В тебе теперь живет надежда

— Тома? Несмотря на мягкий тон, голос Аяки прозвучал резко, ворвавшись в барабанные перепонки. Притворившись, что не слышал шагов, Тома упрямо продолжил тереть пол — то же место, что он мучил последний час. — Тома, ты выглядишь измотанным, — Аяка положила руку ему на плечо. — Тебе не кажется, что пора спать? — Я в порядке, — вздохнул Тома, вновь опуская тряпку в ведро с мыльной водой. — Я не против уборки. Аяка нахмурилась. — Конечно же, не против. Но мне кажется, что таким чистым дом не был никогда. Я даже ходить боюсь, чтобы ничего не испачкать, — усмехнулась она, но веселье быстро сменилось давящей тишиной. Спустя еще мгновение она добавила: — Не нужно перетруждаться. Ты ведь не просто управляющий. К тому же, ты не только управляющий. Тома на секунду замер. — Я в курсе, — уклончиво сказал он, признавая поражение. Он отстраненно позволил Аяке помочь ему встать и поплелся за ней в то крыло поместья, где располагались жилые комнаты. — Ты всегда можешь прийти ко мне, если тебе что-нибудь нужно, ты же знаешь? — спросила она, хмуря брови, когда они подошли к двери ее комнаты. Вина болью отозвалась у Томы внутри. — Это я должен о вас заботиться, госпожа, — слабо улыбнулся Тома, но Аяка веселья не поддержала. — Позаботишься, когда перестанешь походить на живого мертвеца, — упрекнула она. — Я буду очень зла, если ты подхватишь лихорадку из-за того, что вымотался до такой степени. — И добавила уже нежнее: — Тебе нужно хорошенько поспать. И не вставай слишком рано, а то я тебя знаю. — Да-да, я понял. Аяка смерила его взглядом, ни на секунду не веря в то, что он последует ее совету, но все равно пожелала спокойной ночи и задвинула за собой седзи. Как только она ушла, плечи Томы тут же опустились, и вместо того, чтобы отправиться в постель, он вернулся в зал, убрал волосы под повязку и вновь уселся на пол. В общем-то, он знал, что не был «просто управляющим». Его обязанности выходили далеко за рамки ухаживания за домом, да и семья Камисато никогда не настаивала на этом — напротив, его считали частью семьи. Он знал, что они никогда не смотрели на него косо — ни из-за должности, ни из-за происхождения. Рядом с Аякой и Аято он чувствовал себя в безопасности. Тома опустил взгляд на свои руки. Кожа на них была грубой и раздраженной от того, что он весь день отчаянно оттирал все поверхности в доме, а потом, когда там, откуда он начал, накапливалась пыль, принимался за уборку снова. У него было очень много работы, но даже это не спасало от собственных мыслей. Семья Камисато никогда не смотрела на него косо, но остальные инадзумцы… были более консервативны. Несмотря на то, что у него были местные корни, из-за внешности многие знатные семьи по-прежнему считали его чужаком, недостойным такой приближенности к настолько влиятельным людям. Тома бы соврал, сказав, что такие высказывания его не задевали — задевали, конечно, рождая противное чувство в животе. Однако обиднее всего было слышать комментарии по поводу его отношений с Аякой и Аято. — Он же распутничает по всему Рито! — слышал он перешептывания. — Кто знает, может, он так повышения и добился. Это лишь вопрос времени — когда его мондштадские гены осквернят будущие поколения или разрушат чей-нибудь брак. Чаще всего об этом говорили те, кто принимал его «благосклонность». Для людей, так пренебрежительно относящихся к иностранцам, они с излишним энтузиазмом рвались переспать с тем самым иностранцем, чтобы улучшить жизни других. Какое лицемерие. И несмотря на то, какое мнение сложилось у знатных семей, Томе было бы плевать, даже если бы вся Инадзума считала его мондштадтской шлюхой — если бы только глубоко внутри он не боялся, что это так. В конце концов, Аято всегда казался ему привлекательным, и ему нравился его вкрадчивый голос и изящный облик. Тома и сам не заметил, как в присутствии главы клана сердце вдруг стало биться чаще, но теперь игнорировать это не получалось — каждый раз, когда Аято улыбался или передавал ему тарелку чего-то едва ли съедобного, все внутри Томы будто мечтало вырваться наружу. Тома хотел, чтобы Аято обнимал его и гладил по голове — но не за тем, чтобы добиться повышения, а просто потому, что любил его. Хотя невозможно было представить, что Аято мог хоть когда-нибудь ответить взаимностью — даже если бы другие кланы перестали пристально за ним следить. Управляющий или нет, друг или нет, Тому и Аято по-прежнему разделяло слишком многое, не только положение, но и само существование. Тома не считал себя неуверенным, но при сравнении с кем-то вроде Аято неизменно чувствовал себя не значительнее пылинки на полу. Им обоим было лучше держать некоторую дистанцию, хотя от одной лишь мысли об этом у Томы что-то болезненно сжималось в груди. Тома проснулся, когда зал уже был залит солнечным светом. Шея и спина затекли от того, что он уснул на полу прямо рядом с ведром с водой. Проморгавшись и поняв, где он находится, Тома почувствовал во рту что-то мягкое, волокнистое со сладковатым металлическим привкусом. Он сплюнул на руку и одного взгляда хватило, чтобы его затопило ошеломленным осознанием. На его ладони переливались три вялых, испачканных слюной лепестка сакуры ~~~ На протяжении следующих нескольких дней Тома старался игнорировать постоянное присутствие лепестков в горле. Он не понимал, почему вдруг начал кашлять сакурой и уж тем более — как такое вообще было возможно, но явно осознавал, что это ненормально. Очевидно, это было как-то