лакай ты мою кровь

Куроо кажется, что ему выстрелили в голову. В самый лоб или ровно промеж глаз. Это потом Куроо прислушивается к себе и думает: нет, в самое сердце. У него свербит за грудиной, там, под рёбрами — так глубоко зарытое, что он не понимает, что именно с таким усердством проедает в нём дыру. Отвратительно бездонную. И где-то в этой темноте на него сверкают чужие глаза. Куроо смотрит в лицо перед собой с растянутой, кривой и колючей улыбкой на своём лице. У него на смуглой коже целый разброс, огромная карта маленьких трещинок с колотыми краями, в которые Тендо заглядывает с таким интересом, что у Куроо не получается бояться. Он ничего не говорит — уголки губ показывают его тягучую боль, когда он укладывает горячую ладонь Тендо на щеку и обводит её большим пальцем. С той бережностью, с которой касаются чего-то не хрупкого, но ужасно важного — в темноте дыры его грудной клетки ухает и замирает простреленное сердце. Под пальцами чувствуются кости вместе с дыханием. Куроо не замечает, как забирается под чужую одежду. Он продолжает смотреть перед собой, будто если отведёт взгляд — случится что-то ужасающее. Вселенная рухнет. Тендо долговязый, нескладный и странный, но Куроо от него вставляет. Куроо тянет его за собой, заставляя делать шаг за шагом, почти маленькая игра на доверие — посмотри, куда я тебя приведу. Он садится на узкое кресло и Тендо садится вслед за ним — лицом к лицу, близко, плотно — до дурного. Если бы у сумасшествия было имя, Куроо бы не задумываясь сказал, что его зовут Тендо Сатори. Он выпрямляется в спине, вскидывается, чтобы столкнуться носами. Прикрыть глаза, мазнуть губами по скуле на рваном выдохе и обнять за узкую спину, притягивая ближе к себе. В самых кончиках пальцев концентрируется его маленькое отчаяние. Оно расползается мурашками, простреливая все позвонки и заставляя крупно вздрагивать. Если замереть на секунду, прислушаться к собственному телу, можно заметить, насколько сильно его колотит — их двоих, будто всё это настолько неправильно и нужно одновременно. Будто каждое движение руки, это целый свод нарушенных законов, за которые им придётся расплачиваться ещё несколько последующих жизней. Но никто не останавливается. Куроо целует невидимые созвездия на плечах и ключицах, пока Тендо жмурится и рвано дышит у него над ухом, пальцами вцепляясь в одежду и комкая её. Куроо недостаточно. Он задирает футболку вместе с тем, как ведёт ладонями по бокам, пересчитывает чужие выпирающие рёбра и останавливается, чтобы стиснуть в своих руках — сильно, почти болезненно, еле перебарывая вспыхнувшее желания сжать до хруста. В затылке щёлкает тумблер, когда Куроо подаётся вперёд и замирает — прижавшись губами к солнечному сплетению. Что-то внутри него замирает тоже — а потом взрывается целой сверхновой звездой. Куроо кажется, что его выжигает изнутри. У Тендо пальцы — такие же тонкие и длинные, как и он сам — зарываются в волосы Куроо на затылке и тянут, заставляют запрокинуть голову, почти отрывают, так что Куроо стонет — разочарованно, болезненно и потерянно, чтобы сразу после словить его взгляд. И снова это — не отводи глаз, иначе мы погибнем. Смотри на меня. Смотри на меня. Д у м а й о б о м н е. И дыши. — Дыши, — улавливает Куроо краем собственного сознания, чтобы после действительно вдохнуть. Тендо смотрит на него со странной смеюсь изучения, отрешённости и беспокойства. Куроо купается в этом, как в проклятом котле и думает, что ничего, кроме этой отравы, в нём не осталось. Хриплый смех царапает его глотку, оказываясь слишком сдавленным. Он думает, что это — не тот способ, которым он хочет задохнуться. Его способ — врезаться в рот Тендо своим, целуя смазано и исступленно, зажмуривая глаза до пляшущих ярких пятнет перед ними, до ощущения плавящегося сознания и огромного, разрастающегося жара под кожей, который затапливает его с головой, не оставляя ни шанса на спасение. Так, Куроо думает, он и закончится. Потому что Тендо отвечает ему с тем же запалом, разделяя это жгучее чувство на двоих. Куроо думает, что он хочет забраться к нему не под одежду — под кожу, поэтому вжимается так сильно, обнимает, надавливает — не пускает. Ладони Тендо гладят его лопатки, будто там обнаружатся остатки переломанных крыльев — Куроо снова смеётся и целует его за ухом. Это маленькое концентрированное безумие. Сцеженное в баночку и закупоренное. Куроо готов носить его на цепочке у сердца. Или заткнуть им простреленную дыру. Не дыру — думает Куроо — целую взорвавшуюся вселенную.