Не успели

Пропустив Диму вперёд, Игорь заходит следом и закрывает за собой дверь сначала на щеколду, а потом всё же роется в карманах в поисках ключа: Валик ещё не вернулся домой. Закончив воевать с замком, он оборачивается и устало смотрит на привалившегося к стене Дубина, успевшего за это время только лишь расстегнуть куртку. Вздохнув, быстро скидывает обувь и кожанку, помогает раздеться Димке и тащит его в сторону кухни. Усаживает безвольное тело на стул и тут же лезет по шкафам, хватается за ручки, открывая один ящик за другим, и совершенно не обращает внимание на подрагивающие пальцы: Игорю сейчас нужно не поддаваться волнению. Наконец-то на одной из полок он замечает спрятанный у самой стены коньяк — Вале не так давно подарили на работе — и, вытащив, долго всматривается в этикетку, однако, кинув быстрый взгляд на Диму, который, кажется, трясётся не только за них двоих, но и за весь отдел сразу, быстро убирает бутылку на место и уходит в комнату, по пути щёлкнув кнопкой чайника: всё-таки алкоголь сейчас не самое лучшее решение. Из комнаты возвращается уже с огромной обувной коробкой, под завязку набитой медикаментами, и замирает на пороге кухни, глядя на сгорбившегося Диму, который цепляется пальцами за светлые пряди, сжимая их до побелевших костяшек. И Игорь прекрасно знает, что это никак не спасает от разрывающей сердце вины и скорби, поэтому отставляет импровизированную аптечку на стол и тянется к Димкиным напряженным рукам, пытаясь выпутать их из волос, но тот не дается, упрямо отворачиваясь и мотая головой. — Дим, — Игорь пробует позвать, достучаться хоть как-то, но какой-то живой реакции это не вызывает, поэтому он хватается за чужие плечи, силой разворачивая Диму к себе, и встряхивает несколько раз. Опущенные всё это время вниз зелёные глаза наконец-то смотрят на него сквозь блестящие, слипшиеся между собой трепещущие ресницы. Игорь едва не задыхается, глядя на печально изогнувшиеся брови, горькую складку на лбу и жалобно трясущиеся губы, и притягивает Димку ближе, к своей груди. Утешающе проходится ладонью по затылку, позволяя вытирать об себя сопли и слёзы, размазанные до этого по раскрасневшемуся лицу. Дубин и сам цепляется за него, стискивая футболку в районе лопаток, и всё жмется, жмется и жмется, словно пытается вплавиться в Игоря, почувствовать хоть каплю его спокойствия и уверенности, даже если на самом деле тому сейчас ничуть не лучше, чем Диме — просто привык: не в первый раз ведь уже. Отстранившись, он гладит Димку по влажным щекам, щелкает по носу, но тот не улыбается, как это обычно бывало, и даже не дергает уголком губ в намёке — Игорь вздыхает, оставляя его в покое, откидывает с коробки крышку и зарывается в неё чуть ли не с головой: перебирает коробочки поменьше, шуршит блистерами, пытаясь разобраться в том, что здесь и зачем. Отбрасывая из одного угла в другой очередной тюбик с какой-то мазью, Гром задается вопросом, на кой чёрт им вообще нужно столько жгутов, шприцев, перчаток и непонятных таблеток, среди которых совершенно невозможно найти ни обезболивающее, ни успокоительное. Тихо ругаясь себе под нос и периодически поглядывая на присмиревшего Димку, который больше не пытается себя калечить, Игорь всё же отыскивает несколько сцепленных между собой канцелярской резинкой пластинок парацетамола. Выщёлкивает сначала один кругляшок, но, подумав, достаёт второй, выкладывая их перед Дубиным. Наливает немного воды в кружку, всовывает её в чужие руки, крепко прижимая сверху своими, чтобы не упала, и следит за тем, как Дима покорно выпивает одну таблетку за другой, несколько раз звонко ударившись зубами об ободок. Игорь мысленно бьет себя по лицу, проклиная не унимающуюся дрожь в ладонях. Отвлекается на булькающий чайник, снимая его с подставки, и заваривает два пакетика ромашки, обжигая расплескавшимся кипятком пальцы — шикает, встряхивая ладонью, чтобы уменьшить боль. Дима подозрительно долго молчит и уже даже не плачет, и Игорь, тяжело сглотнув, думает о том, как же сейчас не хватает Валика и его