связано с аномалиями артерий земли, а может, даже имело отношение к Священной Сакуре. Потому Тома и отправился в Издательский Дом Яэ, где внимательно изучил все, что только смог найти об артериях земли, истории Инадзумы и даже о местных мифах и преданиях. Книги оказались бесполезны. Ни в одной из них не упоминалась странная болезнь, при которой люди кашляли лепестками. Но Тома был не из тех, кто легко сдается — недолго думая, он отправился в Великий Храм Наруками. Там, в окружении цветущей сакуры и опавших листьев юмэмиру, он отчаянно надеялся найти ответы. — О, Тома! Что привело тебя в Великий Храм Наруками? — с улыбкой поприветствовала его одна из жриц. — Здравствуй, Маки, — дружелюбно ответил он, пытаясь подавить рвущийся наружу сильный кашель. — Госпожа Мико случайно не здесь? Маки удивленно моргнула. — Какая неожиданная перемена. Я думала, госпожа Гудзи тебя пугает, — рассмеялась она. — К сожалению для тебя, она здесь. Я могу отвести тебя к ней. Тома поморщился, но тут же скрыл это за нервной улыбкой. — Было бы замечательно. Спасибо, Маки. Маки провела его по храму, направляясь к одному из зданий чуть в стороне. Гудзи Яэ стояла спиной к двери, но, когда они вошли, ее ушки дрогнули, выдавая все ее напускное безразличие. — Ах, неужели это управляющий клана Камисато, — хихикнула она, притворяясь удивленной. — Можешь идти, Маки. Думаю, нам нужно обсудить что-то очень серьезное, раз уж он проделал такой путь только ради меня. Тома непроизвольно вздрогнул, и Маки сочувственно глянула на него, когда Яэ обернулась. — Итак? Не скажу, что я сейчас занята, но даже свободное время можно потратить впустую, — произнесла Яэ, обходя Тому по кругу. Словно лиса, преследующая свою добычу. — Хотя должна признать, что ты меня заинтриговал. Я слышала о том, сколько времени ты провел в Издательском Доме, — задумчиво протянула она. — Кажется, у тебя проснулся неожиданный интерес к инадзумским сказкам и историям, верно? Надумал сменить профессию? — Я абсолютно счастлив служить управляющим в клане Камисато, госпожа Мико. Дело не в этом. — Нет? Как жаль, — ответила она расстроенно. — Нам бы не помешала лишняя пара рук. Но я отошла от темы, — хитро улыбнулась Яэ. — Могу лишь предположить, что найденных тобой книг оказалось недостаточно. Поэтому ты обратился ко мне — к той, кто веками внимательно наблюдает за происходящим в Инадзуме. В чем же дело? Что же ты никак не можешь найти? У Томы тут же вспотели ладони. Он сунул руку в карман и выудил лепестки сакуры, которые откашлял сегодня утром. — Ох. Как интересно, — выдохнула Яэ, потерев подбородок пальцами. — Говори. — Звучит невероятно, — начал Тома, — но я, кажется, кашляю лепестками сакуры. Я подумал, что если кто и знает об аномалиях артерий земли, особенно, если они касаются сакуры, то это вы. Яэ сверкнула глазами, и на мгновение Томе показалось, что сейчас она просто посмеется над ним. — Ты был прав, — к облегчению и ужасу Томы, вместо этого улыбнулась она. — Я абсолютно точно знаю, что с тобой происходит. — Правда? — вырвалось у Томы прежде, чем он успел подумать. — Потерпи, малыш, — рассмеялась она, принимаясь искать что-то среди свитков. — У меня даже есть текст, который может тебе помочь. Спустя мгновение она достала потрепанный свиток с венчающей его надписью «Цветение сакуры». Осторожно, чтобы не повредить пожелтевшую бумагу, Тома развернул его. — Болезнь ханахаки, — прочел он вслух. — Верно, — кивнула Яэ. — Довольно милое название для столь жестокой болезни, не находишь? «Цветочный кашель». Словно ребенок придумывал. — Почему же я никогда об этом не слышал? — пробормотал Тома, пробегая взглядом по свитку. Госпожа Мико пожала плечами. — Обычно это случается при довольно интересном стечении обстоятельств. Немногим людям везет оказаться в нужном месте. Точнее, я полагаю, не везет, — Яэ смотрела куда-то Томе за спину. — Печальное зрелище. Ты, должно быть, безнадежный романтик, раз твоя любовь начала тебя убивать. Тома стиснул зубы. — Полагаю, что так, — ответил он, и сквозь сожаление в его голосе было слышно раздражение. — Но что я могу с этим сделать? — Что ж, — протянула Яэ, явно наслаждаясь отчаянным положением Томы. — Ты всегда можешь признаться. Если хочешь знать мое мнение, глава комиссии Ясиро будет счастлив услышать от тебя… Румянец тут же хлынул на щеки Томы. — Это!.. Ни за что. Я управляющий, — прошипел он сквозь зубы. Яэ просто пожала плечами. — Сомневаюсь, что в конце концов это будет иметь хоть какое-то значение. Запретные чувства… Ах, как бы я хотела, чтобы авторы, присылающие мне свои работы, хоть иногда использовали воображение. Замечательно, что люди вроде тебя приходят ко мне и каждый раз напоминают, что реальная жизнь гораздо интереснее очередного легкого романа, — вздохнула госпожа Мико, покачав головой. — Какие еще есть варианты? — Как банально. Не думала, что ты струсишь. Разумеется, в случае, если глава комиссии не ответит на твои чувства — или если ты так и не осмелишься признаться, — добавила она с хитрой улыбкой, — существует ритуал, с помощью которого здесь, в Великом Храме Наруками, я смогу… удалить лепестки из твоих легких. Тома побледнел, позабыв о своем смущении. — А… как именно проводится ритуал? Госпожа Мико рассмеялась. — Что бы ты там ни представил, на самом деле все не настолько неприятно… Для меня. Не могу обещать, что больно не будет, но ведь у тебя и так в легких цветы. К удовольствию Яэ, Тома немного расслабился. — Не переживай, никто не будет