Запасной план

Каждая секунда, проведённая в ожидании Бокуто, прямо пропорциональна взращиваемому внутри волнению. Как в первый раз, только немного по другому поводу. Сейчас не парится, как выглядит, какую обувь надеть и какой парфюм не покажется навязчивым. Просто пялится в экран телефона, ожидая заветного сообщения: «Я приехал». Волнуется ещё и потому, что в такой компании окажется впервые. Обзаведётся новым знакомым в лице Куроо, чей образ, к слову, использовал в новой главе своей манги про спорт. Кенме ещё её не скидывал, потому что отдал роль во всём этом и ему тоже. На потеху будущей фанбазе: представитель отдела продвижения Японской Ассоциации волейбола и молодой миллионер, решивший спонсировать «Волков» (команду, подающую большие надежды), с некоей предвзятостью друг к другу работают вместе. Делают всё, чтобы помочь юношам забраться на вершину. Иногда засиживаются допоздна в каком-нибудь солидном баре, споря о мелочах, а после… Прости Господи! Пусть додумывают фанаты. Однако Акааши проложил дорожку до дружбы себя с капитаном «Волков». Вернее, своего героя в мире чёрно-белых иллюстраций. И дорожка эта — в жизнь. А герой его был опорой и поддержкой Бокуно Конаро в старшей школе, пасовал ему и поддерживал его, когда у аса возникали заскоки. После выпуска — не пропустил ни одного матча и, по сути-то, сам привёл Кудоо Пецуро к «Волкам». Какой ценой — тоже пусть фанаты додумают. А Кейджи уверен, что способы договориться у них в голове весьма изощрённые. Над именами надо, конечно, ещё поработать. Бокуто приезжает в начале первого. Акааши спешит спуститься, чтобы больше времени не терять: есть риск к Кенме опоздать. И не то чтобы это так важно — ровно в два уже обмениваться любезностями в гостиной, просто парню надо, жизненно необходимо прибыть вовремя. Никаких лишек с Бокуто позволять себе нельзя, портить уж более нечего, а зачем вообще согласился поехать с ним — уже не выглядит так убедительно. И как же жаль, что карманного Кенму не поместить себе куда-нибудь за шиворот, чтобы успокаивал и говорил, как коротка жизнь и нельзя тратить её на сожаления. В принципе, только что сказал это сам себе. Загвоздка в том, что себя не так просто услышать. Особенно после нескольких глотков виски. Мятная жвачка приятно жжёт язык. — Хэллоу, салют, я хуй знает, чё там дальше, — своеобразно здоровается Бокуто. — Нума-нума-е, — садясь в машину, произносит Акааши. — Нума-нума-е, — повторяет, — нума-нума-нума-е. — Бокуто-сан… — Пон. Ял. Понял. Акааши еле заметно улыбается: Бокуто смущается крайне мило и волнуется тоже ведь, только зря. Парень теперь это понимает. Загоны, правда, того не стоили, ведь всего одна встреча налаживает порядок в голове. Однако, что всё нормально, убедиться нужно. — Слушай, Акааши… — не спеша начинать движение, протягивает неуверенно Бокуто. — Давай мы с тобой забудем тот… тот… поце…луй и сделаем вид, что я не фрик. — Давайте без «давайте», — понимает его правильно. — Что?.. — поворачивается на Акааши, но взгляд на него не поднимает: стыдно. — Вы хотите это забыть? — Я… нет… нет, ты что, конечно, нет… Я просто… Умер. Бокуто точно умер в тот самый день, когда ему написал Акааши. Иначе не объяснить, за какие заслуги в жизни снова касается этих губ. «Не удержался», — так оправдается перед Кенмой, если придётся обсуждать, как прошла встреча. Акааши, отстраняясь, аж чувствует себя лучше. То не было ошибкой, как и это. Поцелуй как поцелуй, приятный, трепетный, нежный. Такой, каким и должен быть. — Я сегодня не пью, — на полном серьёзе произносит Бокуто. — Почему? — усмехается, пристёгиваясь. — Потому что я буду просить тебя поцеловать меня ещё раз. И ещё два. И три, может быть. Да, наверняка. — Счёт два-ноль, Бокуто-сан. Учтите