Кто был главным

      Сказать, что Север был в оцепенении — не сказать ничего. Север был в ауте, в полнейшем шоке, на этом у и без того не слишком начитанных демонов культурные выражения заканчивались. С тех пор, как на демонической периферии замаячила щуплая фигурка предателя-человечишки, о существовании которого долгое время даже и не думали вспоминать, никто и помыслить не мог, что однажды это слабое и бесполезное существо выбьет себе не просто «место под солнцем» рядом с Его Величеством Мобэй-Цзюнем, но и практически монополизирует и банально уложит под свой каблук.       Даже сам оный владыка Севера не предполагал в своем подчиненном подобной перемены. Всегда такой хрупкий и нежный, вздрагивающий от любого хоть сколько-нибудь негативного — будь то раздражение или недовольство, — взгляда, Шан Цинхуа походил на мышонка, зашуганного и трусливого. В первые свои годы пребывания в ледяном дворце он старательно не отсвечивал, перемещаясь по стенке, проныривая между слугами, самые неказистые из которых были в разы сильнее и больше него. Многим казалось, что Шан Цинхуа преисполнился настолько, что прогрыз в стенах маленькие незаметные тоннели и бродил по ним из одной комнаты в другую, только чтобы уберечь свою шкуру подольше.       Причиной этой осторожности были все те разы, что маленький лорд, а еще чуть ранее — адепт, по неосмотрительности попадал под горячую руку всех, чей день не задался или просто был слишком скучен. В то время и без того еле справляющийся с двойной работой — на пике и в ледяном дворце, — Цинхуа подолгу носил на себе следы оных встреч, не в силах вылечить большую их часть. Большая их часть, разумеется, принадлежала Его Величеству, который вынужденно проводил с Цинхуа времени больше, чем остальные демоны.       Маленький лорд никогда не имел привычки жаловаться, вел себя тихо и выполнял абсолютно все, что бы ни попросили, но на его теле все равно рано или поздно расцветали синяки и ссадины. Шан Цинхуа стал смертельно бояться внимания к своей персоне.       Наверное поэтому такое резкое и не самое приятное впечатление произвела на демонов перемена темперамента «жалкого» человека после повышения, если можно так выразиться. Отношения с самим королем Севера, безусловно, расширяли полномочия Цинхуа, но никто не был готов к тому, что вчерашний ползающий по стеночкам комок нервов будет повышать голос на совете. Никто и не подозревал, что пиковый лорд вообще на это способен. Более того, оказалось, что авторитетом Цинхуа не признает буквально никого, включая самого Мобэй-Цзюня. Он мог вести себя капризно в присутствии своего короля, грубить или даже — во время первого подобного происшествия невольные свидетели долго раздумывали, не померещилось ли, — ударить владыку Севера. Рукоприкладством это, конечно, никто назвать не взялся бы — чего стоит отмашка маленькой человеческой ручки по демонической шее, тем более изначально не направленной на причинение тяжких телесных. Но сам факт подобной безнаказанности и неожиданного бездействия со стороны Мобэя, поразил всех. Теперь с Цинхуа старались не слишком спорить и уж тем более не сметь даже пальцем его коснуться, раз уж сам владыка Севера не смеет поднимать руку на человека. К статусу Цинхуа примешались слухи о его скрытой силе, неравной даже Мобэю.       На деле все было куда проще. Цинхуа не стал сильнее, вовсе нет. Он по-прежнему оставался хрупким, с от природы ломкими костями. Хотя, кого мы обманываем. У кого угодно кости станут таковыми, заимей оный человек по парочке переломов на каждой. Цинхуа не обрел силы новой природы, не увеличил старой, а одна статусность не могла дать простому человеку право на подобное ему поведение. Наглое, своенравное, в какой-то степени высокомерное. Цинхуа открыто не считался с мнениями статусных демонов, с которыми был несогласен, вступал в перепалки не только с подчиненными, но и с самим Мобэй-Цзюнем, не задумываясь о месте и времени. Мобэй никогда не делал ему замечаний, только старался поскорее увести его подальше от слишком любопытных глаз прислуги, совета — всех тех, на чьих глазах происходило сие действо.       