Неудобный и отвергнутый

Ацуши. Ацуши, который боится быть неудобным. Поэтому после очередного кошмара он уходит спать в другую комнату, чтобы не разбудить Акутагаву. Тихо проскальзывает за дверь, берёт уже привычный мягкий плед и заворачивается в него с головой. Обессиленно падает на диван и устало смотрит в стену. Он знает, что нормально заснуть уже не получится — либо снова кошмары о приюте, либо беспокойные отрывочные сны. Когда Ацуши жил в общежитии и спал один (в шкафу, конечно, но один ведь), после таких ночей он находил свою измятую простынь где-то в ногах. Кёка тактично помалкивала, хотя каждый раз просыпалась от его мельтешений и редких всхлипываний, и Накаджима был ей благодарен. Утром она заваривала ему самый крепкий кофе, а в агентстве мягко указывала на неосторожные опечатки в отчётах. Акутагава тоже просыпался. Ему ничего не нужно было объяснять, и он не задавал лишних вопросов — он обнимал, укладывал на себя и рассказывал первые всплывшие в голове истории о том, как Гин одним хлёстким взглядом заткнула Тачихару или как бумажная работа превращает его больше в бюрократа, чем мафиози (недавно он вообще заснул под кипой бумаг и до смерти напугал Хигучи, которая думала, что кроме неё в кабинете так поздно никто явно сидеть не будет). Ацуши этого было вполне достаточно, чтобы переключиться. Иногда он даже не улавливал суть историй, а лишь слушал голос Рюноске, сосредотачиваясь на приятной вибрации под своим ухом и позволяя себе раствориться в чужом тепле, пока снова не уснёт. И то ли дело в близости и заботе, спокойном голосе и крепких объятиях, но спалось уже гораздо лучше. Но иногда Акутагава слишком уставал, чтобы проснуться, и Ацуши выдыхал и уходил спать на диван — не хотел быть обузой. Рано или поздно закончится терпение. Рано или поздно закончатся истории. Рано или поздно Акутагава обязательно сделает вид, что не проснулся, просто чтобы в очередной раз не успокаивать всхлипывающего мальчишку с несчастливым детством. Как будто у него самого оно было более радостным. Эти мысли давили на Ацуши, заставляя сжаться в совсем маленький комок, зажмуриться до боли и ярких пятен перед глазами. Он чувствовал себя вполне нормально большую часть времени, а потом случались ночи, подобные этой. Начинало казаться, что он не создан для этой жизни и уж тем более отношений, для заботы или любви, ведь всё у него получается как-то криво. Он делает всё не так и одним своим существованием мешает другим людям. А ведь не будь его, Рюноске мог бы… — Тигр? Ацуши вздрагивает, будто его застали на месте преступления, и осторожно выглядывает из-под пледа. Акутагава не включает свет, несколько секунд стоит в дверях и просто смотрит — аметриновые глаза отсвечивают в лунном свете, и кажется, будто на его диване затаился тигр. Хотя так оно и было. Рюноске отмирает, медленно подходит и со вздохом садится на корточки, прямо напротив лица Ацуши. Уставшего, расстроенного, какого-то далёкого и одинокого. Такая картина ему не особенно нравилась. — Ты почему здесь? — Не хотел мешать тебе спать. — Ты не мешаешь. — Мне приснился кошмар. Не хотел тебя будить. — Ну, ты и так это сделал. Ацуши тут же почувствовал волну стыда, окатившую его с ног до головы. Навязчивые мысли подстегнулись с новой силой: опять он мешает. Опять лучше бы его просто не было. — Извини, я не хотел. Я… постараюсь быть тише в следующий раз. Глаза Акутагавы удивлённо расширились. Он ожидал чего угодно, но не такого ответа. — В каком смысле постараешься? — Буду спать тут, если почувствую, что снова приснится кошмар или… — Ты что, совсем идиот? Прозвучало гораздо грубее, чем Акутагава этого хотел, и Ацуши снова внутренне