17 мая
Я обезумел. Несносный, сошёл с ума. Правда, я думал, что не пойму никогда чувства человеческого страдания, глубокой тоски. Хотя, кажется, сейчас я догадался, что и раньше тосковал по тебе. Без стеснения говорил, что скучаю иногда. От одной только мысли о своей наивности и твоей понимающей физиономии меня сейчас бросает в жалкий смех. Да, жалкий — знаю же, что в ответ мне больше ничто не улыбнётся: ни старый рабочий стол с какими-то странными работами, в которых когда-то был весь смысл, ни эксперимент, результат которого приносил столько удовольствия от особой интриги, которую ты не понимал, а твой маленький друг вовсе боялся. Даже картины — ты был на каждом месте, которое я увековечил, но ни в одном из этих пейзажей нет вечного тебя. Малышка Кли тоже не улыбается — это больнее всего. Но знаешь, Эфир, надеюсь, это ненадолго. Она не верит Джин, братишке Кэйе, даже мне, ведь всё бегает по нашему скромному городку и притворяется, что вы просто играете в прятки. Тебя бы позабавило, но на миг я дал слабину и поверил, что вместе с ней, подбегая к каждому прохожему, чьи волосы цвета ржи, мы отыщем тебя. И ты скажешь «сюрприз!», а она будет долго радоваться и с восторгом пищать — «нашла!». И каждый раз мне было больно смотреть, как сестрёнка, готовясь произносить свою победную речь, в итоге подходила на шаг ближе к правде. Некоторые лишь заворожённо смотрели на нас, а другие, беспокоясь за болезненное лицо Кли, спрашивали: — Нашла? Кого же? Ты приболела, милая? Где твои родители? Я бродил по Мондштадту и присматривался к прилавкам. Катерина помнит тебя, но, видимо, не понимает, имеет ли право она так сильно переживать. Сара. Маджори. Тимей. Бланш. В их лицах что-то изменилось; блик надежды потух в глазах, оставив остальные, ещё не угасшие чувства. Никогда не поверю, что кто-то страдал по тебе больше, чем я. Это ведь у людей так бывает, да? Когда до тошноты противна мысль… О, нет-нет, не мысль — само признание, перед собой и остальными, что тебя нет. Перед остальными, пожалуй, но перед собой?.. Будто предатель, который остыл и смирился с твоим «ничто»? Нет. Нужны доказательства, веские, что взаправду это конец. Но какие? «Какие доказательства?» — слёзно молюсь я Богу, глядя на барбатосское небо. Никаких. Я же видел сам, издалека, твоё пустое тело, прикрытые веки и фиолетовые губы. А рядом ещё что-то маленькое, обездвиженное. Первой мыслью было, что ты приболел. Такая глупая мысль стояла вместе со мною в десяти метрах от тебя. И только Кэйа отрезвил непонимание своей тяжёлой рукой, которая сжалась на моём плече. Он не думал, что когда осознание придёт, я кинусь к тебе вдогонку, чтобы… Чтобы что? Что угодно. Но он так и не дал мне увидеть тебя в последний раз. Его крепкая хватка и далёкий белый шум в голове окончательно меня сконфузили. Я не верю. Ведь мне от тебя ничего не осталось, только воспоминания. Не верю, что остальным не может быть также плохо. Может, это они спрятали тебя куда-то, чтобы я не мог смотреть в твои стеклянные глаза? Мне бы лишь один портрет, который напомнит о живой краске на твоём лице, предмет, который напомнит о запахе волос. Лоскуток, который напомнит о забавном шарфике, развевающимся на ветру. Как ты выглядел… Вдруг они забудут? Вдруг я забуду? Где ты?***
«Я видел дни осмысленно усопших И слышал голос старческих потех. Но слёз блаженных ждал, давно иссохших На щеке… Я безнадёжно избегал не тех.»***