Дрянь

      Ключи — на месте. Металлически звенят, скованные в одну связку.       Эррор подходит к деревянной двери, заглядывает в глазок — никого — и отодвигает засов. Проходит внутрь, тянет на себя ручку, и замок щелкает, запирая его. Теперь через глазок на разрушителя смотрят снаружи, но с этой стороны вывернутой наизнанку двери не видно, кто именно — только ощущается взгляд, и Эрр привычно оттопыривает средний палец, демонстрируя его доскам, прежде чем пройти дальше по неосвещенному коридору. Темень забивается по углам, пока глаза привыкают к полумраку, и на кухню он заворачивает, уже почти не щурясь. Скидывает на стол пачку песочного печенья, подходит к умывальнику — открывает горячую воду, но кран молчит. Желтеет, от жара обрастая ржавчиной. Нагревается так, что краснеет, и закупоривший его лед срывается в раковину, скользя по подтаявшей воде. Острый кончик утыкается в слив и застревает в одном из его отверстий, так что Эрр перекрывает вентиль и забирает раскаленную сосульку. Усаживается на диван за кухонным столом, подтянув под себя ноги, и пробует лед на зуб, осматривая комнатку.       Занавески уже кто-то продал. Коврик, похожий на лохматую собачью шкуру, все так же распластан на полу. Открыта форточка, и сквозняк скользит по ступням, но Эрр намеренно не смотрит в ее сторону: он не подходит ни к одному из этих отродий с того самого дня, когда забыл ключи снаружи. Пришлось — верно, лезть через окно. Разрушитель не уверен, спал ли хотя бы раз с того момента, но, кажется, скорее да, чем нет: пара-тройка кошмаров даже осела в памяти.       Зубы болят от холода, но есть что-то медитативное в том, чтобы вопреки продолжать вгрызаться в лед. В гостиной включились мультики. Взвизгнули сначала во всю громкость и тут же перешли на шепот, оставив Эррора с его зубной болью и звоном в ушах. Предрассветная тишина и темнота, час где-то вне времени — разрушитель не знает, сколько уже сидит так. Звон, удар, вспышка.       Затылок ударяется о стену. Он не может вдохнуть. Что-то вжалось в лицо. Сосулька пробила череп — уткнулась в него изнутри. Воздух!       Вдох. Выдох. Вдох — это главное. Нет никакой сосульки — почему Эррор только решил, что она существовала? Нет влажного следа крови у основания черепа, возле второго позвонка. Нет осколков верхней челюсти, набившихся в горло. Есть воздух. Есть скрученное в жгут полотенце. Мокрое, по какой-то причине. — Если ты приходишь сюда грустить, то бери с собой носовой платок. Я этот полчаса искал. Специально для тебя.       Эррор обнаруживает, что его глаза все еще открыты. Взгляд сверлит ржавый кран, и разрушитель смиряется с этим. Пытаться найти призрака, принесшего ему носовой платок, — пропащее дело. Все, что в этих ребятах действительно реально, — это голос, а все остальное лишь топит Эрра в его же сознании. — Сидишь в темноте, — замечает голос. Голос ничего не характеризует — он просто звучит, как безлико звучат в голове мысли. — Тоже не хватило на лампочку? — Откуда бы у меня деньги? — соглашается Эррор. Чтобы вкрутить лампочку, нужно заплатить этому дрянному сараю, но разрушитель из принципа не начинает собирать с жертв из АУ местную валюту. Если он и пойдет на поводу у дома, то точно не в этом. — Можно заработать. Будешь сигаретку? — Не курю, — привычно отвечает он. — А сигареты на что купил? — Продал штору. Лампочка, может, и нужна, но она скорее как спичка — не вечна. А вот сигареты — они как свечки. — Тоже не вечны? — Вкусно пахнут, — источник голоса где-то вне поля его зрения выпустил клуб дыма, так что кухню заволокло туманом, воняющим гарью. — Ты опять забыл вытащить противень из духовки. — Так достань его, пока есть, что доставать. Торчишь здесь круглые сутки, но все валишь на меня, — огрызнулся Эрр, и дверца духовки тут же распахнулась будто сама по себе. Внутри — пусто. — Пожалуйста, — слово настиг смех. С каждым его звучанием вырывался новый клуб сигаретного дыма. — И как будто только я провожу здесь добрую половину своей жизни. — У меня хотя бы есть жизнь. — Я существую, только потому что когда-то кто-то принес в этот дом тумбочку. Наверное, манекен, который жил здесь. И после этого думаешь, будто мне не все равно, хвастаешься ты своей жизнью или нет? — Во всем доме нет ни одной тумбочки, — заметил Эррор. — Так и меня тут нет, — счастливо отозвался призрак. — Я себя за лампочку продал.       В светлой комнате нет ни следа дыма. Жаль — обычно лучи красиво пронизывали туманную завесу, так что Эрр даже задумался о том, чтобы купить и себе сигаретку. Вовремя вспомнил, что не взял с собой денег. Пожал плечами и потянулся за печеньем; нити преподнесли ему здоровый тесак для мяса, так что, вытащив из упаковки печенюшку, он взялся соскребать с нее рельефный узор: коровку с человеческой улыбкой и буквы: «Сливочное». Специального ножа для слов в доме не было, самое близкое — мастихин, так что ему позволяли работать со «сливочным» тем же лезвием. Обычно дом внимательнее следил за выбором инструментов.       Гладкое печенье отправляется в рот, и он принимается за следующее. Отхлебывает горячий чай из кружки — так вот, что на самом деле существует вместо сосульки. Еще и фруктовый. Была ли его сосулька фруктовой?       Он хмыкает, воткнув лезвие в стол, — конечно, нет. Сосульки ведь не было.       Пыль от печенья опилками покрывает столешницу, и вокруг пореза в дереве растекается вязкая смола. Эррор, кажется, переборщил с ударом: лезвие встало вертикально, подрагивая толстым железом, и утопло глубже, чем можно было бы ожидать. Разрушитель моргнул. Нож скрылся в столе почти до рукоятки, нелепо подмигивая круглой заклепкой. Не заплатить дому — не вытащить. — Жаль, — решает попытаться он, — что со столешницей опять какая-то ерунда. Я бы намазал печенье маслом. Штук десять. А съел бы пять.       В доме больше нет призраков — он понимает это по тому, что затихает перешептывание мультяшных героев в гостиной. Но нож теперь лежит плашмя на столе, и пустая тарелка выжидающе стоит напротив. Эрр улыбается, и улыбка его — будто глубокая складка в простыне, и он бессовестно намазывает печенье маслом только лишь для себя. Призраки забывают, что перестают существовать, как только продают себя, а дом в одном из главных своих принципов не признает сделки с теми, кого нет. Так было с Инком, и так будет с призраками.       Эррор отскребает с печенья жутковатые коровьи улыбки и щедро мажет их сливочным маслом, будто накладывает мазь на струп. Пробует на вкус. Действительно, склизко и жирно: похоже на крем для рук. Близится рассвет — потому что даже купленная лампочка гаснет. Наверное, окно пожелтело, залитое солнцем. Он не будет смотреть — поверит лампочке. Лучше продолжить скоблить печенье, внимательно следя, чтобы на его собственных руках не появлялись царапины. И позволительно даже не уходить следом за темнотой. Возможно, ему нужно еще немного этого дрянного места.