сжался. Он ведь просто не хочет доставлять кому-то неудобств, почему тогда опять всё получается наоборот? Что опять он делает не так? Акутагава, заметив нехорошую перемену в лице Накаджимы, осёкся. Они давно прошли стадию, где Рюноске злился на свои собственные чувства к детективу, и тому приходилось раз за разом ловить от мафиози словесные шпильки. Ацуши, со всеми остальными очень милый и вежливый, с Акутагавой сразу вскидывался, почти что шипел в ответ (ну натурально кот) и отвечал, иногда совсем не стесняясь в выражениях. Они неосознанно давили на чужие болевые точки множество раз, шаг за шагом изучая друг друга, чтобы в конце концов признать, что хотят совсем не этого. И сейчас Ацуши подставлял свою ранимую сторону, потому что теперь не ждёт удара. — Совсем идиот, — хрипло констатировал Рюноске и дальше действовал по наитию: положил руки Ацуши за спину и потянул вниз, вперемешку с пледом стаскивая к себе на колени. Накаджима успел лишь удивлённо пискнуть, прежде чем впечатался носом в острое плечо. Объятия Акутагавы тут же сковали его, не давая отстраниться. — Что ты... — Не хочу, чтобы ты спал на каком-то диване вместо того, чтобы спать со мной, — Акутагава говорил очень тихо, но прямо ему на ухо, и Ацуши, затаив дыхание, слушал. Ему показалось, или в его тоне действительно прозвучала… обида? Рюноске медленно провёл рукой по спине и, выдохнув, прислонился щекой к светловолосой макушке. — И когда я говорю, что ты идиот, я имею в виду, что ты удивительно упрям в своём стремлении помогать всем и каждому даже в случаях, когда можешь и должен попросить что-то для себя самого. Следующие слова дались тяжелее — Акутагава вовсе не был молчуном, как могло показаться с первого взгляда, и о чём-то обыденном они с Ацуши могли разговаривать часами. Ещё дольше они могли спорить — их соперничество и упрямство никуда не делись. «— Иногда мне кажется, что я живу не с тигром, а с бараном. — Кто бы это говорил, мистер Я-Никогда-Не-Признаю-Что-Ты-Мне-Нравишься». Но чувства и признания давались нелегко им обоим. Если Накаджиму достаточно было слегка подтолкнуть и дать понять, что его не осудят, то вытягивать что-то из Акутагавы приходилось клещами и держа под рукой переводчик с акутагававского. Рюноске опустился лбом на плечо Ацуши — позорно спрятался, как ему самому показалось. Но сейчас он готов был позволить себе эту слабость, лишь бы слова всё-таки были сказаны. — Если ты будешь уходить сюда только потому, что якобы мне мешаешь, я буду уходить вслед за тобой. Перетащу кровать в гостиную. Буду таскать её за тобой во все углы до тех пор, пока твоя дурная голова не поймёт, что ты мне нужен именно таким, какой ты есть, со всеми кошмарами и смятой простынёй, глупый ты тигр. Он говорил достаточно уверенно, чтобы Ацуши живо представил себе эту картину: Акутагава, с непроницаемым лицом, по пятам шастает за ним по квартире в каждый угол, в какой детективу хватит фантазии забиться, а Расёмон у него за спиной в очередной раз застревает с двуспальной кроватью наперевес. Рюноске повернул голову, успевая поймать взглядом лёгкую улыбку на его лице. И это подстегнуло говорить дальше. — На самом деле, стоило тебе уйти, я сразу просыпался. Уже слишком привык, что ты спишь рядом, — признался Акутагава, на каждом слове приятно обдавая тёплым дыханием шею. — Сначала думал, что тебе просто нужно личное пространство, а когда это повторилось ещё несколько раз — что тебе что-то не нравится, и ты не хочешь в этом признаваться. Что я... как-то всё испортил. Он замолкает, сильнее вжимается в тело напротив, снова прячет лицо, и становится совсем непонятно, кому эти объятия сейчас нужнее. Ацуши, ошарашенный