тайник

Прохладный ветер обдувал волосы Александра, отчего они то сдувались назад, то лезли в лицо. Но юноше это не мешало. Наоборот, ему нравилось, как порывы ветра ласкают его лицо и волнистые пряди, позволяя расслабиться и отвлечься от проблем и дел. Вдыхая приятный вечерний воздух, Романов прикрыл глаза. Крики чаек, приглушённые разговоры рыбаков, шум воды… Вся эта атмосфера впиталась в сердце Петербурга очень глубоко и очень давно. Это место он нашёл в детстве совершенно случайно. Тогда он сильно расстроился и убежал из дворца. Бежал, бежал и нашёл чудесный холм, с которого было видно и Неву и Финский залив. Он решил для себя, что это будет его тайным укрытием. Конечно, какое-то время спустя, когда Петербург подрос, там начали строить дома и дороги, но это место он все равно любил и часто приходил туда. Он мог простоять здесь хоть целый вечер, и, признаться честно, это и собирался сделать, но что-то было не то в этой идиллии, к которой он так привык, что-то в ней было нарушено. Саша поднял голову и нахмурился. То ли птицы слишком фальшивили, то ли люди спорили слишком громко, то ли вода мчалась слишком быстро. И очень уж много было этого «слишком», а потому Александр нахмурился ещё сильнее. Затем он резко вздрогнул. Он так и не понял, было это от шуршания чужих шагов или от чьей-то ладони рядом со своей. А вот и нарушитель нашёлся. — Погода сегодня замечательная, — Петербург говорит тихо, так, чтобы слышал один только Московский, будто этот разговор — их секрет, тайна, которую никто не должен разгадать. — С вами, Александр Петрович, любая погода замечательная, — Саша не видит, но готов клясться, что на лице Москвы лёгкая ухмылка. — Я серьезно, — Романов хмуро покосился на Михаила. Что бы Александр не сказал — тот всё переводит в флирт или шутку. Словно сам Саша для него смешон. Но юная столица не обижался. Возможно, из-за того, что не видел в этом смысла, а может из-за прекрасного блеска в глазах Московского, который появлялся каждый раз, когда тот говорил с Сашей. — Я тоже, — Миша посмотрел прямо в глаза Петербургу, из-за чего юной столице почему-то становится неловко. Они продолжают стоять в полной тишине, наслаждаясь безоблачным небом. Их руки лежат на ограде балкона из грубого, шершавого известняка, отчего потом на ладонях останется след, но убирать их они не собираются. Сашины пальцы почти соприкасаются с пальцами Михаила и для Романова никакой камень не помеха. Приятное тепло разливается где-то внутри, стекает вниз по горлу, заворачиваясь в узел на животе. Как там это люди называют? Бабочки? Да. Именно они. — Смотрите, звезда упала! — Романов, говорит это очень громко, почти кричит и так сильно удивляется, словно малое дитя. — Тогда надо поторопиться, — в голосе Миши слышится улыбка. — Поторопиться? — бровь Саши забавно поднимается вверх, когда он переспрашивает. Московский улыбается ещё пуще. — Желание загадать. — Ох, точно! — Романов улыбается в ответ, так же мягко, — Сейчас. — Загадали? — спустя время спрашивает Первопрестольная. Что-то невероятное было в этом простом разговоре, потому что как иначе объяснить бешеный стук сердца и лёгкий трепет? — Загадал. Но вам не скажу, — на удивлённый взгляд, Саша отвечает просто: — А то не сбудется. Миша понимающе кивает. У Романова была необъяснимая привычка, которая работала только с Московским. Он каждый раз прилипал к нему взглядом, впитывая каждый сантиметр, каждую ворсинку на одежде; так сильно вглядывался, словно в невероятное и самое желанное сокровище всех времён. И каждый раз его охватывала грусть. Раньше — потому что в ответ он видел лишь хмурый и сердитый, полный ненависти и отвращения взгляд, а сейчас — потому что ожоги сошли не до конца. Ему было сложно их видеть. — Вам сильно больно? — О чем вы, Александр? — он переспросил, хотя и так прекрасно понял, что волнует Романова. — Ожоги не прошли. Они болят? — в Сашиных глазах неподдельное беспокойство. Московский смеётся, даже после того, как ловит на себе совершенно растерянный и оторопевший взгляд. — Вы… заботитесь обо мне весьма забавно, — беззлобная улыбка появляется на лице Москвы, — Неужели действительно печётесь о моей шкуре? — Да, — казалось непоколебимого, невозмутимого Михаила Московского, смутило одно лишь слово. — Не болят, — Миша кивает своим же мыслям, слегка отворачиваясь. Не должен Романов видеть его пусть и слегка зардевшие щеки. Какое-то время они стоят в тишине, и юноша понимает, что с Москвой приятно молчать. Потому что молчание не напряженное, каким было ещё сто лет назад, сейчас оно спокойное и лёгкое. Но разговоры Саше нравились больше, и Миша это знал. — Завтра поеду к себе, — просто говорит Первопрестольная столица, словно делает заметку в голове, чтобы не забыть. — Неужто вам так скоро уезжать? Вы же совсем недавно приехали…- Саша грустно отводит взгляд. — Вы так волнуетесь по этому поводу, словно волны в море, — тихим, но, как обычно, невероятным смехом смеётся Миша со своей же шутки, — Наверняка скучать будете, а? — всё ещё улыбаясь, он поворачивает голову и старается заглянуть Петербургу в лицо. — Буду. Очень, — в его голосе слышатся то ли слёзы, то ли невероятно сильная тоска, Москва не может разобрать. Осторожно обвивая пальцы вокруг подбородка Саши, Московский нежно поворачивает его голову к себе и слегка обеспокоенно спрашивает:  — Ну вы чего? Романов прячет мокрые глаза: смотрит куда угодно, но не на Москву. — Пожалуйста, посмотрите на меня, Александр. Саша долго не решается, но спустя какое-то время поднимает взгляд. Предательская слеза всё-таки скатывается с его щеки. Чёрт. Он уж было собрался повернуть голову назад, дабы Московский не видел эту гребанную слезу, но Миша не даёт. Он кладёт ладонь на Сашино лицо и осторожно стирает соленую каплю, а потом смотрит так нежно-нежно, с легкой грустью, что у Романова сердце замирает. Михаил мягко его обнимает и осторожно кладя свой подбородок на макушку Александра, прижимается носом, вдыхая аромат его волос. Он чувствует, как сердце Романова колотится с невероятной скоростью, словно вот-вот выпрыгнет наружу. И он уверен, что Саша точно так же чувствует и его сердце. Слабо ухмыльнувшись, Миша прижимает его к себе ещё сильнее. — Я тоже буду скучать, — мелодично шепчет Москва и легонько целует его в макушку.