***
Лилия Павловна жестом подозвала Антона к себе. Он тут же согнулся над учительским столом. Держа между пальцами красную ручку, учитель объясняла ему его ошибки в его же диктанте. Антон грустно вздохнул: все-таки, он пропустил эту тему. Ему сейчас было мало что понятно, от этого и грустно. Нужно было повторять материал, а не надеяться на «авось»! Витая в своих мыслях, глядя расфокусированным взглядом в глубины текста, — не подумайте, что Антону и впрямь было все равно на предмет! На его поведении отчётливо сказывалась его усталость, а никак не нежелание слушать учителя. — он удивился своему же почерку. Язык и вовсе показался незнакомым. Иногда, Петров неимоверно поражался учителям, которые проверяют горы тетрадей учеников, а ещё очень часто с неразборчивым почерком. Смакуя на языке людей, которые подходят под этот критерий, он вспомнил про своего друга. Рома уж точно подходил! Антон вздохнул, и кинул уставший мимолетный взгляд на верно ждущего его друга. Пятифан покачивался на стуле, что-то тихо насвистывая, иногда поднимая теплый взгляд на ссутулившегося блондина. Этого Антон, конечно, не замечал: стыдно было долго смотреть, отвлекаясь от монолога учителя. Ещё немного времени спустя послышалось заветное: — Не смею вас больше задерживать. — Лилия Павловна захлопнула толстую папку на пружинке, замученным взглядом оглядывая фигуры учеников: — Мальчики, идите осторожно! — До свидания, Лилия Павловна! — громко крикнул Петров, и счастливо выбежал из кабинета, будто не веря своему счастью. Рома лишь кивнул классному руководителю, уходя. Лилия Павловна покачала головой, снимая давящие на переносицу очки. Идя по пустым и темным, будто мертвым школьным коридорам становилось не по себе. Привычно было видеть веселых детей, бегающих по этим же коридорам. А сейчас это всё казалось ужасно унылым… Будто все дети выросли, и больше некому дарить веселье жизни. Никаких красок, лишь морально давящие стены коридоров, окрашенные в давно выцветший молочно-розовый цвет. Друзья спускались в еле освещенный цоколь, где находился гардероб, разделенный на секции комнат от пятых до одиннадцатых классов. — Спасибо что подождал. Так бы один шел, — благодаря товарища, Петров неловко улыбнулся, почесывая шею. — Херня вопрос, Тох! Проходили ведь уже! — Ромка чуть обиженно стукнул кулаком в плечо друга. — Очень благородно с твоей стороны, на самом деле, — хихикал Петров. Ромка аккуратно натягивал кожаную куртку на широкие плечи, томно и устало вздыхая. Антон спешил за ним, небрежно натягивая куртку, доставшуюся от какого-то давно выросшего из нее дальнего родственника. Рома относился до безумия бережно к каждой вещи: будь это карандаш, или та же куртка. Весьма противоречивая бережливость и аккуратность для такого буйного, воспитанного улицами парня, согласитесь. Петров соглашается. Подняв увесистый ранец одной лишь парой пальцев, Пятифан с неприсущей для него терпеливостью ждал Петрова, который не мог управиться с молнией пуховика. Улица встречала легким прохладным ветром, дующим прямо в лицо. На свете одинокого фонарного столба кружились пушистые белоснежные хлопья снега, опускаясь в редкие сугробы, и под фонарями поблескивали. В глуши звонко лаяли дворовые псы, давая эху прославить себя. Звучало маловнушающе. Прямоугольные очки бывшего пионера слегка запотели от перепада температур. Он забавно нахмурился, но это ушло на второй план. Увесистый рюкзак утяжелял маленький рисунок маленького динозаврика. Утяжелял он не своим весом, а значимостью. Новый набросок определенно развеселит младшую сестру Олю. Девочка называла этот вид архозавров: «стире-пире-пупсами». Она всегда радовалась подобным незначительным для Антона мелочам, будь то нарисованный «стире-пире-пупс», дружелюбный дракончик, или Русалочка из одноименного мультфильма. Блондин спрыгивал со ступенек школьного крыльца, позабыв в своих грёзах про приятеля. Рома был не то, чтобы против этого… Задумчивый и вдохновленный Петров был настоящим шедевром: всамделишный фантазер и разбиватель девичьих сердец. И все-таки, он был отличным другом…отличный друг, слушатель и собеседник. Они познакомились за немногим год назад. Пусть знакомство у них не заладилось, происходящее после значительно сгладило их отношения. После пропажи Семена Бабурина все пошло намного глаже: парни старались содействовать полиции, искали улики, доказательства своих предположений. Некоторое даже удавалось доказать! В течение всего расследования они очень сблизились, поменяли мнение о друг друге, стали не хуже закадычных друзей. Разве это не хорошо? Неожиданно Антон замелькал перед глазами; звонко смеялся и кружился на маленьких подъемах зимних ботинок. Теплые руки в варежках достали