внезапным откровением, замирает с приоткрытым ртом. Он был так поглощён пожиранием самого себя собственными страхами, что совсем не заметил чужих прямо перед носом. Акутагава. Акутагава, который боится быть отвергнутым. Абсолютно уверенный, что от него рано или поздно откажутся, как уже отказались однажды. Бросят и пойдут дальше, заменят кем-то лучше, а о нём через несколько месяцев даже не вспомнят. И всё, что он сможет с этим сделать — задушить свои чувства, чтобы снова не выглядеть жалко в чужих глазах. Когда самое большое желание — с тоскливым воем лезть на стены или, что ещё хуже, как побитая дворняга свернуться в клубок рядом с человеком, которому больше никогда не будешь нужен. Но эти твои желания уже никого не волнуют, и ты отвешиваешь себе пощёчину, заставляешь прийти в себя, держать равнодушное лицо и делать вид, что тебя не разрывает изнутри от осознания, как же просто было тебя заменить. Акутагава не строил иллюзий на свой счёт и знал, что с ним сложно. Свои страхи он никогда не признавал и не признает вслух — когда-то его слишком хорошо научили, что так делать нельзя. Стоит кому-то узнать твоё слабое место — и по нему обязательно ударят. Сейчас Рюноске неосознанно цеплялся за него даже больше, чем сам Ацуши вжимался в его объятия. Они явно друг друга стоили. — Спасибо, — шепчет Ацуши, сглатывая неприятный комок в горле. Эмоции накатывали на него иногда в не самые подходящие моменты, но сейчас он им совсем не удивился. Глубоко вдохнув и выдохнув несколько раз, чтобы хоть немного выровнять дыхание, он продолжил: — Не нужно таскать кровать, я не буду уходить. И никогда не хотел, просто... Пауза, и Ацуши срывается в непрерывный поток объяснений, которые явно задолжал. — Я боялся. Думал, что даже если просто обниму тебя, ты проснёшься, когда и без того устал, боялся, что будешь чувствовать себя обязанным успокаивать меня, потому что именно так делают близкие люди, боялся, что это надоест тебе... Нет, подожди, — Акутагава уже было приподнял голову, явно собираясь возразить, но Ацуши останавливает его, прижимая обратно. Было куда легче не смотреть в глаза, признаваясь в таких мыслях. Было стыдно, что он вообще о таком думал, стыдно, что признавался в этом, стыдно, что кому-то приходилось это слушать. И в то же время становилось легче, когда он наконец это говорил. — Твои слова и твоё присутствие так сильно помогали мне, что я боялся потерять это. Потому что люблю тебя. Руки вокруг его талии сжались ещё сильнее. Рюноске всегда так реагировал на эти слова, хотя Ацуши говорил их ему не в первый раз. Акутагава даже завидовал этому — у него это пока так и не получилось. — Идиот. Необязательно говорить это вот так, — глухо бормочет Акутагава, коротко кашляя, и Накаджима улыбается, прекрасно понимая, что смутил его. — Да? А как сказать? — Не знаю. Но не так. — Вот когда у тебя появятся альтернативные варианты, расскажешь. А пока — люблю тебя. Люблю. Л-ю-б-л-ю. Люмхмхмх… — буквально за секунду перед глазами мелькнуло недовольное лицо, а затем Акутагава заткнул его поцелуем. Ацуши для порядка протестующе промычал ему в губы, но быстро сдался — такой способ прекращения их споров всегда казался ему самым приятным. Он медленно отвечает, поглаживая пальцами чужую шею, и Рюноске постепенно сбавляет напор, позволяя поцелую стать более ленивым и нежным. Они отстраняются друг от друга нехотя, когда перестаёт хватать воздуха. В то же время оба чувствуют, что дышать стало гораздо легче. А ещё — что они оба чертовски устали. Акутагава легким жестом поддевает чужой нос своим и тихо говорит: — Идём спать, тигр. Ацуши улыбается и кивает. Бояться больше не хочется.