Ты и я

Дождь. Такой спокойный и холодный, словно движущаяся по течению река. На душе было тихо, хотелось спать. И только твои руки дрожали, а из глаз не прекращаясь лились соленые, как море, слезы. Те лиловые, большие, словно у щенка глаза, когда-то выражавшие наивную, детскую любовь, сейчас не отдавали никакого живого блеска, того самого душевного спокойствия и умиротворения, которые ты ощущал только рядом со мной, о милый Секко. В руках твоих была намокшая сигарета, вернулся к старой, знакомой мне привычке. Совершаешь самоубийство, медленно, но так верно. Как только тебя выписали из больницы, то ты стал неразлучен с травой завёрнутой в бумаге, словно Италия и напрочь закреплённый стереотип о светлых и доброжелательных людях в ней. Какой же ты слабый, если тебя оставить наедине со своими мыслями и окружающей средой. Не чувствуя опоры под собой ты уже не такой смелый, или же наоборот, ощущаешь свободу, а вместе с ней силу. И что же такое свобода? Много мнений по этому поводу, но самым правильным будет, что свобода — это одиночество и полная независимость, когда ты ощущаешь восторг, который не сможет выразить словами даже человек свыше, который не сможет написать самый величайший художник, искусство неподвластно этому ощущению. Оно способно описать все кроме свободы. Какую свободу может выразить краска, принадлежащая сначала художнику, а затем холсту. Души искусных творцов полностью принадлежат искусству, свобода им неподвластна. Тогда почему ты опять плачешь и приходишь ко мне за помощью. Не буду врать, мне это нравилось, доставляло несравнимое ни с чем другим удовольствие, до мурашек по телу. Мне так нравилось ощущать контроль над человеком, пусть и милому моему пропитанному чувством превосходства и гордыней сердцу. Я думаю, ты, мой глупый Секко, не против. Тебе же так спокойно от того, что ты не одинок, что просыпаешься ты не от будильника, а от теплого дыхания в спину, Секко. Мне кажется, что даже если ты будешь это отрицать, то в глубине души будешь осознавать, что пока я рядом, ты счастлив. И что же такое счастье? Сколько бы мнений, высказываний не было по этому поводу, наблюдая я сделал вывод, что истинное счастье мы можем испытать только в двух случаях. Первый — когда отчаяние сменяется надеждой, и удача переходит на твою сторону, а второй, который я предпочитаю больше всего — когда один смотрит на второго с высока, впадающего в отчаяние или даже признавшего поражение. Разве не так? Именно так. Вот оно — самое настоящее счастье. — Что произошло на этот раз? — в моей интонации не было ни капли заинтересованности, даже присутствовали нотки иронии и стеба. Скорее это был риторический вопрос, — неужели осознал, что я единственный, кто поможет тебе справиться с отчаянной бедностью, - мои ледяные кончики пальцев дотронулись до твоего лба и убрали с твоего лица редкие, словно у новорожденного, волосы. — Прости, пожалуйста, — в твоем голосе было действительно слышно раскаяние, — ты же не отказываешься от меня? Я остаюсь твоим напарником? Чокколато?... — руки так же дрожали, как и тонкий, словно спица, голос, — ты не оставишь меня? Ты же прощаешь меня? - ещё чуть-чуть, и ты станешь ползать в моей ногах и задыхаться в собственных соплях. Было бы забавно, но помимо этого и мерзко. Тогда бы я хоть и посмеялся, от души посмеялся, но очень разочаровался, а может быть убедился в твоей преданности и полной покорности. Какой же ты наивный парень, словно маленький ребенок, увидевший нечто прекрасное в человеке, который превосходит его, но в тоже время и принимает. Напарником — это слово заставляло мою челюсть сжиматься до скрипов зубов. Нет, я не видел в тебе партнера в плане романтических отношений, но для меня данное слово звучало оскорбительно. Я считаю, что мы уже решили, даже не заводя разговор на эту тему — ты являешься