Из огня

      «Готово».       Условленный сигнал приходит, когда МакКой работает. У МакКоя привычный вялый полустояк. Ничего личного — хорошая физическая разминка способна завести среднестатистического гуманоида куда серьёзнее.       Сообщение отзывается мгновенной болезненной эрекцией, молниеносной и беспощадной, как удар прикладом между глаз.       Не повезло работе.       МакКой вырубает лазер, отодвигает хирургическую пилу, стягивает перчатки и отшагивает из густой лужи, разоблачаясь по дороге, следя только, чтобы самые крупные ошмётки не попали на обувь.       Дезинфекция требует времени, которое МакКой с удовольствием тратит на злобу, ярость и складывание новых проклятий в адрес грёбаных двойников из грёбаной параллельной вселенной. Его до припадков бесит простой и непреложный факт, раньше воспринимавшийся, как должное.       Каждому своё — вот как это называется. Кто-то получает всё, только потому что родился под другими звёздами, а кто-то вынужден тратить массу усилий, чтобы терзаться сомнениями в неизбежную пустоту.       МакКой понятия не имеет, что увидит в капитанской каюте. Слишком мало материала для исследований. Да и тот, что оказался в распоряжении, подходит лишь частично, с огромной погрешностью. Можно даже сказать, что скорее _не_ подходит с погрешностью в пятьдесят, накрученных на побочные вариации, процентов.       Препарат для Спока невозможно протестировать, потому что Спок уникален, благодаря обеим своим грешным половинам. Аналогов нет. