше способа сбежать от реальности. В этой самой реальности мне приходится уживаться с дырой в груди, которая все никак не заживает, и даже, кажется, разрастается все больше. Странно. От меня словно кусок плоти оторвали, вырвав вместе с ним несколько важных органов, но я наоборот ощущаю тяжесть. Ей очень непросто противиться. Она тянет мои плечи вниз, заставляет передвигаться медленнее. Из-за нее я прикована к этому креслу, где, как мне кажется, я проведу остаток своих дней. Мысли об этом меня не пугают, наоборот, даже успокаивают. Спасительное забвение все ближе. Я снова сдаюсь. Оказывается, это даже приятно. Шум дождя медленно стихает, тело расслабляется. И вдруг перед глазами вспыхивает яркий огонь. Из моей груди вырывается немой крик. Одна рука крепко вцепилась в подлокотник, а другую кто-то обхватывает, не давая мне сдвинуться с места. — Эй, Китнисс, все нормально, — Пит опускается передо мной на корточки, все еще крепко держа мою руку в своей руке, — все в порядке. Это всего лишь я. Он пристально смотрит в мои глаза и одновременно начинает осторожно массировать мою напряженную ладонь. На мгновение мне кажется, что сам Пит излучает тепло и свет, которые можно увидеть и физически почувствовать. Потом смотрю поверх его головы. Оказывается, Пит зажег огонь в камине. Удивительно, как я могла не заметить этого. Сама я редко вожусь с камином. Поэтому, если из трубы моего дома валит дым, значит, я не одна. — Что ты здесь делаешь? — хмурюсь я и тут же прикусываю язык. Но ничего не могу с собой поделать. Нападение всегда было моей лучшей защитой. Но Пит будто бы и не замечает моего прохладного обращения. Он встает на ноги и отряхивается. — Сальная Сэй сегодня не придет, так что я помогу тебе с ужином. Подумал, что… моя помощь будет не лишней. Я знаю, что он не это хотел сказать. Но ведь это Пит. Он всегда находит нужные слова. — Тогда я буду в столовой, — он выходит из комнаты, и я снова остаюсь одна. Дождь все еще льет. Я закрываю глаза и втягиваю в легкие чистый свежий воздух, наполненный ароматами леса и дождевой воды. О сне теперь можно забыть. Хотя меня это почему-то не тревожит. Обвожу взглядом комнату. Высокие и низкие языки пламени в камине танцуют, переплетаются между собой. До слуха доносится приятный звук потрескивания веток. Пламя в очаге разгорается. И все же не могу не заметить, что света и тепла стало чуточку меньше. Я встаю с кресла, накидываю на плечи теплую шаль и начинаю ходить по комнате, разглядывая все вокруг, словно это не мой дом, и я впервые вижу это место. Старые деревянные часы на стене, одна из немногих вещей, которая когда-то переехала с нами в новый дом, немного покосились, как и потускневшие засушенные цветы, которые мы с Прим когда-то собрали в лесу, высушили и поместили в рамки. Я плохо помню тот день, наверное, я тогда предприняла еще одну попытку научить сестру охотиться. Конечно, она отказалась. Тогда, должно быть, мы и решили набрать цветов. Я бережно провожу пальцами по холодному стеклу, за которым прячется одно из теплых воспоминаний о Прим. Все воспоминания, связанные с Прим, теплые. Моя сестра смотрит на меня. Ее глаза — лютики. Я отвожу взгляд. — Не смотри так на меня, Прим, — говорю я, но понимаю, что у нее есть на это полное право. Неосознанно пытаюсь зацепиться за что-нибудь, чтобы отвлечься от воспоминаний, которые еще не успели стать светлыми. Принюхиваюсь. Моим спасением становится тонкий запах, доносящийся из другой комнаты. Будто невидимая нить тянет меня за собой, и я с радостью поддаюсь этой силе влечения. Половицы под ногами поскрипывают, поэтому мое появление в столовой не становится неожиданностью для Пита. Сажусь за стол напротив него и молча наблюдаю за работой мастера. На столе расставлены ингредиенты для выпечки. Посередине стоит большая миска, куда все они по очереди отправляются. Со стороны может показаться, что в приготовлении хлеба нет ничего сложного. Но я знаю, что это не так. Пит как-то пытался научить меня готовить простые бездрожжевые булочки. Ничего не вышло. Я силилась запомнить последовательность добавления ингредиентов, время добавления каждого из них к общей массе. Оказывается, даже температура каждого отдельного компонента имеет значение. Мое терпение лопнуло, когда я, вся перепачканная в муке, взялась за формирование булочек, но тесто никак не хотело принимать нужную форму. В итоге все мои пальцы были вымазаны в липкой теплой субстанции. — Это невозможно. Мы точно что-то сделали не так, — сказала я, принявшись вытирать руки и лицо кухонным полотенцем. Пит только усмехнулся и встал на мое место. Я завороженно наблюдала за тем, как липкое непослушное тесто в его руках становится упругим и пластичным. Мне сразу вспомнилась наша с ним попытка вместе поохотиться на первых играх. Пит только распугал всю живность в округе, то и дело наступая на ветки и листья, разбросанные по поверхности земли. Теперь мы поменялись ролями. Он— профи, я— бестолковый новичок. С тех пор мы больше не предпринимали попыток заниматься не своим делом. Каждый делал то, что у него получалось гораздо лучше, чем у другого. Конфликтов на этой почве никогда и не возникало. — Поможешь? Неожиданная просьба Пита заставляет меня встрепенуться. — Ты же знаешь, что это плохая идея. Он тепло улыбается. И ставит передо мной несколько стеклянных баночек. — Просто выбери, что хочешь добавить. — Ладно, — отвечаю я. Поочерёдно поднимаю крышки и заглядываю внутрь, чтобы изучить содержимое. В первой баночке я нахожу изюм, во второй— сушеную клюкву, еще в двух— орехи. Особо не раздумываю над выбором. Беру горсть сушеных ягод, немного лесных орехов и протягиваю Питу. Он касается моей руки. Я не отвожу от него взгляд. Он тоже смотрит на меня и выглядит серьезным. Хотя мне кажется, что его глаза все еще улыбаются. Пит разворачивает мою кисть и осторожно разжимает пальцы. Смесь из ягод и орехов падает в заготовку для теста. В миску следом отправляются ароматные дрожжи и немного размягченного сливочного масла. Эти запахи стойко ассоциируются у меня с теплом, домашним очагом и Питом. Иногда мне кажется, что дома снова появляется невыносимый смрад от искусственных капитолийских роз. Меня сразу начинает мутить. Но когда Пит здесь, я этого не чувствую. И если мне становится страшно, и я чувствую, что неприятные воспоминания вот-вот нагонят меня, я просто обнимаю его и вдыхаю аромат его кожи, такой теплой, будто пропитанной солнцем даже в такие дни, как этот, когда небо плотно затянуто дождевыми тучами. Пит ставит миску в сторону, отряхивает над столом руки и смотрит на часы. — У тебя закончились некоторые овощи. Я пойду домой, возьму у себя немного и приготовлю тебе что-нибудь на ужин. Я молча наблюдаю за тем, как Пит выходит из комнаты. Он открывает дверь на улицу и делает шаг за порог. В этот самый момент я неожиданно для себя самой произношу: — Пит. Мой взгляд прикован к фигуре в дверном проеме. На улице все еще льет дождь, а Пит даже ничем не укрыт. На нем тонкая футболка и толстовка на молнии. Его светлые волосы тут же темнеют. Мокрые пряди облепляют лицо. И я на мгновение вижу в нем мальчишку, моего одноклассника, сына пекаря, безответно влюбленного в самую своенравную девчонку из школы. Снова вспоминаю тот день, когда он, сам того не зная, спас меня и мою семью от голодной смерти. В тот день тоже беспрестанно лил дождь. Я много раз задавала себе вопрос— почему я так хорошо помню этот момент и почему помимо тепла это воспоминание пробуждает во мне болезненные ощущения. Дело не только в том, что в этот день ко мне вернулась надежда. Я ведь так и не поблагодарила своего спасителя, которому пришлось вытерпеть ради меня побои от матери. Я тогда ничего не сказала. И потом тоже. Пит смотрит на меня и в его взгляде нет даже намека на упрек или обиду. Как он может быть таким? Он всегда был добр ко всем людям, окружавшим его. Но чем я заслужила его доброе отношение к себе? Чувствую, как во мне закипает злость. Мне трудно признаться в этом даже самой себе, но каждый раз, когда я отталкивала его, делала ему больно, я надеялась, что он увидит наконец, кто я такая на самом деле. Дикая, безрассудная, не поддающаяся никакой дрессировке. И тогда он перестанет искать возможность быть со