это. Ну вот, как перед быком потрясли красной тряпкой. Бокуто в принципе триггерит всё, что имеет в себе цифру ноль, а если ведётся счёт — уж тем более. Не привык отставать. И не любит быть должным. Потому, набравшись смелости, легонько чмокает Акааши в губы прежде, чем наконец-то снять машину с ручника, и смущённо без задних мыслей спрашивает после: — Ну, потянуло на очко? — На ваше — да. Загрузка. Процессор перегружен, требуется оптимизация. Просто выключить и включить, однако, достаточно, чтобы на загоревшемся экране увидеть два вопроса в ряд «Рофл?», «Подкат?» и одно восклицание «Охуеть!» — Тебя п-потянуло на м-моё очко? — нервничает. Ох, как же он нервничает. — Уверены, что это вам пить не надо, а не мне? — издевается, ухмыляясь очень по-сучьи. «Представляй, что перед тобой Кенма. Представляй, что перед тобой Кенма… — проговаривает Бокуто про себя, как мантру, — так, обиженных в жопу ебут — не то; нахуй твоя жопа хороша — не то; дай писку, ебат — не то, но близко… Ёбаный в рот!» — У нас два варианта, — начинает рассуждать, абстрагируясь от хаоса в голове, — мы либо оба пьём, либо оба не пьём. Какой из них правильный? — Я уже выпил, Бокуто-сан, — честно признаётся, будто бы оправдывая этим своё слегка развязное поведение. — Да ничего, я тоже, — отвечает так вот просто. — Да? — Нет. Я пиздун. — Ничего, исправим. Акааши хочется смеяться. Как же приятно — наяву быть таким же смелым, как и в голове, в мыслях, где позволяет себе многое. Пять капель вискаря — как окрестил бы это Кенма, — делают своё дело отменно. И не менее приятно, что Бокуто быстро подстраивается под ситуацию. — Слушай, а Фродо нас сильно ждёт? — вдруг интересуется. — Браза не приехал к нему, не знаешь? — Они вместе ночевали, — отвечает Акааши, поправляя очки. — Пон. Значит, они там не скучают. — Полагаю, нет. А в чём, собственно, цель вашего вопроса? — Узнаешь.

***

Акааши то ли от удивления, то ли от неимоверного восхищения приоткрывает рот: перед глазами парк аттракционов «Fuji Q Highlands», что у подножия горы Фудзи. Мечтал попасть сюда несколько лет и столько же пытался вытащить сюда Кенму. А ему то жарко, то людно, то погода плохая, то настроение не то и целый ряд прочих причин, чтобы отказаться. На самом же деле — друг не любит экстрим, и Акааши за все годы их дружбы так и не смог убедить его попробовать оседлать что-то быстрое и высокое. Даже когда в аквапарк ходили, Кенма предпочитал плавать в бассейне. — Как ты узнал?.. — обращается парень к Бокуто с чем-то многозначительным. — Что узнал? — уточняет, высматривая свободное место на парковке. — Что я столько лет мечтал об этом парке, — отвечает на его вопрос, не смея отвести взгляд от аттракционов. — Просто сложил два плюс два, — хитро улыбается. Да, математик, выходит, из Бокуто неплохой. С этим уравнением, где в левой части чувства, в правой — сердце, пока справляется. Остаётся только возвести в степень уверенность, вытащить из-под корня сомнения и страхи и умножить всё на эмоции. Тогда в правой части появится любовь, а в левой всего два слагаемых — Акааши и Бокуто, и между ними «плюс». Как надпись на колонне какого-нибудь культурного здания. Театра, там, или библиотеки. Чтобы все знали, что эти оба нарушают правила. Математические — в том числе. Ели с острыми кронами, расположенные вдоль дорожки, в сравнении с американскими горками выглядят ничтожно. От визга людей, получающих не сравнимое ни с чем удовольствие, внутри всё сводит от предвкушения. Акааши с Бокуто скоро будут там, в семидесяти метрах над землёй и видом на Фудзи. Ну, как скоро, к вечеру, может быть, ведь людей, выстроившихся в очереди к кассе, бесконечное множество, кажется. Прямая с миллионами точек. — Кенма нас не дождётся… — раздосадовано