вскрывать твою грудную клетку. Мы же не в Снежной. Но у ритуала есть… что ж, назовем это побочным эффектом. Тома нервно сглотнул. — Например? — Есть два варианта, в зависимости от того, какие последствия ты предпочитаешь, — пояснила она. — Либо ты лишишься способности любить в принципе, либо же потеряешь все воспоминания о том, кого любил. Такие вопросы не решаются деликатно и без последствий. Чтобы помочь тебе, нужно удалить источник заболевания, но, разумеется, существуют разные способы добиться желаемого. Тома вздохнул и нахмурился. — Конечно. Ну, в любом случае, спасибо вам, госпожа Мико. Вы мне чрезвычайно помогли. — Разумеется, — Яэ покачала головой. — Разве могло быть иначе? — Могу я ненадолго одолжить этот свиток? — спросил Тома, не обращая внимание на ее насмешки. Яэ выгнула бровь. — Зачем? Ты знаешь, что можешь сделать. Ты признаешься и чувства окажутся взаимны, а цветы рассосутся сами собой. В любом другом случае ты вернешься сюда, чтобы я провела ритуал по удалению твоей любви. Томе не понравился тон, с которым она это произнесла. Удаление любви. — Мне… мне нужно время подумать. Яэ дразняще фыркнула. — Вот как. Не понимаю, о чем тут можно думать. Что бы ты ни выбрал, свиток не должен покидать храм. Но лишь из своей непомерной доброты я разрешу тебе взять его на пару дней. — Спасибо, госпожа Мико! — обрадовался Тома. — Я буду обращаться с ним очень осторожно. — Я бы не доверила тебе свиток, если бы считала, что ты не способен бережно его хранить, — сказала Яэ. — Но это не значит, что я не стану тебя преследовать, если ты не вернешь его до конца недели. Тома замер. — Я шучу, конечно же. Это было бы слишком хлопотно. О, и еще кое-что, — вспомнила она, обходя Тому. — Дай мне минутку. Вернувшись, она протянула ему небольшой пузырек с полупрозрачной розоватой жидкостью внутри. — Вы, смертные, так любите тянуть, хоть и жизнь у вас ограничена. Это поможет тебе выиграть немного времени. — Выиграть время? — Именно, — произнесла Яэ с садисткой улыбкой. — У тебя в легких цветы. Болезнь развивается, цветы растут. И если вовремя не решишь проблему, ты задохнешься. Как жаль. Тома вдохнул, пытаясь успокоиться, но ощущение лепестков в горле совершенно не обнадеживало. — И как же оно действует? — поинтересовался он. Дрожь в голосе скрыть почти не удавалось. — Это масло травы наку, релаксант для настроения, — пояснила Яэ. — Добавляй пару капель в чай, чтобы немного приглушить эмоции. И любовь в том числе. А меньше любви — медленнее рост цветов. — У него тоже есть побочные эффекты? — В очень редких случаях, но, по правде говоря, они незначительны. Не принимай слишком много, иначе… скажем так, будешь рассеянным. Или даже более эмоциональным, а этого мы совсем не хотим. Тома непроизвольно нахмурился. — Ты не похож на курильщика, так что стоило бы поблагодарить меня за то, что я даю тебе столь чистое эфирное масло. Наши ресурсы немного ограничены, — она усмехнулась. Тома вздохнул, но все равно искренне поблагодарил. Не хотелось бы нажить себе врага в ее лице. Уже уходя Тома услышал, как Яэ, вернувшись к своему прежнему занятию, едва слышно произнесла: — Ах, какая трагедия. Для него. Давно я не видела, чтобы кому-то этого не хватало. Ее хитрый смех преследовал Тому до самого поместья Камисато. Бутылек в кармане и свиток, который он бережно нес под мышкой, жглись так, словно он нес раскаленные угли. ~~~ Аято редко проводил время дома, но когда ему удавалось, поместье Камисато словно оживало, наполняясь перепалками Аято и Аяки и рассказами о раздражающих чиновниках и головокружительных битвах. Обычно Тома с радостью слушал рассказы Аято так долго, как только мог, но в последнее время от одного вида Аято внутри что-то больно тянуло. Тома перечитал свиток, данный госпожой Мико, множество раз. «Болезнь ханахаки — особая аномалия артерий земли, уникальная для Инадзумы, — было написано в нем. — Болезнь появляется, когда люди, любящие самозабвенно, но безответно, долгое время контактируют с поврежденными ветвями Священной Сакуры. В мирное время болезнь проявляется редко, но во время вооруженных конфликтов ветви Сакуры повреждаются и все больше и больше людей заболевают ханахаки, подвергаясь первобытной силе». Тома подумал, что ему невероятно повезло работать при Указе Сакоку. Он занимался обычными поручениями клана Камисато, а затем — участвовал в жизни Сопротивления, и ему редко удавалось находиться вдали от поврежденных корней. Он читал дальше: «Пытаясь излечить раненые ветви, Священная Сакура чувствует разбитые сердца безответно влюбленных людей и ошибочно расцветает в грудных клетках, чтобы цветы излечили раны. Чем дольше люди живут с этой болью, тем больше цветов пытаются ее унять. Однако если же чувства становятся взаимны или забыты, то цветы исчезают. Этого можно добиться естественным путем или же с помощью специальных ритуалов. Неизвестно, удается ли пациентам полностью избавиться от лепестков, однако из-за того, что болезнь ханахаки случается довольно редко, еще не было возможности выяснить, вернется ли болезнь, если им вновь разбивают сердце». Тома вздохнул и свернул свиток. Яэ Мико была права: не было никакой причины брать свиток с собой. Каждая фраза все больше и больше повергала его в уныние. — Тома, — глубокий и проникновенный голос раздался снаружи комнаты. — Ты чего там один грустишь? Моего присутствия недостаточно, чтобы тебя порадовать? Тома быстро убрал свиток в ящик, а флакончик с маслом травы наку — в карман. — Мне