моим, маленькой ручной собакой. Как бы я тебя не любил, Секко, какими бы ласковыми словами мне не приходилось тебя называть — ты мой и будешь исполнять любой приказ, насколько бы изощрённым он не был. Твоя душа, тело стали принадлежать мне еще тогда, когда ты оказался на моем операционном столе. Сколько бы ты не пытался от меня убегать, как видишь, ни одна из попыток не увенчалась успехом. Они только показывали, какой же ты, парень, беспомощный без меня. Ты перестаешь существовать, как личность в одиночестве, Секко, тебе ведь это и без моих слов понятно? Тебя наверняка раздражает, именно это и является причиной твоих слез и многочисленных порывов ярости. Но ведь это и делает тебя индивидуальным, можно сказать отличным от всех остальных. Меня, в том числе. Но эта «особенность» нас и сближала. Меня, как человека наполненного решимостью и самоуважением и тебя, мой очаровательный Секко, зацикленном на объекте подражания и совершенно неопытном мальчике, который не способен принять никакого серьезного решения, так как сомневаешься в самом себе. Как бы ты не показывал свою силу духа и самостоятельность, в глубине души будут чувства неуверенности и невероятные колебания. Возможно, только после моей кончины, а она явно случится не скоро, так как помирать я не собираюсь, тебе хватит смелости поступать так, как тебе угодно, я больше чем уверен, что именно так и будет, Секко. — Почему ты так цепляешься за меня, Секко? — задаю я до абсурда очевидный вопрос, — неужели тебе настолько нужны деньги? Да и когда ты согласился стать моим помощником, напрямую связался с убийцей, если меня поймают, то будешь считаться соучастником. И это все ради крыши над головой и толстого кошелька? — Мне нравится с тобой работать, Чокколато, — ты тяжело вздохнул, словно после долгого и непрерывного бега, — быть может, ты единственный, кто понимает меня и принимает мои действия. Наверное поэтому, Чокколато… Да! Ты единственный, кто может оправдать мой самый идиотский поступок и отчитать одновременно. В твоем голосе была слышна неуверенность. Секко, даже такие очевидные вещи тебе приходится выдавливать? Ты стесняешься? Боишься? А может все вместе. Что означала твоя растерянность, а точнее, что же она показывала мне. А я, к сведению, человек внимательный и до чёртиков любопытный. Возможно, любовь и уважение, страх. Невероятная комбинация, сложно представить эти эмоции в совокупности. А принимаю твои действия только потому, что заставляю совершать их именно я, Секко. Скажу больше, без моих указаний ты бы сейчас не стоял передо мной и не просил простить и принять, чтобы я также, как и месяц назад, страстно поцеловал тебя и горячо заявил о своей любви и зверских чувствах, слегка преувеличив. — Сколько бы ты не отказывался, Секко, далеко не сбежишь, — я по-доброму улыбнулся и похлопал тебя по плечу, — ты должен осознавать, что устроился не кассиром, то, что от каждого твоего решения будет зависеть твое же будущее, — я специально сделал акцент на словах «твоего» и «решение» дабы избежать твоих дальнейших попыток делать выбор, из-за которого я рискую собой. Как же тебе повезло, мой маленький Секко, что я смог, прости Господи, полюбить тебя и буду биться до последнего за то, чтобы ты окончательно сломался и подчинился, хотя мог бы убить тебя так же, как и тех бедолаг-пациентов, которых ты снимал на камеру. Без угрызения совести, безжалостно снимал крики и мольбы о помощи. Они ведь чем-то похожи на тебя. Даже не тем, что большинство тоже были обыкновенными пациентами, иногда с таким же диагнозом, как и у тебя. Они были такими же зависимыми от меня. Каждое мое действие - это повод для восторга тех существ, или же наоборот повод для полного отчаяния и мольб о помощи. Правда, в их глазах я не видел ничего привлекательного, только страх и боязнь за свою жизнь. Ты всё-таки