размеренного тихого голоса, действительно успокаивающего в отличие от ромашки, от которой, как оказалось, нет никакого толка: Димка вот её литрами пьет каждый день и ничего — не помогает. Присев рядом, Игорь тянется к Диминой ладони, зажимает её меж своих и долго поглаживает прохладные пальцы, подбирая слова: он не знает, что сказать, а сделать это надо обязательно, пока Дима сам себя не заклевал. Нужно как-то аккуратно, осторожно, деликатно — прямо как в учебнике написано: он ведь со столькими свидетелями, со столькими родственниками уже говорил и о более страшных вещах. Но это не просто свидетель, не какой-то малознакомый человек — Димка свой, родной и близкий, как и Валя — с ним надо мягче, аккуратнее, чтоб не так больно. Дима в его руках снова начинает дрожать, и Игорь уже на грани отчаяния — где же Валик? — Не успели, — выдавливает из себя Дима осипшим голосом. Игорь кивает, поджав губы, и отвечает шепотом: — Не успели. Бледное, как листок бумаги, лицо снова покрывается неравномерными красными пятнами, и Димка кривится, словно его полоснули ножом — Игорь с каждым всхлипом, сорвавшимся с любимых губ, всё больше чувствует себя так же. Подается вперёд, прижимаясь щекой к взмокшему лбу, и, отстранившись, целует складочку между бровей, так не дающую ему покоя, и Диму прорывает словно плотину: он плачет и причитает, причитает и плачет, запинается, захлебываясь словами и жалобными щенячьими завываниями, от которых у Игоря разрывается сердце. Ну где же Валик? — М-мы ведь… мы в-ведь не могли успеть? — с надеждой спрашивает его Дима. — Не могли, — качает головой Игорь. Хитрый ублюдок всё просчитал. Буквально до минуты. И как бы ни было горько это признавать, шансов… Их попросту практически не было. И это «практически» скребется у Игоря мигренью в висках, но он подумает об этом позже. Димка важнее, чем его собственная боль: он-то привыкший — если к этому вообще можно когда-либо до конца привыкнуть. — А… а е-если бы, — Дима икает, булькая в поданную кружку, и обливается ромашкой — по рубашке тут же расползается мокрое пятно, которое Игорь промакивает манжетом своей. — Никаких если, Дим, — строго обрывает его Игорь. — Никаких если. — Но мы ведь… мы в-ведь могли, Игорь, — упрямится Дима, отпихивая от себя кружку и закрывая лицо руками. — Мы м-могли! Вздохнув, Игорь зажимает переносицу и жмурится до рези в глазах. Нужен Валик. Очень срочно. Прямо сейчас. Нужен. Будто читая его мысли, в замке дважды поворачивается ключ, и в квартиру вваливается Валя, весь помятый и встрёпанный. Игорь облегчённо выдыхает: «Наконец-то» — и даже порывается встать, чтобы помочь ему с сумкой, но Валик просто роняет её на пол и смотрит со спокойным лицом прямо на Игоря подозрительно блестящими глазами. — Валь, что-то случи… — У меня девочка умерла. Прямо в операционной. Откачать не смогли, — хрипит Валик, перебивая, и оседает там же, где и стоит, обвивая колени руками. Пиздец. Просто самый настоящий пиздец. Это, кажется, худшее совпадение, которое могло с ними сегодня случиться. Игорь смотрит то на Димку, то на Валика, и его разрывает от того, что он не понимает, к кому вообще бросаться: оба выглядят в равной степени ужасно. Но Дима решает всё за него: неуклюже встаёт из-за стола, едва не роняя стул, подходит к Вале и падает рядом с ним на колени, тут же обнимая изо всех сил. Прячет на своей груди непривычно пунцовое лицо, и сам весь снова трясётся, и шепчет, поглаживая Валика по голове: — У меня т-тоже, Валь, — сглатывает, судорожно вздыхая. — У м-меня тоже девочка. И они сидят так, утешая друг друга, пока Игорь лишь беспомощно смотрит на них сверху вниз, пытаясь унять колющую сердце тоску и жалость, приглушить их чем-нибудь рациональным, ведь когда-то это всё должно было произойти. И кто виноват в том, что все они оказались к этому не готовы? Да никто не виноват. Отцепив от себя Димку, Валик всё же поднимается и помогает ему встать, утирает с щек слезы и перемигивается с Игорем. Роется в аптечке и даже приподнимает уголки губ, хмыкая, потому что Игорь ему