немного нездоровится, мой господин, — слабо рассмеялся он. — Вы тут ни при чем. Двери разъехались, впуская Аято в комнату. — Ох, Тома, ты в порядке? Обычная простуда? Или, может, ты съел что-нибудь не то? — Аято приложил тыльную сторону ладони ко лбу Томы, шутливо сюсюкая. Оставалось только надеяться, что его румянец Аято примет за признаки болезни. — Хм, кажется, лихорадки у тебя нет, — Аято отошел от него, и Тома не понимал, принесло ли это ему облегчение или разочарование. — Если серьезно, то для тебя странно быть таким… хм, нелюдимым. Тебя что-то тревожит? Аяка говорила, что ты был немного отстраненным в последнее время. — Все в порядке, честное слово. Горло просто немного побаливает, — ответил Тома. Он не то чтобы соврал — просто не сказал всей правды. — У меня есть лекарства, так что я скоро поправлюсь. — Хорошо, — произнес он. — Тома, я рад, что ты наконец начал уделять должное внимание заботе о себе, — его голос стал мягче, и Тома почувствовал укол вины, но несмотря на это все равно позволил себе насладиться похвалой, хоть она и была незаслуженной. Аято продолжил: — Тебе стоит отдохнуть. Правда, завтра утром мне уже нужно будет уезжать, поэтому я уйду довольно рано, но если я увижу, что ты встанешь раньше меня, то мне придется вернуться и отругать тебя. Тома добродушно закатил глаза. — И как же вы собираетесь это проверить? — рассмеялся он. — Ну, разумеется, вот так, — сказал Аято и направился к кровати Томы. Мысли Томы моментально выветрились из головы. — Подождите, мой господин, вы же не можете… — А? С чего бы тебе мне приказывать? — тихо пробормотал Аято. Тома сглотнул, чувствуя, как быстро колотится сердце внутри. — Я шучу, конечно же. Может, мне бы пошло на пользу слушать тебя чаще, Тома. — Он забрался под одеяла на кровати Томы, широко улыбаясь. — Иди готовься ко сну. Я подожду здесь, так что даже не думай вернуться к работе. Тома отчаянно покраснел и поспешно скрылся в умывальной, чтобы переодеться и умыться. Снимая штаны, он почувствовал флакончик в кармане и тут же полностью осознал тот факт, что он собирается разделить постель с человеком, который его убивал. Тома невесело рассмеялся, а затем задохнулся от кашля, отхаркнув покрытые слизью лепестки сакуры и сплюнув их в раковину. Не давая себе времени на раздумья, он наполнил водой стоящий на раковине стакан, добавил пару капель масла и, размешав все пальцем, выпил одним глотком. На вкус микстура оказалась кисловатой и немного горькой, словно он лизнул дверную ручку, и Тома снова закашлялся, чувствуя, как лепестки в горле поднимаются навстречу выпитому лекарству. Тома осуждающе посмотрел на бутылек с обманчиво-невинной розоватой жидкостью. Он хотел убрать его за раковину, чтобы больше никогда не видеть, но вместо этого он сунул его в карман, зная, что завтра он скорее всего наденет те же штаны. Несмотря на то, что он уже сказал Аято про лекарство для «больного горла», мысль о том, что кто-то может увидеть флакончик, неожиданно жестоко напомнила о том, что происходящее — реально. То есть он действительно умирал от того, что задыхался от лепестков сакуры, а болезнь ханахаки — вовсе не какая-то сказка, придуманная Гудзи, просто чтобы в очередной раз над ним подшутить. Тома тяжело вздохнул, но постарался вернуть себе привычное выражение лица, прежде чем вернуться в комнату, где Аято уже с комфортом устроился в его одеялах. Тома пробрался под них, улегся рядом, и Аято тут же прижал его к себе, крепко обняв за плечи. В любой другой день такой жест успокоил бы и воодушевил Тому, но сегодня он неожиданно высасывал последние силы. Не то чтобы Аято знал о том, что Тома умирал от любви к нему, но его присутствие за спиной казалось почти оскорбительным. Тома, поняв, что проснулся один, а постель на другой стороне была холодной, к своему разочарованию и усилившемуся чувству вины вздохнул с облегчением, радуясь, что он вновь один. ~~~ К концу недели Тома не вернул свиток госпоже Мико. И через неделю, и через две — тоже. Вместо этого он спрятал его посреди одежды, и небольшая выпуклость в сундуке маяком светила его сознанию. К концу третьей недели Тома забеспокоился, что госпожа Мико появится в поместье, чтобы потребовать свой свиток обратно. Но как бы он ни боялся госпожу Мико, он никак не мог найти в себе силы принять решение о том, что делать дальше. Каждый раз, когда он говорил с Аято, признание застревало где-то в горле, так и не находя выхода. Хуже того: мысль о том, чтобы лишиться возможности любить, пугала его больше возможного признания, но и потеря воспоминаний была не лучше — при Указе Сакоку остров Рито не сможет нормально функционировать без помощи Томы. Так что Тома просто варился в собственных мыслях, вызывая обеспокоенные взгляды от Аяки и других членов комиссии Ясиро каждый раз, когда задыхался от очередного приступа кашля и пытался проглотить лепестки сакуры, чтобы потом, оставшись одному, выблевать их в умывальной или за скалами. Ему стало трудно дышать, легкие казались тяжелыми из-за копившихся в них лепестков, и все это усложняло его привычный путь от работы до поместья. Единственной отдушиной стал горьковатый от масла травы наку чай, который он заваривал все чаще и чаще. Когда он отпивал его, разум на мгновение затуманивался, позволяя ненадолго забыть о бесконечной тревоге и тяжести в груди. Отдаленно он понимал, что лекарство не будет действовать постоянно, что обращение к практически постоянному употреблению наркотика не будет помогать