произносит Акааши, становясь за парой молодых людей. За ним сразу же занимают женщина с двумя детьми. Бокуто, однако, из очереди вытягивает, ведя за собой параллельно этой прямой. Любопытно становится, насколько же у него всё схвачено, если не придётся тратить столько времени на ожидание. И он удивляет в очередной раз. Заходя за фургончик с надписью «Касса», он стучит пару раз в закрытые двери. Очень скоро из-за них показывается симпатичная девушка в белом облегающем платьице с эмблемой парка, и на бейджике Акааши различает её имя — Широфуку Юкие. — Привет, Бобрик, — здоровается она с Бокуто, — вот, держи. Только тихо. Рассчитаешься потом. — Спасибо, душа моя, — нараспев произносит парень. — На здоровье, — с улыбкой отвечает она и снова прячется за дверью. Бокуто бегло просматривает билеты, что дала ему Юкие, и Акааши замечает, что их там явно не на один аттракцион. Смущается. — Грибок-заебок! — слышится после проверки. — С чего начнём? — А какие у нас варианты? — с особым интересом спрашивает. Бокуто окидывает взглядом аттракционы: американские горки Fujiyama с максимальной высотой спуска семьдесят метров, Dododonpa, самые быстрые в мире, и Takabisha со свободным падением под углом сто двадцать один градус; горку Eejanaika, где ноги болтаются в воздухе, а сидения крутятся вокруг своей оси, и задумчиво протягивает: — Ну… Все, что ты видишь. — Вы уверены, что наши сердца выдержат? — Моё сердце выдержало после поцелуя с тобой, так что… Акааши стеснительно отводит взгляд. Всё, былой лёгкости и смелости, навеянных градусом виски, более нет. И след в мозгах от них простыл. Но парню всё ещё комфортно. Это даже хорошо, что они трепетно к этому относятся. — Тогда начнём с той, — указывает на самую высокую. — Прекрасный выбор, — поддерживает. — Бокуто-сан, а почему Бобрик? — не сдерживается Акааши. — Да в средней школе резцы выпирали, вот Юкие и прозвала. — Ладно. Ладно — так ладно. Хорошо, что Акааши больше никаких вопросов не задаёт. А Бокуто попросту стыдно признаваться, что Юкие однажды залезла в его подростковые трусы. Хорошо, что по привычке не назвал её Лысик.

***

Сладкая вата после аттракционов равносильна сигарете после секса. Тело дрожит, покрываясь мурашками от испытанного адреналина, а горло, кажется, криками сорвано. Спасительный тенёк где-то в конце парка, награждённом тишиной, становится отличным местом, чтобы отдышаться. — Акааши, смотри! — кривляется Бокуто, делая из ваты усы. — Как тебе? Парень отрывает от них немного. Кусочек тут же тает на языке, оставляя после себя сладкое послевкусие. — Лучше, чем выглядит, — отшучивается Акааши. — Эй! Ты съел мои усы! О, нет! Бокуто картинно возмущается. Елозит по лавочке, что-то говоря о нашествии хоббитов, Гендальфе, которого путает с Гулливером, и Оке Саурона. Акааши это утомляет. Он кладёт голову ему на плечо, потягивает арбузный сок из трубочки и просто наслаждается моментом. — Откуда в вас столько энергии, Бокуто-сан? — спрашивает, прикрывая глаза. Хорошо и спокойно. — А у меня пропеллер в жопе, — ни капли не смущаясь наличию парня на своём плече, отвечает. — Он крутится и крутится, крутится-вертится. «Приятно, должно быть», — проскакивает где-то в мыслях, но Акааши решает от подобных комментариев воздержаться. — Мне иногда кажется, что вы никогда не устаёте. В вас столько сил… — гладит его по руке, пальцами продавливая мышцы. Как камень. — Ага… — начинает напрягаться. Слишком приятно, — много… — Как думаете, чем там Кенма с Куроо-саном заняты? — слегка переживает, ведь задерживаются уже минимум часа на два. — Не знаю, сейчас напишу бразе. Главное, чтобы не пили мой ром, — достаёт телефон, заходя в диалог с Куроо. — Суки! — Они пьют ваш ром? — Да! Так и знал, бля, что мне