Мне страшно

      Мастер, мне страшно.       Страшно смотреть на то, во что превращается наш мир.       Страшно видеть сломленность людей, которые когда-то могли горы сворачивать голыми руками.       Страшно наблюдать за тем, как люди, обычные люди, теряют себя из-за силы. Свои идеалы, свои принципы, заменяя их на что-то иное. Непонятное для меня. И в то же время для меня — понятное.       Иногда я думаю, почему я не потерял себя, как они все?       И понимаю: потерял.       Я уже не такой, каким был раньше. Я стал жёстче, решительнее.       Я словно видел себя со стороны. Чувствовал, как моё сердце покрывается толстой коркой льда, как я становлюсь другим Франкенштейном тем, кто точно сможет уничтожить своего врага.       Тем, для кого все в этом мире — враги.       Я понимал тогда, что почти сдался, что почти позволил Ему поглотить себя, обратить в одну из своих душ.       А потом вы наняли меня на работу.       Я до сих пор смеюсь над этой ситуацией.       Но тогда я не верил вам. Хотел просто переждать свою слабость, воспользоваться вами, чтобы следить за ненавистным мне народом, а потом — уничтожить.       Я думаю, что вы это понимали тогда. Я до сих пор удивлён, почему вы решили помочь мне. Мне, у которого помимо «злых эмоцией, направленных на меня», были ещё мои собственные мысли.       И я знаю, что вы считывали их до тех пор, пока не смогли сами довериться мне.       Я знаю это! И ещё больше удивляюсь, почему вы решили мне помочь.       Почему приручали, словно дикого зверя, заставляли начать верить себе.       Вы разбили лёд в моём сердце. Вы освободили прежнего меня. Закалённого, повзрослевшего и уже не такого наивного, как в начале моего пути.       Но всё-таки меня.       И я был готов ради вас сделать всё. Служить вам не было для меня мукой или работой. Это было просто, как дышать. Я учился видеть в вашем народе другую сторону и понимать, что вы не так уж сильно отличаетесь от нас, людей. И среди вас есть так же хорошие и плохие.       А потом вы пропали. Зато вернулся страх.       Восемьсот лет!       Восемьсот! Лет!       Я ждал вас так долго прежде, чем вы снова вернулись ко мне. И вместе мы столько всего пережили.       Спасли детей, помогли модифицированным, вернули мир на земли Лукедонии.       Мастер, вы сами не представляете, сколько значит в этом мире такой Ноблесс, как вы.       Мне всё ещё страшно. Никто этого не видит.       Я не хочу этого.       Однако мне кажется, что вы — видите. Вы всегда знали, как смотреть глубже.       Страх толкает на иррациональные поступки, правда?       Мой — не такой. Я всё продумал. Я осознал, что больше всего беспокоит меня в этой жизни.       Ваша смерть.       Я боюсь потерять вас.       Я знаю, что вы готовы убить себя ради нас.       Я сделаю всё, чтобы этого не случилось.       Я выживу, Мастер. Обязательно.       Пожалуйста, дождитесь меня.       Кадис Этрама ди Рейзел отложил письмо на стол и прикрыл глаза рукой. Последнее предложение было зачёркнуто так, что его практически невозможно прочитать.       Рейзел смог.       В лаборатории Франкенштейна было тихо, все молчали, подавленно глядя в стены или полы. Никто не мог поверить, что всё произосшедшее — правда.       Их суровый босс, их полусумасшедшее начальство действительно...       Как такое могло произойти?!       Почти месяц назад Франкенштейн вскочил с дивана и ушёл в лаборатории, не сказав никому и слова. Почти две недели провёл там, а потом пропал.       Никто не знал, как он это сделал. Просто однажды в их доме запахло чем-то сладким и все: люди, благородные, даже Ноблесс — потеряли сознание.       Когда очнулись, включённый телевизор уже показывал сводки новостей, транслирующие полуразрушенные города, выкорчеванные леса и огромные ямы на месте пустынь. Новости в Интернете пестрели смазанными фотографиями Тёмного Монстра, в котором все остальные признали их поглощённое Копьём начальство.       Союз был уничтожен.       А Франкенштейн пропал.       И на столе одинокий лист пергамента, на котором чернилами было написано письмо на древнем лукедонском, которому когда-то от скуки научил Франкенштейна его Мастер. Мёртвый язык, которого никто уже и не знал, кроме них двоих.       Кадис Этрама ди Рейзел убрал руку от лица.       Он дождётся.       Научится жить в новом мире, восстановит свои силы и наотрез откажется возвращаться в Лукедонию. Он проводит из этого мира школьников, позже троих модифицированных. Намного позже проводит Геджутеля. Постоит на свадьбе Сейры, потом — Региса. Он будет принимать их детей в своём доме, что так и будет находиться в человеческом мире. Он будет на их свадьбе.       Он выдержит всё это.       Ради того, чтобы однажды, в его дом открылась дверь и прошёл человек.       Высокий, со светлыми кудрями и ярко-синими глазами. В старой истрёпанной одежде, потому что он не умеет так, как сам Рейзел, обновлять или меня ткань.       Который, Кадис Этрама ди Рейзел был в этом уверен, едва очнувшись в своём убежище, сразу покинет его, чтобы найти своего Мастера.       И теперь он склоняется перед ним на колено.       Рейзел не позволит этого.       Он предотвратит поклон и обнимет своего помощника.       Он поможет ему восстановиться быстрее после такого долго сна. Люди — не благородные, им не дано так долго спать. Последствия серьёзны, но не критичны.       Познакомит с детьми Сейры и Раэля. С ребёнком Региса. Познакомит со своими детьми, которые так и кочевали между Лукедонией и человеческим миром, учась и там, и там.       Он расскажет все новости человечества и мира благородных.       Он сделает всё, чтобы Франкенштейн больше не боялся.       Но это будет потом. Сейчас Кадис Этрама ди Рейзел помог ему усесться на кресло — ноги человека ещё были слабы. Как дошёл? Непонятно! — и с улыбкой предложил, как когда-то давно сам Франкенштейн:       — Чай?       Человек несмело улыбнётся. Он понимает, что потом всё вернётся на круги своя, и Мастер доверит ему служение себе.       Всё будет по-прежнему.       И всё будет иначе.       В этом мире есть Ноблесс и Франкенштейн. Двое, кто знает, что такое страх.       Двое, кто сделает всё, чтобы люди и благородные больше не ощущали этого чувства.       Тишина в доме не давила.       Это было нормально для них. Теперь всё было правильно.       Теперь — всё встало на свои места.