всегда, а с развитием болезни он и вовсе станет невосприимчив к действию масла. И все же он пил свой чай и, под его действием, не мог полностью осознать, что с каждым днем становился все ближе и ближе к смерти от вполне излечимого заболевания. Конечно же, успокаивающее действие не могло длиться вечно. Он ужинал с Аято и Аякой, когда понял это болезненно ясно. Аято обычно был довольно сдержанным даже в компании близких друзей или семьи, поэтому редко можно было наблюдать, как он открыто выражает свои эмоции. Но пока Аяка в красках рассказывала про разочаровавшего ее торговца, с которым ей по долгу службы пришлось контактировать, даже Аято не смог сдержаться и, откинув голову, рассмеялся, словно ноша его семьи вдруг освободила его плечи. Тома удивленно разглядывал его, морщинки вокруг его глаз, его широкую улыбку, и на мгновение позволил себе задуматься, представить, каково это было бы — помогать Аято чувствовать себя так расслабленно с ним наедине. Тома едва успел понять, что его прекрасному эмоциональному контролю приходит конец и он уже прошел точку невозврата. Я разрушу этот счастливый момент. И хотя он был готов, он все равно разозлился, согнувшись пополам от сильнейшего приступа кашля и не в силах вздохнуть из-за того, что лепестки плотно забились в горло. Он склонился над столом, пытаясь ничего не уронить. От боли остальные чувства притупились, он едва слышал обеспокоенных Аято и Аяку. Это было отвратительно — то, что теперь они знали, как сильно он болен. Тома подумал об этом с сожалением. Мысли в голове медленно перетекали одна в другую, в отличии от мельтешившего вокруг мира. Время словно замедлило свой бег. Спрятать лепестки — меньшее, что он мог сделать, поэтому он вдохнул то, что откашлял на руку, и попытался проглотить, но попытка не увенчалась успехом. Может, его трахея ослабла и сузилась, бесконечно раздражаемая каждодневным кашлем. Дрожащими руками он, не думая, насколько это поможет, потянулся к карману и достал флакончик с маслом. Осторожно держа его, чтобы не налить слишком много, он добавил несколько капель в чай. Резкий, насыщенный запах наполнил комнату, и, кое-как все перемешав, Тома глотнул чай, чувствуя, как горьковатая жидкость обжигает раздраженные участки горла. Острая боль заставила его поперхнуться. Действие лекарства началось не сразу, пусть и быстро, но эти минуты, казалось, превратились в вечность. Туман в голове понемногу рассеивался, и горлу становилось легче. Лепестки падали в пищевод. С отчаянием тонущего Тома вдохнул так глубоко, как только мог, и… ох. Даже в глазах потемнело от недостатка воздуха, и зрение лишь теперь возвращалось к нему, являя выражения лиц Аято и Аяки во всех деталях. — Тома! Ты в порядке? — спросила Аяка высоким от ужаса голосом. — Можешь дышать? — Да, — сипло ответил Тома. — Все нормально. Теперь нормально. Аято сжал губы в тонкую линию, не веря его словам. — Аяка, не могла бы позвать врача комиссии Ясиро? — попросил он, не отводя от Томы взгляда. — Конечно. Я вернусь, как только смогу, — ответила она, почти выбегая из комнаты. Аято и Тома остались вдвоем, и Тома едва смог подавить очередной приступ кашля, сдерживая чертовы лепестки. — Ты говорил, что тебя беспокоит горло, — начал Аято пугающе спокойным тоном. — Это не было похоже на просто больное горло, Тома. Тома вздохнул. — Я знаю, мой господин. — И про то, что ты принимаешь лекарство, ты тоже соврал? Я узнал этот запах, Тома, и насколько я знаю, употребление легких наркотиков никак не помогает от респираторных заболеваний. Оказалось неприятно слышать, как Аято обвиняет его во лжи, но ведь он же все-таки врал, так? Его действительно беспокоило горло, но в данный момент оно было меньшей из всех проблем. — Я не врал про лекарство, — хрипло произнес Тома. Его голос дрожал от вины и недавних приступов. — Мне прописали масло травы наку. Из-за его успокаивающих свойств. Аято, погруженный в свои мысли, мгновение сидел молча. И хотя его волнение морщинками прочертило лоб, он все равно оставался невероятно красивым, и Тома снова закашлялся, сжав лепесток в зубах, а не глотая его. Если он проглотит еще хотя бы пару лепестков, без рвоты сегодня точно не обойдется. — Извини, что вышел из себя, — уже мягче произнес Аято, ласково поглаживая Тому по волосам. — Ты явно очень болен, и я точно не намерен ухудшать твое состояние. Позволь проводить тебя до комнаты. Тома сонно прикусил губу, но позволил Аято помочь ему, опираясь о его плечо. Голове и груди было одинаково тяжело, и от цветочного привкуса, который он, казалось, чувствовал каждой клеточкой тела, становилось только хуже. Едва понимая, что происходит, Тома позволил Аято помочь ему переодеться ко сну, снять влажную от пота футболку и надеть мягкое, шелковое кимоно — что-то из гардероба Аято, судя по качеству ткани. Врач вместе с Аякой прибыл немного позже, они спешно вошли в комнату, и он сразу же приступил к осмотру. Тома заволновался, что врач все узнает и обязательно расскажет Аято и Аяке, что же именно происходит, но, к счастью, он смог определить лишь то, что горло и дыхательные пути были раздражены — не только от частого кашля, но и от регулярной рвоты. Аяка побледнела, услышав об этом, и Аято, хоть и сжал губы в тонкую линию, казалось, тоже слегка побледнел. Вскоре врач ушел, и Тома остался один на один с надвигающимся гневом семьи Камисато. — Тома, ты правда следил за своим здоровьем? — дрожащим голосом начала Аяка. — Я видела, что ты выглядел немного