Всё только началось

За окном умирал день. Зимнее солнце не слепит, Камиджо смотрит на него, не мигая, сквозь бежевые шторы, будто нарочно прикрытые лишь наполовину, и ему хочется проснуться, стряхнуть затянувшийся рутинный кошмар. Но он не может этого сделать, потому что уже и так физически не спит. В квартире какая-то похоронная тишина, холодеют кончики пальцев, и нестерпимо хочется спать дальше. В последнее время сон перестал приносить покой, наполнился странными кошмарами, от которых хочется проснуться, задыхаясь и ловя воздух, в холодном поту, ночью. Но Камиджо перестал спать ночью примерно тогда же, когда Теру перестал приходить ночевать. Подумав о Теру, он отворачивается к стене, натянув выше тонкое покрывало, и хочет умереть. Не бывает такой двойственности, такой отравляющей полярности, чудовищной смеси любви и равнодушия. «Ты не любишь его. Ты любишь, когда тебя любят» назойливо стучит в голове где-то на уровне левого виска, и Юджи понимает, что у него опять чертовски болит голова. Он и в самом деле уже давно никого не любит, а в особенности себя. На подоконнике неловко топчутся под ангельский шорох крыльев сизые городские голуби, сквозь штору наблюдать за ними сродни медитации. Камиджо закрывает глаза и почему-то вспоминает последние фотографии, на которых Теру улыбался. Он, в принципе, всегда улыбается, всегда как-то очень робко, солнечно, но чаще – глазами. Камиджо любит фотографии, потому что на них иногда замирает счастье, чего никогда не бывает в жизни. Теру перестал улыбаться рядом с ним несколько месяцев назад. Есть какой-то сладостный садизм в причинении боли тому, кто дорог, и следить за мучениями с маниакальным упорством тоже тонкая грань искусства. Но Юджи делает это от скуки, точнее даже – от какой-то вечной, не проходящей тоски, когда не нужен никто. Ни-кто. Садясь на разворошенной постели, он устало трет лоб кончиками пальцев, злясь на себя за зябкую дрожь. Ленивый солнечный луч ползет по простыням, в его потоке неторопливо летают какие-то микропылинки, и кажется что это крошечные частички ангельских перьев. Сам ангел, сбросив крылья и послав Юджи к чертовой матери, четверть часа назад вышел из квартиры, хлопнув дверью, а перед этим с самого утра собирал вещи, выбрасывал какие-то свои бесчисленные бумажки, ходил туда-сюда, даже не стремясь сохранить жалкое подобие тишины. Камиджо делает себе кофе, изучая взглядом листочек на кухонном столе, усмехается над финальным «Прощай», и сминает в ветхий комочек. Притянув пепельницу, он поджигает тонкую бумагу с четырех сторон и наблюдает, как наспех нацарапанные неуверенным почерком слова пожирает веселое пламя, а потом закуривает чужие слишком тяжелые сигареты, которых осталось в помятой пачке ровно две штуки. Почему Теру их не забрал, он особенно и не думает. Может, забыл. А может, просто не захотел. Ему пришлось несколько сотен раз доказать, что не было между ними никакой любви. Что это Теру любил, а Юджи нравилось, что его любят. Это Теру терпел, а Юджи раз за разом проверял на прочность его такую твердокаменную уверенность, что терпеливый, в конце концов, побеждает. А вот не победил, и никогда не победит, и сказать это прямо в лицо было так приятно, что Камиджо даже сейчас слегка улыбается, несмотря на немеющие губы и слабую боль в уголке рта. Там, куда Теру так часто его целовал, там, куда пришелся его удар. Несомненно, заслуженный. Еще одна, последняя сигарета, и он вырвется из летаргии, приняв тщательно обдуманное и взвешенное решение. Он делал все, чтобы Теру разлюбил и бросил его, и вот теперь, когда это случилось, можно начать новое восхождение, можно позволить себе ответить на чувства, можно рискнуть и снова воскресить умершую любовь. А то, что сделать это можно – Камиджо не сомневается, никогда не сомневался. И дело не в знаках внимания, не в подарках, не в умелых искушенных поцелуях, не в том, что для любви нужны как минимум двое. Просто жить с ним так, как хотел бы Теру, Юджи никогда ему не позволит. …- Давай куда-нибудь сходим вместе? - Пошел к черту. - Поужинаем где-нибудь, идет? - Юджи, я кладу трубку. - Что ж ты ее до сих пор не положил? Теру что есть сил сжимает край стола, так что светлый металл впивается в ладонь, и чувствует, как немеет все внутри. А в душе такая ярость, что хочется что-нибудь сломать, а потом биться, биться головой о стену, пока не брызнет кровь и всё не кончится. - Я тебя ненавижу, сукин ты сын, ясно тебе? - Я приеду за тобой через час. - Камиджо, нет. Всё кончено. Я решил… - Да. Пойдем в ту кофейню, помнишь, рядом с твоим домом? И всё только началось. Частые гудки похожи на замедленную пулеметную очередь, еле ползущую в пространстве. Теру считает эти пули-гудки, поставив локти на стол и опустив на руки голову. После двадцать пятого гудка он встает, смотрит на часы, а потом в окно, автоматически отмечая, что день только что умер окончательно.