надо было везти алкашку! Давай сожрём их чипсо? — Оу, вы настолько коварный… Бокуто хмыкает. Только теперь понимает, насколько момент интимный. Но задумываться об этом не решается. Позволит себе поразмышлять о том, как кайфует, потом. У Кенмы, к которому теперь нужно спешить: и так сильно опоздали. — Пойдём? — спрашивает он, когда от сладкой ваты остаётся лишь палочка. — Да, — не препятствует Акааши. Однако разморило. Идти по парку до парковки едва хватает сил. На горках, кажется, осталась вся жизнь. Ну, энергия, которая должна была распределиться по годам. Они проходят мимо тира. Акааши внимательно разглядывает призы и замечает кое-что очень милое, мягкое и большое — плюшевую сову, окружённую различными хвостатыми из «Наруто». — Бокуто-сан, та сова похожа на вас, — слегка тормозит, чтобы парень успел рассмотреть её. — О! И правда! Хочешь такую? — становится ещё более энергичным, чем был. — Неужели вы умеете стрелять? — изумляется Акааши. — А то. — Хочу. Она будет напоминать мне о вас. Сказано — сделано. Акааши тоже стрелять умеет: его слова, словно пули, по сердцу. Но не свинцовые. Плюшевые такие, мягкие, нежные. Бокуто даже от пробного выстрела отказывается, ни разу не позволяя себе промахнуться. Стреляет всем титанам в голову, а Эрену Йегеру напоследок — в яйца. Личная неприязнь. Акааши выходит из парка счастливый и с совой.

***

Кенму смущает, что будильник так долго не звонит. Он лениво тянется за телефоном, моргая несколько раз, чтобы сфокусировать зрение. Начало четвёртого. Судя по тому, что Куроо здесь, с ним, на своей половине кровати играет в «Сокровища пиратов» и тихонько матерится — Бокуто с Акааши ещё даже не выехали. — Черти ёбаные, блять. — Я тоже так думаю. — Да заебали, суки, нихуя не завозит! Как я должен пройти этот ебаный уровень за шестнадцать ходов? — А, ты про игру. — А ты про что? — Да так... Парень переворачивается на спину. Всё тело ноет. Бочком лежать было приятнее. Поспешили они с этим, однако. — У меня жопа болит. Куро, ты просто, блять, монстр. — Надо разработать. — Вчера разработал. Посмотри, на спине следы есть? — Кенма стягивает с себя одеяло, поворачиваясь на бок обратно. — Нет. — А на шее? — убирает волосы. — Нет. — А постель мы не сильно испачкали? — Я вчера всё оттёр. — Отлично. У Куроо всего пять секунд, чтобы отвлечься от игры и заметить Кенму, пожалеть его. У Кенмы — ненависть ко всему живому и в частности к Куроо. Нахуя послушал его и согласился на разовое посещение спортзала — непонятно. За каким хером приседал со штангой — загадка сложнее ёбаного кубика Рубика. В конце вечера обессилел настолько, что пролил в кровать сок — руки тряслись безбожно. — Куро, — привлекает к себе внимание. — Нет, ну ты прикинь, мне не хватило одного хода! Блядство-ебатство! — всё ещё занят игрой. — Куро! — Да, кис? — Займись лучше мной, а не этой блядской игрой. — Ой, прости… увлёкся… Куроо спешит отложить телефон в сторону и лечь рядом с Кенмой. Впритык. Чтобы грудью касаться его обнажённой спины, а пальцами руки, обнявшей за талию, рисовать узоры на рёбрах. И ещё чтобы в волосы его носом зарыться и в шею целовать, затем вылавливая мурашки. — Сильно болит? — ласково спрашивает. — Дя, — растекается в его объятиях, — но уже не так. — Мур. — Мур. Снова клонит в сон. Кенма уверен, дай ему пять минут, и он отправится в путешествие в мир самых сладких грёз. Вчера, конечно, сильно вымотало. И Кенма не понимает, почему за такие страдания — приседаний сорок в сумме — у него до сих пор нет ног, спины и пресса, как у Бокуто. И кстати об этом фрикожуе… — А где Кейджи с Котаро? — Задерживаются. — Задерживаются, значит. Пон. — Пусть проведут время вместе. — Конечно, пусть. И у нас с тобой времени друг для друга будет