уставшим, но… — она замолчала, не договорив. — Врач, кажется, не считает, что у тебя какая-то инфекция, но ведь не может же быть, чтобы у тебя уже было это заболевание? Твое состояние так быстро ухудшилось… Тома не знал, что ей ответить. — Прошу прощения за то, что заставил вас волноваться, — тихо произнес он. Что-то сжалось внутри, когда он заметил слезы в уголках глаз Аяки. — Вы были правы, когда говорили, что мне стоит отдохнуть. Может, все было бы не так плохо, если бы я послушался, — он нервно рассмеялся, но смех вышел неживым. Ни Аяка, ни Аято его веселья не разделяли. — Думаю, нам стоит дать Томе отдохнуть, — едва слышно сказал Аято. Его тон снова был пугающе спокоен. — Уверен, что после такого приступа немного уединения ему не повредит. Аяка нахмурилась. — Я не хочу оставлять его одного, — призналась она. — А если у него снова случится приступ?.. — Все в порядке, моя госпожа, — перебил ее Тома. — Вы будете всего лишь в паре комнат от меня. Нового приступа не будет, но если что — вы услышите. К тому же, хотя вы и ругаете меня, что я недостаточно отдыхаю, кто-то же должен заставлять вас делать то же самое. Сохранять рассудительность можно, только достаточно отдыхая, так? Аяка помешкала, но все же встала. — Аято, ты можешь побыть с ним хотя бы недолго? Мне будет спокойнее, если с ним кто-то останется, — попросила она, явно расстроенная из-за того, что ее выгоняют. Тома слегка поморщился, но Аято кивнул. — Не беспокойся, — просто сказал он, и Аяка, кивнув, вышла из комнаты. Аято продолжил, как только стихли ее шаги: — Я подумал, что тебе будет легче рассказать про свою болезнь, если Аяки не будет. Раз уж я узнал лекарство, а ты, кажется, не торопишься рассказывать нам, что с тобой действительно происходит, и неважно, что тебе становится хуже. Тома вздохнул. — Полагаю, что так, — ответил он, не в силах поднять взгляд и посмотреть на Аято. — Ну и? Кто прописал тебе масло? — Я ходил к госпоже Мико в храм, — ответил Тома. — Моя болезнь — не просто обычное недомогание, она вызвана аномалиями артерий земли. Масло помогает успокоить эмоции и снизить влияние артерий. Аято задумался. — Кажется, в этом есть смысл. Я доверяю суждениям госпожи Мико. Дала ли она какой-то прогноз? — Наверное, мне стоит сходить к ней еще раз, — неохотно признал Тома. — Все равно эффект от масла уже не такой, как прежде. Аято нахмурился, но ничего не сказал. Вместо этого он подошел к шкафу, достал еще один футон и расстелил рядом на полу. Не переодевшись, он лег на футон — на расстоянии вытянутой руки от Томы, но не касаясь его. — Я не стану больше расспрашивать тебя про болезнь. Сегодня. Но нам так или иначе придется вновь это обсудить, особенно если твое состояние ухудшится или прогноз окажется… неутешительным, — Аято недовольно поморщился. — А сейчас все же постарайся заснуть. Я буду рядом, пока ты не проснешься, так что если тебе что-нибудь понадобится — разбуди меня, и я тебе помогу. Тома почувствовал, как тает сердце, и не смог сдержать кашель, давясь сдавленными звуками, словно они рвались из него наружу, пока его не затошнило. Аято тут же оказался рядом, успокаивал, пока Тома задыхался от застрявших в горле лепестков, и не отходил, даже когда Тома слабо пытался его оттолкнуть. Тома не хотел ему признаваться — не знал, как признаться, — что все попытки Аято помочь только убивают его быстрее. В конце концов приступ прошел, и Тома откинулся на подушки, чувствуя тошноту и бесконечную усталость. Аято ушел за водой для него, но прежде чем он вернулся, Тома уже провалился в липкую дрему, темную и без сновидений. Утром, когда Тома проснулся, Аято, вытянув руку в сторону одеял Томы, все еще лежал на футоне рядом, хотя пробивающиеся солнечные лучи подсказывали, что было уже позднее утро. Тома тихо кашлял, прикрываясь локтем, и чувствовал себя отвратительно, но все равно переоделся и принялся искать свиток под одеждой… Его там не оказалось. Тома на мгновение запаниковал, просматривая все ящики, но затем услышал еще сонный голос позади себя. — Он на столике у кровати, — пробормотал Аято, и сердце Томы ухнуло куда-то вниз. — Я… — он запнулся, не зная, что ответить, но Аято только зевнул, заворачиваясь в одеяло. — Все в порядке, Тома. Ты собираешься к госпоже Мико, да? Надеюсь, ритуал избавит тебя от боли. Тома замешкался, но кивнул и вышел из комнаты, как можно быстрее направляясь в Великий Храм Наруками, хотя и непроходящая тяжесть в легких, и усиливающаяся усталость осложняла ему путь. Слова Аято прокручивались в голове, и уже не в первый раз он чувствовал беспокойство. Тома ведь на самом деле не хотел, чтобы ритуал сработал, да? ~~~ — Так-так, посмотрите-ка, кто здесь, — Мико появилась сразу же, едва Тома поднялся в храм. — Ты действительно не торопился. — Приношу свои извинения, — хрипло сказал Тома, склонив голову и протянув свиток. — Я хотел вернуть его раньше, но сомневался. — Бог ты мой, твой голос звучит ужасно, — вздохнула она, будто бы изначально знала, что так и будет. — Полагаю, затянувшееся изучение свитка тебе не помогло? Тома не ответил. Спустя мгновение тишины Яэ фыркнула. — Раз уж я знаю, что ты скорее позволишь островам Инадзумы утонуть, чем испортишь чью-то вещь, я прощаю тебе твои сомнения, — сказала она. — Но не думай, что я позволю тебе взять еще хоть что-нибудь. Сомневаюсь, что мне хватит терпения проявить доброту. — Я понимаю, — ответил он, вновь кланяясь. Яэ задумчиво протянула: — Итак? Судя по твоему голосу, ты пришел, чтобы