Цинхуа не стал сильнее, нет. Просто теперь Мобэй имел ответственность за каждый синяк и порез, появившийся даже по неосторожности. Теперь Цинхуа был его человеком, ничего менять не хотелось. Мобэй по-прежнему мог одним щелчком пальцев отправить его простирать бескрайние просторы неба, вплоть до собственного пристанища на пике Аньдин. На деле же щелкал Цинхуа, и часто одними щелчками не ограничивался. Никогда со злым умыслом, никогда не принося боли. Просто у Цинхуа наконец-то появилась та свобода, о которой он мечтал все свои жизни — скучную и быстротечную первую и полную еще больших проблем и унижений вторую.       Мало кто знал, как долго и болезненно заживали на человеке те раны, что он получал за годы служения в ледяном дворце. Еще меньше знали о том, как глубоки были раны, оставленные в душе Цинхуа. На самом деле, никто не знал. Мобэй догадывался и был рад, что после всего, что он сделал, этот маленький человек все еще рядом, не скованный ненавистью и желанием отомстить. Мстит он другим, некоторым — собственными руками, кому-то — руками его короля. Рано или поздно это должно было произойти: Цинхуа вышел из неэффективной, но долгосрочной обороны к стратегии «напади первым, пока не напали на тебя», что, если читать между строк, означало «лучшая защита — нападение». Мобэй укрепил защиту Цинхуа, но тому все еще было недостаточно. Все те годы, что пиковый лорд прожил под немилосердными ударами оставили глубокие вмятины, которые теперь медленно заполняются.       И пока Цинхуа чувствует спокойствие только наедине со своим королем. Только тогда он может позволить себе снять шипы, которыми обрастает на публике, и целовать несколько минут назад расцарапанное в пощечине лицо Мобэя и наблюдать, как рана медленно затягивается. Цинхуа просит растягивать это процесс, чтобы отрезвить самого себя, чтобы он случайно не причинил действительно серьезный, конечно только со своей стороны, ущерб его королю. Любимому. Тому, кто всегда выступает щитом между Цинхуа и несправедливым внешним миром, причинившим лорду столько жестокости. В такие моменты Цинхуа не говорит, как он благодарен за то, что Мобэй существует в его жизни, что он недостоин такого терпения, какое проявляет его король, потому, что Мобэй наверняка будет оскорблен, они это уже проходили. И наверное, Цинхуа не помнит, как однажды Мобэй спросил его: — Что мешает тебе защититься от других демонов?       Тогда Цинхуа стоял на четвереньках, из его рта на пол текла струйка багровой крови, вязкая из-за слюны. Он вытер ее рукавом и ответил: — Наверное, потому, что слишком слаб, чтобы защититься ото всех?..       Ответ прозвучал вопросом, ибо сам Шан Цинхуа не знал, как правильно стоит сформулировать свою мысль. Только то, что его король, кажется, оказался удовлетворен подобным ответом, избавило Цинхуа от самокопания в эту сторону.       Быть слабым человеком в царстве демонов, более того, быть шпионом, предателем, которого не уважали еще больше с самого начала, было роком для Цинхуа, от этого было не скрыться и было единственным способом выжить. Теперь же, чтобы жить, ему за его страдания было послано это время. С нежными прикосновениями, его и Мобэя, долгими ночами и яркими днями, холодным колким снегом и недолговечной нежной весной, никогда не превращающейся ни в осень, ни в лето. Время, чтобы полностью восстановиться и полноценно обрести свободу. Цинхуа все еще боится, что за это счастье ему позже предъявят долг, мол, получил отпуск, теперь приступай к рабочим будням. Мобэй догадывается и об этом, когда ночью вдруг слышит, что дыхание под боком стало нервно-прерывистым и неровным. Цинхуа спит и видит, как все возвращается на круги своя, и как же Мобэй рад, что на утро, когда человек просыпается, почему-то намного более крепко сжатый в объятьях своего короля, он не помнит ни одного такого сна.       Мобэй, никогда не отличавшийся терпением, готов ждать, когда Цинхуа обретет достаточно внутренней силы и уверенности, чтобы отбросить свою последнюю маску. А пока что он потерпит капризность и своенравность человека, его импульсивные удары, которые вовсе не приносят боли, и которые в некоторой степени воспринимаются как карма за все те годы, что Цинхуа унижался перед ним, перед Мобэем. Это вовсе не сложно, Мобэй был бы даже не удивлен, если бы за пощечинами не следовало извинений.       У них по-прежнему много проблем, которые нужно решить, много мыслей, которые нужно обсудить. Но они пока только в начале своего пути.