мной. Поймет наконец, что я умею причинять только боль. Тогда он оставит попытки пробиться через корку льда, покрывающую мое сердце. И перестанет вот так на меня смотреть. Но он смотрит. И я понимаю, что в этот раз все будет по-другому. Шаль спала на пол, но я этого не замечаю. — Пит, — я бросаюсь к нему и обвиваю его шею руками. Простое человеческое тепло. Я вдруг понимаю, как сильно мне его не хватает. И Пит делится им со мной, не отстраняется и не отталкивает. А я не могу сдержать слез. Вся тоска, невысказанная боль, эмоции, которые я пыталась заглушить, вдруг вырываются из меня. Соленые дорожки обжигающе-горячих слез смешиваются с холодными каплями дождя, падающими на мое лицо. — Пит, не уходи, пожалуйста, — вырывается у меня. Пит поглаживает меня по волосам и тихо шепчет: — Китнисс, я здесь. Его слова заставляют меня еще крепче стиснуть зубы, но негромкие всхлипы, похожие на завывания, все же находят путь наружу. Знает ли Пит, какой властью он надо мной обладает? Понимает ли он, что способен сломать меня прямо здесь и сейчас, стоит ему лишь уйти? Сломать так, что уже никому не удастся починить. Может и понимает. Но он никогда так не поступит. Потому что таков Пит, мой союзник, мой друг, моя опора. Мой Пит, которого я так сильно люблю. Стоит мне признаться в этом самой себе, как боль в груди ослабевает и мне становится гораздо легче. Сколько уже можно было скрывать от себя правду? Я больше не хочу и не могу тратить на это силы. Иногда сдаваться даже приятно. И все же я не чувствую себя проигравшей. Пит немного отстраняется. Ровно на столько, чтобы видеть мое лицо. Проводит рукой по моей влажной щеке, убирает налипшую на лицо прядь волос за ухо. — Я никуда не пойду, если ты этого хочешь. — А ты? Ты правда хочешь остаться? — спрашиваю я, глядя с надеждой в его глаза. Вместо ответа на мой вопрос Пит прижимается губами к моей щеке и оставляет на ней горячий поцелуй. Кожа в этом месте горит. Но мне этого мало. Я хочу гореть вся целиком. Я заглядываю в его глаза и понимаю, что внутри у Пита столько огня, не обжигающего, но способного согреть, что его хватило бы даже для того, чтобы расплавить целую глыбу льда. Сейчас я— мотылек, летящий на свет. И у меня есть только одно желание, один инстинкт, который ведет меня во тьме. Не знаю, был ли когда-то внутри меня, огненной Китнисс, настоящий огонь, но я чувствую, как он загорается где-то в груди, когда я обхватываю руками лицо Пита и целую его. У нашего поцелуя вкус дождя, вкус соленых слез, он одновременно и горький, и сладкий. Для меня это способ сказать Питу, как сильно я нуждаюсь в нем. Этим поцелуем я прошу прощения за всю ту боль, что я ему причинила и признаюсь в любви к нему. Я не смогла бы передать эти чувства словами. Но Пит понимает меня и без слов. Он не уходит. Я смотрю на него и боюсь моргнуть. Мне кажется, что я во сне и стоит мне закрыть глаза хоть на мгновение, Пит растворится в воздухе, оставив меня здесь одну. Но он не исчезает. Только берет меня за руку и заводит обратно в дом. Затем сажает меня на стул и принимается вытирать мою кожу и волосы полотенцем, хотя сам промок до нитки. Мне хочется протестовать против такой несправедливости, но Пит на это только качает головой и целует меня в лоб. Улыбается. Так, как может только он. И я неуверенно улыбаюсь в ответ. Пит рядом. Я наблюдаю за его руками, умело формирующими хлеб, слушаю его истории, время от времени заглядываю в блестящие глаза, наполненные добротой и нежностью. Мы ждем, когда наш скромный ужин будет готов и возвращаемся в гостиную. Усаживаемся в кресло. Я прижимаюсь к Питу. И мы едим приготовленный им ароматный хлеб, запивая теплым молоком. Я кладу голову на мерно вздымающуюся грудь Пита. Мы молчим. Только слушаем потрескивание огня в очаге, шум дождя и дыхание друг друга. Я перевожу взгляд на цветы в рамках, висящие на стене. И понимаю, что могу смотреть и на них, и на старые деревянные часы, я бы смогла сейчас вынести даже запах синтетических роз Сноу. Я все выдержу и переживу, если Пит будет рядом. И когда он шепчет: — Ты меня любишь. Правда или ложь? Я отвечаю ему: — Правда.