я провела ритуал аи но дзёкё? На твое признание не ответили? Или ты даже не пытался? — Я… не признался. — Тома не знал, почему говорить об этом было так стыдно. — Так и быть, я буду считать, что это наиболее логичное решение, хоть я и разочарована, — она пожала плечами. — Не давите на меня, — невесело произнес он. — Я же все-таки умираю. — Ты просто трус, — ответила она, и Тома поморщился. — Мне нужно немного времени на подготовку, но все зависит от того, что ты выбрал: лишиться любви или воспоминаний. Надеюсь, ты уже принял решение. Тома уже было открыл рот, чтобы ответить «любовь», но в голове непроизвольно вновь возникли слова Аято. «Надеюсь, ритуал избавит тебя от боли». — Н-на самом деле, я не хочу проводить ритуал, — признался Тома. И вот теперь госпожа Мико выглядела по-настоящему раздраженной. — Я была о тебе лучшего мнения, Тома. Считала, что ты не станешь бездействовать, позволяя болезни убить тебя. В чем же тогда смысл твоей тяжелой работы на благо жителей и гостей Инадзумы по избавлению их от тяжелого гнета причуд знатных семей, если ты позволяешь их мнению о тебе — или хуже, своему собственному страху, — встать на твоем пути к любви? — Яэ приподняла его подбородок краем свитка и пристально посмотрела прямо ему в глаза. Ее взгляд леденил душу своей пустотой и таившейся в ней великой потусторонней силой. — Я не должна тебя приободрять. Тебе совсем не стыдно? Или ноша стыда на твоих плечах настолько тяжела, что ты не можешь осмелиться и позволить себе сбросить этот груз? Тома замер, открыв рот, но его ступор быстро прошел: он согнулся от боли и его вырвало лепестками сакуры прямо на красный бордюр храма. Почувствовав близость Великой Сакуры, лепестки, переливающиеся электро элементом, еле-еле закружились у ног, все еще покрытые слизью и слюной. Выровняв, наконец, дыхание, Тома резко выпрямился и впервые сам посмотрел госпоже Мико в глаза. Хоть она и пугала его, она была права, и Тома впервые понял, как же ему выбраться из этой ловушки, куда он сам себя загнал и где теперь медленно умирал от безответной любви, не находя в себе сил хоть что-то с этим сделать. — Извините, что доставил столько проблем! — сказал он, низко кланяясь и тут же спотыкаясь от внезапного головокружения. Его глаз Бога едва заметно сиял по краям. — И пока я не ушел. Я принес вам остатки масла травы наку, если оно вам нужно. Яэ взглянула на полупустой флакончик с отвращением. — Нет, — ответила она. — Оставь себе. Повеселишься немного, м-м? Может, хоть так будешь меньше нервничать. Тома едва заметил ее насмешку, осторожно убирая флакончик в карман и снова кланяясь. — Спасибо, — отрывисто произнес он, быстро направляясь к выходу из храма. — Обещаю, как только поправлюсь и смогу нормально дышать, я вернусь, чтобы тут прибраться. Тома ушел, но успел услышать, как тяжело вздохнула Яэ. — Смертные… Постоянно куда-то спешат и всегда такие бестолковые. Как жаль, что я считаю их такими очаровательными. ~~~ — Госпожа! — почти прокричал Тома, едва оказался в поместье. Аяка завтракала перед долгим днем, полным работы, и громко ахнула, увидев Тому. — Тома! Ты же еле дышишь! И выглядишь так, будто упал в море, — она ошеломленно прикрыла рот рукой. — У тебя снова приступ? Лекарство с собой? Мне стоит позвать врача? — Нет-нет, я в порядке. Я бежал сюда, поэтому так тяжело дышу, — прохрипел Тома, хотя в горле все равно ощущались лепестки. — Ваш брат уже покинул имение? — Нет, — ответила Аяка в замешательстве. — Он взял выходной на сегодня из-за твоего состояния, поэтому, наверное, он в своем кабинете. А что такое? — Спасибо большое, я все объясню чуть позже, простите! — Тома ринулся дальше по коридору, уже не слушая, что спрашивала Аяка. Постучав в дверь Аято, он спросил: — Мой господин, могу ли я войти? — Тома? Ты уже вернулся? — Аято открыл дверь. Он отчего-то выглядел растрепанно, одетый в повседневное кимоно, а не в его привычный костюм, и волосы его были взъерошены, а не как обычно — аккуратно собраны. — Да, — ответил Тома, немного удивленный таким видом Аято. — Мы можем поговорить? — Конечно, — кивнул Аято, впуская Тому внутрь и закрывая за ним дверь. — Ты в порядке? Госпожа Мико тебя вылечила? — Эм, нет… Но не потому, что ритуал не сработал, — произнес Тома, чувствуя, как сердце бьется где-то в горле. — Тогда почему? Если ты отказался от ритуала, то тебе понадобится операция, — встревоженно заметил Аято. — Тома, я не хочу наблюдать, как ты умрешь от неразделенной любви. — Я не умру, — заверил его Тома. — Прежде чем вернуться в Храм, я должен попробовать кое-что важное. Ну, если мне придется возвращаться. Пожалуйста. Повисла тишина. — То есть… ты решил признаться? Тома стремительно покраснел, но продолжил: — Да. Не хочу больше страдать из-за своего бездействия. Аято на секунду зажмурился, сложив руки на груди. — Что ж, рад слышать, — осторожно, чуть хрипло сказал он. Томе неожиданно стало неуютно и тревожно. Неужели Аято уже все знал? Может, он боялся услышать признание Томы, потому что ему придется оттолкнуть его? И все равно Тома не отступил. — Простите, что заставил вас волноваться, — начал он. Аято промолчал. — Я люблю вас, мой г… Я люблю тебя, Аято, — исправился Тома. — И мне жаль, что я так долго на это решался. Надеюсь, своим признанием я не перешел черту, разделяющую наше положение. — Тома судорожно вдохнул. — Вот так. Теперь, после всего, я думаю, ничего страшного, если мне придется вернуться в Храм. Все в порядке. — Нет, — едва слышно