больше. — А то. Целая жизнь впереди, помнишь? — Помню. Эх, чем дольше слушаешь, тем слаще речи. И Кенма хочет просто раствориться в моменте, лишние мысли ни к чему, не нужны. — Чем занимался? — спрашивает он у Куроо, когда его пальцы приближаются к красной зоне. Ну, к низу живота. — Вырабатывал иммунитет к тому, как мило ты спишь, — шепчет нежно, словно играет в игру «Возбужу, но не дам». — И как? Выработал? — Нет… Ну невыносимо, блять. Не-вы-но-си-мо. Куроо что, специально это делает? Кенма ведь знает, что ничего более за этими касаниями не последует, можно даже не пытаться залезть рукой в чужие трусы, а оттого элементарный вывод напрашивается сам по себе. Вернее, диагноз. Или осложнение, вызванное длительным воздержанием от близости. У Кенмы недофрикотрах. Мало Куроо в него, прости Господи, проникает. — А ещё чем? — старается не поддаваться, не реагировать, даже не стонать что ни попадя. — Завтрак готовил. Рис с лососем. Будешь? — наконец-то поднимается вверх. — Буду. А ты будешь на меня работать? Ну, там, готовить мне, убираться иногда. — И что же это тогда получится? Всемирно известный Кодзукен окажется замечен со своим дворецким? Да, точно. Кенма прям видит, как в новостях всяких блоггерских каналов снова мелькают они оба. Только Куроо в статусе понизится. Вместо «работника Ассоциации» станет обычным обслуживающим персоналом. Одно и то же, по сути. Но нет. Конечно, нет. Кенма знает, что Куроо — уважаемый человек. — Ага, всемирно. Скажешь тоже. — Сто пятьдесят лямов подписчиков — это не всемирно? — Нет. Локальная тусовка. — Пон. На пон — и суда нет. Зато есть рис с лососем, за которые Кенма примется с удовольствием. Но это только после душа. А Куроо на вопрос не ответил. Но ничего, время покажет, будет ли он вторым хозяином в этом доме. А пока из режиссёрского кресла следует встать: фильм «Любовь до гроба» никогда не пойдет по сценарию.

***

Когда после завтрака Куроо спрашивает: «Чем займёмся?» Кенма ощущает себя героем мультика «Финес и Ферб». Однако быстро ориентируется, решая разогреться перед предстоящей пьянкой. Спрашивает: — У нас есть алкоголь? Куроо отвечает: — Да, ром Бокуто, вискарь и вишнёвое пивко. Литров десять. — Поиграем в «Правда или выпивка»? — Воу… давай. — Тогда неси ром. — Ром? — Да. Ибо, как говорится, нехуй опаздывать. И сок ананасовый захвати. Куроо не возражает. По итогу даже дразнит Бокуто, отправляя ему фотографию, где они с Кенмой разливают его ром по стаканам. Разбавляют ананасовым соком, чтобы не улететь, но первую — пьют так, чистоганом, залпом, за встречу. — Ух, ебать… — нелестно отзывается Куроо, закусывая клубникой. — М-мм, — соглашается Кенма. Пиздец, почему он не выбрал пиво? — Какие правила? — настраиваясь на игру, спрашивает. — Мы по очереди задаём друг другу вопросы и либо говорим правду, либо выпиваем. Отмалчиваемся, типа. — А вопросы можно задавать любые? — Ага. — И кто первый? — Задавай. Куроо отчего-то начинает волноваться. Столько возможностей что-то узнать о Кенме, столько же возможностей рассказать о себе. Или напиться. Ещё и на кухне для них двоих становится как-то тесно, будто оба заполонили собой всё пространство, и не то чтобы не комфортно, просто сидеть напротив друг друга на таком огромном расстоянии — препятствует котацу — непривычно. Непривычно быть так далеко. Куроо задумывается о том, что для них привычно. «Как самонадеянно», — проговаривает про себя. — Ладно. Какие у тебя были любимые предметы в школе? — Те, на которых я мог играть в приставку, сидя на последней парте. — Это все, что ль? Кенма выпивает, многозначительно улыбаясь. В порядке очереди вопросы должны задаваться. — Кем ты хотел быть в детстве? — спрашивает в той же манере. Недостаточно пьян, чтобы быть в этой игре