всё-всё в ней перепутал — придётся раскладывать заново. Находит успокоительное, скармливая Диме одну таблетку, сам, немного подумав, засовывает в рот две, запивая остатками ромашки из чьей-то кружки — по-хорошему бы водой, но ему сейчас совсем не до инструкций. Есть никому не хочется — Игорь это понимает даже без слов: он помнит, помнит, как это больно и тошно, но утешить его тогда было некому — сам как-то справился, склеив себя заново по кусочкам, и снова на службу. Собирается с мыслями и, схватив Димку и Валика за руки, тащит их в спальню, где они втроем раздевают друг друга, постоянно встречаясь взглядами, и в каждом читается: «Я знаю. Мне тоже». Они устраиваются на кровати, свернувшись в один огромный комок боли и скорби: Игорь посередине, как мама кошка, к которой жмутся котята с обеих сторон — одной рукой он обнимает Валика, второй — Диму и молчит — только внимательно слушает сбивчивый шепот. — Девочка. Маленькая такая. Варя. Она у нас уже не в первый раз была — я её хорошо запомнил. Всегда мне улыбалась щербатой улыбкой, а я надевал её любимую шапочку. Со звёздами. Ей нравится, — Валя запинается и, облизнув высохшие губы, поправляет себя, — нравился космос — вся тумбочка была забита книжками: ей их мама приносила. В предплечье Игоря больно впиваются пальцы, но он терпит, накрывая чужую руку своей — с другого бока в ухо прерывисто сопит Димка, шмыгая носом. — Варя говорила… — Валик хрипло смеётся, — говорила, что хочет стать космонавтом. Ну я ей, конечно, не говорил, что… что… Валя снова задыхается, всхлипывая, и проходят долгие, мучительные для всех них минуты, прежде чем он начинает говорить вновь. — Я заходил к ней перед операцией, общался с её мамой. Прогнозы с самого начала были не очень… Светлана Андреевна и сама это понимала: такие риски. Но лучше так, чем не попытаться вовсе. Да и… — тяжело сглотнув, Валик тычется носом Игорю в плечо, — да и я тоже верил, что справлюсь: иначе ведь никак. Если собираешься оперировать с мыслями о неудаче, то ничего и не получится. Только у меня и так ничего не получилось… Скользнув ладонью по шее, Игорь мягко гладит выбритые виски, дотрагивается кончиками пальцев щёк и, наклонившись, целует теплый лоб, нос с горбинкой и чувствует, как Дима тянется через него, чтобы коснуться ладонью тяжело вздымающейся груди. — Я не сразу понял. Сердце не бьётся и… и всё… А у меня в голове пусто и легко, будто туда студенты напихали ватных шариков. Но, когда вышел… из операционной… когда вышел, я не знал, что сказать Светлане Андреевне… Нас учили. Конечно же нас учили. Но я не знал, как вообще… как вообще посмотреть ей в глаза и сказать, что Вари больше нет. Валик приподнимается, выпутываясь из чужих рук, и смотрит Игорю прямо в глаза, как тогда на кухне, когда только пришёл, но лицо его отнюдь не такое спокойное — искаженное муками и терзаниями. — Что она никогда не сможет полететь в космос. И даже звёзды в телескоп, который ей хотели подарить на выписку, не сможет увидеть. Ничего не сможет. Игорь молчит, как и Димка, потому что говорить особо и нечего — что бы они сейчас ни сказали, всё прозвучит глупо, нелепо, ненужно. «Ты сделал всё, что мог»? Игорь с Димой уверены, что так и есть, но Валя наверняка считает иначе, и они понимают это, особенно Димка, который и сам сейчас перебирает в голове одно «если бы я…» за другим. Наоборот: «Ты ничего не мог сделать»? И чем это облегчит чужое отчаяние и беспомощность в том, чтобы спасти маленькую девочку, подарив ей шанс вести пусть и относительно здоровую, но всё-таки жизнь? Притянув Валика обратно к себе, Игорь подтягивает ближе и Димку, целует то одного, то другого сухими губами и всё-таки шепчет им о том, как же сильно он их обоих любит. И на каждое Валино: «Я больше так не хочу» — Игорь отвечает: «Я знаю», похлопывая его по спине и покачиваясь. И, когда Валик с Димой засыпают, Игорь наконец-то смаргивает несколько слезинок и шумно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы: девочку, которую он и Димка сегодня не успели спасти, жаль и ему тоже.