решился и посмотрел на меня, на лице было написано, что тебя явно задел мой совет, который вовсе им не являлся. Очень интересно, о чем ты сейчас размышляешь. О себе родном или обо мне? А может и вовсе о вещах, совершенно не связанных с нами и наших личных проблемах, что маловероятно. Сколько разочарования в себе я видел в твоих бездонных глазах, больших, словно звезды на ночном небе. Каким же твой взгляд мне казался умным, словно у старого, верного пса. Разговаривая с тобой, хотелось разглядывать черты лица, так как мимика у тебя была неповторимой и очень выразительной. Ты один из немногих, кто мне по душе, можешь гордиться этим, парень. Радоваться тому, что чувствуешь мое присутствие почти каждый день. Я тоже радовался. — Секко, — ласково обратился я, как бы внушая доверие, и начал гладить тебя по макушке, — ты уверен, что будешь работать со мной? Секко… - я наклоняюсь к тебе и решительно целую в губы, которые были похожи на два лепестка розы, правда ободранные, но остающиеся такими же изящными. Ты замираешь от неожиданности. Первые секунды растерянно пробегался глазами по балкону. Испуганный решился посмотреть на меня, как только я отступил. О, как твой взгляд меня очаровал! Расслабленные веки и глупая нервная улыбка, наполненная животным удовольствием и отрадой. Твои редкие ресницы закрывали глаза, а брови, на них застыло удивление. Хотелось тебя поцеловать ещё раз. Так же неожиданно, без пошлости, словно мать целует свое чадо, как бы давая тебе понять, что никто кроме меня так хорошо не поймет тебя. Но тебе казалось, что я призываю тебя к действиям, страсти, именно поэтому ты улыбаешься. Минута, две и тебе удаётся прийти в себя. Я одобрительно киваю, дабы позволить тебе сказать следующее: — Да, я буду работать на тебя, Чокколато, — уже твердо и уверенно сказал парень, который две минуты назад захлёбывался в собственных слезах, — я буду кем угодно, Чокколато, я буду делать все, что ты скажешь, — улыбаешься, чтобы показать мне свое доверие, но Секко, я прекрасно осознаю, что никуда ты от меня не денешься. Я молчу, пытаясь сдержать смех и неописуемую отраду. У меня получилось уничтожить твое внутреннее «я», Секко, то, которое заставляло тебя сомневаться в моих указаниях. По крайней мере, половину, а то и меньше я уже сделал — это как минимум. — Секко, — я сделал небольшую паузу, — ты сигарету не той стороной держишь, — чтобы не передавать нашему диалогу лишней тяжести, мне приходится перескакивать с одной темы на другую. Ты не понимаешь, настроен ли я серьезно или издеваюсь, поэтому мешкаешься и слегка теряешься. Но как только моя рука коснулась твоего плеча, ты с облегчением вздыхаешь. — Точно… — ты глупо улыбаешься, — ну так… Ты согласен? — Секко, Секко, Секко, — я важно смотрю на тебя, — это последний раз, когда я так лояльно отношусь к твоим выходкам. Последний. Ты знаешь, что я терпеть не могу людей, которые тратят мое время, нервы. Таких людей мы презираем, не так ли, Секко? Ты понимающе киваешь, пытаешься скрыть от меня свое удовлетворение и самое настоящее счастье. Но глуповатая улыбка выдает тебя, а я всего лишь наблюдаю за тем, как ты радуешься, что я принял тебя. Наблюдаю и испытываю несоизмеримую эйфорию. Не от того, что ты ликуешь, а потому, что я всё-таки оказался прав насчёт твоей привязанности ко мне и видишь во мне, откровенно говоря, божество. Секко, я могу понять, чего ты хочешь и о чем думаешь только по твоему выражению лица, поэтому скрывать что-либо бесполезно. Удивительно. Даже у такой, как там многие любят говорить, мрази, как я, найдутся энтузиасты. Впрочем, я и не удивлен. Совершенно. У самого сатаны есть верные поклонники, а то и фанатики, поэтому, могу гордо заявить, что я мало чем ему уступаю. Совершенно. Правда, не имею ни рогов, ни крыльев, но не уступаю. И ты, Секко, тому доказательство.