смелее. — Ну, в детстве я полагался на подрочество. А в подрочестве я хотел быть Бокуто, — пожимает плечами Куроо. — Это как? — Ну, в смысле быть в сборной, блокировать всяких крутых спортсменов или наоборот обходить блоки. В школе я от этого кайфовал. — А что поменялось? Куроо выпивает. — Серьёзно? — Это уже четвёртый вопрос подряд, кис. Кенма смущается: сам же нарушает правила. Но щёки начинают гореть ещё и из-за рома, дающего в голову приятным головокружениям. Ананасовый сок дарит ему дурманящую сладость, без него — как будто бензин. А Куроо — так бы чистоганом и опустошал потихоньку бутылку. К крепкому алкоголю приучила жизнь, да и сейчас, к тому же, ситуация нажраться располагает. Без этого дальше вопроса «Как звали твою рыбку? Если она у тебя вообще была» не зайдёт. — Давай на брудершафт? — предлагает, подливая в свой сок больше рома. — Что, без этого слабо меня о чём-нибудь личном спросить? — дразнится Кенма, не соглашаясь, не отказываясь. — Ты мне дашь ответ на что-нибудь личное? — удивляется Куроо. — Можем попробовать. Но учти, я тоже буду. Похоже, выпить на брудершафт — необходимость. Необходимость догнаться ещё больше, чтобы открыться друг другу. Отношения, в конце концов, строятся из говна и палок, а с чувствами, поддержкой и доверием на выходе получается целый замок, с окошком на самой высокой башне, крепкий и надёжный. И как бы Куроо ни хотелось узнать имя чёртовой кенминой рыбки, есть кое-что другое, глубокое, именуемое подводным камнем. И он либо верхней стороной, потопленный не намеренно, либо нижней, весь в песке — от прошлого никуда не денешься. Кенма, к слову, тоже планирует на это дно нырнуть. Не хочет там оказаться из-за Куроо однажды, если поспешить. — Ты когда-нибудь влюблялся в своего лучшего друга? Только что опустошённый стакан наполняется ромом вновь. Немного, на его одну десятую. И соком эту горечь не перебить — боли, от которой грудь сдавливает. Вероятно, лучше говорить правду, но Кенма предпочитает выпить, не разбавляя. Чувства рядом с Куроо через край, с излишком. Наедине с собой — никакого сожаления, что не может быть с Акааши. Никакого почти. — Была ли когда-нибудь измена с твоей стороны или со стороны партнёра? Эту игру стоило назвать «Правда или пей, сука, чтобы так и не уйти от правды». Куроо знает, что Кенма был влюблён в Акааши, может быть. Кенма знает, что, может быть, изменили Куроо. Но этого мало. Нужно друг друга додавить. — Твоя самая большая ложь в отношениях. Кенма снова себе наливает. Не хочет, чтобы Куроо был в курсе чего-то настолько личного. А самая большая ложь — сказал, что не любит, когда всем сердцем любил. И разбил его не славный бывший. — Кис, ты чего, плачешь? — взволнованно произносит Куроо, привставая. — Это ром ебучий мне жжёт глаза, — прибалтывает. — Всё нормально. — Может, закончим? — начинает чувствовать себя виноватым. Не стоило вообще в это лезть. — Поиграем в «Пиратов», там, или давай съедим лимон, и кого из нас первого скукурузит, тот лох… Кенма улыбается. Конечно, не против закончить. Такого экстрима — нахер надо. Хватило уже однажды, когда был в лучшего друга влюблён. Может быть, провести сутки в камере MSBY-пыток ещё бы и согласился, но остальное… И Бокуто как-то так непринуждённо сейчас вспоминается. Вернее, его слова о Куроо. — Знаешь, мне кажется, есть лимон надо вчетвером, — рассуждает Кенма, — Котаро первого перекосоёбит. — Ха! Точняк! — усмехается парень. — Сморщится, как жопа. — Жопа умеет морщиться? — Дрессированная — да. — Куро, ты норм вообще? — А чё, ты свою жопу не дрессируешь? — Фрик. И как будто бы фриконашествие. Не успело Кенме лучше стать, как Бокуто записал голосовуху: «Мы едем, ваше высучество». Но после этого, однако, сделалось совсем хорошо.