холодные и обветренные: такие сухие и шершавые руки из карманов кожаной куртки. Пятифану думать долго не пришлось, он позволил себе отдаться случаю, и закружился в этом сумасшедшем танце с Петровым. Ещё совсем недавно на улицах было прохладно — вовсе не леденящий холод, как сейчас. Шел дождь, и значительных размеров лужи оставались в низинах поселка. На одну из них заскользила нога Ромки. По задорному и коварному лицу Петрова можно было легко догадаться, что об этом он был в курсе задолго до. Пятифан громко засмеялся: — Слышь, ты совсем охуел? Не упуская возможности, парень аккуратно отошёл и отстранился от Петрова, дабы не поскользнуться на замерзшей, продолговатой луже. Тут же резко дернул рукой, чтобы Антон тоже проехался по увертливой поверхности. Блондин вскрикнул, не ожидая: — Рома! Ты сумасшедший?! — он забегал взглядом и схватился за плечи друга, опираясь. Ромка оскалился, будучи в своих мыслях. Опора казалась блондину надежной до тех пор, пока они не упали вместе.***
Парни шли по темной посадке давно высаженных дубов, ориентируясь лишь на интуицию. Освещение в поселке дело диковинное, очень редкое. Встретить хоть один столбик, дающий освещение около посадок и лесополос, было огромной радостью для взрослых и молодежи, которым часто приходилось ходить в этих районах. На редких столбцах Антон поглядывал на товарища: тот был как никогда задумчив. На минуты Петров забеспокоился, но сказать ничего не сумел. Он продолжил осматривать местность, по которой приходилось идти не в первую. Но что поделать: надо же себя чем-то занять… После наступления темноты ходить по лесу становилось страшно: корявые сухие ветви давали невероятный толчок фантазии. Байки про черный гараж, передвигающийся без ограничений, всяческие легенды про зверей…пускай, и стихло давно, но удручало и пугало неокрепшие умы. Мысли заполняли голову Петрова, он чувствовал, что от этих воспоминаний становится не по себе. Внезапно, тишину прервал Рома: — Че приуныл? — А? — Антон встрепенулся, озадаченно глянув на товарища, — С чего ты это решил? — блондин нахмурил брови. — Идешь весь такой серьезный. — шутливо изображал друга Рома, по-деловому размахивая руками, — Ни шутки, ни слова, нихуя в общем-то. — Странный ты! Шуток я знаю немного… Я Петросян тебе? Что я тебе скажу-то? Расскажу о том, как Катька сегодня навернулась? — Рома прыснул в кулак, а Петров уныло улыбнулся воспоминанию. — Серьезно?! — недоверчиво и ехидно покосился на друга, который лишь кротко кивнул, — Пиздишь ведь! А ну, расскажи! Блондин замотал головой. — Ну и че ты? Раз начал — договаривай. — Ну… Идет значит она, важная такая, деловая… пробегает младшеклассник, прям перед каблуком, а у нее нога о ногу запуталась. Она испугалась, что пнет его. И ка-ак полетит… — Антон намеренно выделяет интонацией свой унылый и монотонный, по своему скромному мнению, рассказ; и прогульщик не сдерживаясь смеётся во весь голос, — Ром! Ну это не смешно же! — возмущался Антон. — Антон-Антон… — Рома покачал головой, саркастично причитая, — Ей так и надо, а ты жалеешь! Дебил! — говорящий фыркнул. Лес заканчивался. Деревья встречались все реже, домики появлялись в поле зрения, а увеличившиеся в своем количестве фонари осветили дорогу к дому Петровых. Ветхий низкий заборчик стоял в паре метров от пустующей веранды. Света в доме особо не видно, лишь на кухне светила тусклая лампочка. Кто-то точно сейчас сидел на кухне. В комнатке Оли за приоткрытой шторой мигал свет: опять смотрит мультики в темноте. Антон тяжело вздохнул, не желая расставаться, но осторожно и вежливо протянул ладошку в качестве прощания. Но Рома медлил. Всю дорогу думал лишь об одном: нормально ли то, что смотря на друга, хочется широко улыбаться? Нормально ли то, что от незначительных действий со стороны товарища сладко ноет живот, будто бабочки вздымаются, танцуя, совсем выбиваясь из такта, думая лишь о своей безграничной радости? Нормально ли то, что это происходит между ними? Нормально ли это, что происходит с ним? Чуть не протянув руку в ответ, Рома сократил расстояние между ними. Взглянул в ничего не понимающие глаза Петрова и обвил плечи товарища руками, носом уткнувшись в капюшон. О последствиях думать и вовсе не хотелось.***
Крепкие руки товарища обвили мои плечи. Никогда ещё Рома себе такого не позволял. Разовая акция? Я стоял в ступоре, пока он не сказал: «Хороший ты пацан, Антон. Нравишься мне…» Мягкие хлопья снега падали за ворот старой отцовской кожанки. Вещи носили в его семье с особой аккуратностью, но сейчас я впервые заметил недавнюю затертость на кожаном материале… Рома никак не реагировал на тающий снег за воротом, только тяжело дышал, наслаждаясь чем-то, мне уж точно не понятным.