произнес Аято. Тома на мгновение вновь почувствовал, как лепестки поднимаются в горле. Но Аято продолжил: — Нет, тебе не нужно возвращаться в храм, — он подошел ближе и отвел челку с глаз Томы. Сегодня на нем не было повязки, и волосы падали на лицо. — Я тебя люблю, Тома. Я увидел свиток, когда искал тебе одежду, и решил, что ты влюблен в кого-то другого, раз твоя болезнь проявилась от невзаимной любви. Я был уверен, что ты влюблен не в меня, потому что меня довольно давно не было дома и ты мог не заметить, как я к тебе отношусь. Аято вздохнул. — Я никогда не думал, что ты, возможно, сочтешь свою любовь невзаимной из-за меня. Тома, я тебя люблю. И Аято обнял его — крепко, но ласково, чтобы не потревожить раздраженные легкие. Тома с облегчением выдохнул, ощущая, как лепестки внутри медленно исчезают. В объятиях Аято было спокойно и приятно, словно он оберегал его, как и было всегда, и Тома позволил себе податься навстречу, утыкаясь носом в сгиб его плеча. — Мой господин… — начал Тома, севшим от стольких недель кашля и рвоты голосом. Но Аято перебил его. — Зови меня Аято, если мы не на людях, — сказал он, и Тома почувствовал, что глупо улыбается от этих слов. — Пойдем, нужно сделать тебе чай с медом, чтобы голос быстрее восстанавливался. — Подожди, еще кое-что, — Тома обхватил его лицо руками и невинно коснулся его губ своими. Голова закружилась даже от такого мимолетного прикосновения. Легкий румянец расцвел на щеках Аято, красиво контрастируя с его голубыми волосами и кимоно, и неожиданно Аято притянул Тому ближе и поцеловал сам — глубже и дольше. Наконец, они оторвались друг от друга, и Аято облизнул губы и вздохнул. Увидев недоумение на лице Томы, он пояснил: — Сакура. Мне никогда не нравились цветочные вкусы, поэтому я могу лишь представить, как тебе было неприятно так долго чувствовать этот привкус. — Ну, в твоих розыгрышах ты никогда не чурался «цветочных вкусов», — шутливо упрекнул Тома. — Обещаю, что больше никогда не предложу тебе что-то цветочное, — произнес Аято, направляясь к двери под тихий смех Томы. За дверью обнаружилась Аяка. Она смущенно улыбалась из-за того, что ее поймали. — Оу, — она накрутила прядь волос на палец, — Если вас это утешит, я мало что слышала. — Я знаю, — ответил Аято, и Аяка закатила глаза. — Да-да, я знаю, что глупо было подслушивать под дверью главы Сюмацубан, да-да, — фыркнула она, но ее улыбка выдавала ее деланное раздражение. — Вы двое определенно обязаны все мне объяснить, когда я закончу работать. Вам повезло, что я такая понимающая сестра, иначе я бы очень разозлилась из-за того, что мне ничего не сказали. Тома рассмеялся. — Не волнуйтесь, моя госпожа. Вы же знаете, что вам я всегда все рассказываю первой. — Разумеется! — рассмеялась Аяка. — Если серьезно, то я рада за вас. Надеюсь, без меня вы приятно проведете время. Вам обоим стоит хорошенько отдохнуть после всего, что случилось. — Вам тоже следует отдохнуть, — заметил Тома. — Я ведь вчера так напугал вас своей болезнью. — Действительно напугал, — нахмурилась Аяка. — Но оставим это до вечера. Дела клана Камисато не берут больничный. И простите, что я не хочу быть третьей лишней в новоиспеченной парочке. Аяка поспешно ушла, и Тома встревожился, но Аято только усмехнулся. — На ее месте я бы поступил точно так же, — признался он, и Тома тяжело вздохнул от смущения. — И что же мы будем делать сегодня? — Сначала заварим чай для твоего горла. — А потом? — А потом, конечно же, будем отдыхать весь день, если нам захочется. Мне понравилось спать рядом с тобой, — нагло заметил Аято, — хотя я не понимаю, почему после этого ты был уверен, что я к тебе ничего не чувствую. Тома снова покраснел. — Ты так говоришь, только чтобы меня смутить, — укорил он, и Аято усмехнулся. — Конечно. Тебе очень идет румянец, — ответил он, и Тома уткнулся ему в плечо. — Нам стоит поблагодарить госпожу Мико, — произнес он в шелковое кимоно. — Из-за нее я смог набраться храбрости и признаться тебе. Аято забавно хмыкнул. — Да брось. Она достаточно повеселилась надо мной из-за моих чувств к тебе. Хотя, конечно, я ничем не выдавал свое отношение, но, полагаю, кицунэ обладают некой интуицией в этом вопросе. Тома нахмурился. — Никогда о таком не слышал, — сказал он. Аято пожал плечами, но задумался. — Что такое? — поинтересовался Тома, и Аято тихо рассмеялся. — Она же заведует Издательским Домом, так? Может, ее интуиция — не сверхъестественные силы, а просто… результат того, что она прочла слишком много легких романов. ~~~ Маки, держа в руках метлу, с отвращением смотрела на кучку склизких от слюны и слизи лепестков, все еще еле-еле порхающих в воздухе и едва заметно светящихся от электро элемента. Когда-то они, должно быть, принадлежали цветущей сакуре. — Гудзи Яэ… Могу ли я поинтересоваться, что здесь произошло? Яэ, нахмурившись, раздраженно дернула ушками. — Эмоциональные решения всегда оставляют после себя такой беспорядок, ты так не думаешь? Маки встревоженно посмотрела сначала на Яэ, потом — на лепестки. Яэ вздохнула и щелкнула пальцами. Дух кицунэ появился в воздухе, и едва заметная вспышка электро уничтожила лепестки, развеяв пепел по дорожкам. — Скажи мне, если в храме появится глава комиссии Ясиро, дорогуша, — протянула Яэ, отвернувшись от Маки и кучки пепла. — Я бы хотела с ним поговорить. Маки молча посмотрела вслед Яэ, а потом вновь взглянула на следы на дорожке. Вздохнув, она продолжила подметать, думая, что впервые в жизни ничего не хочет знать.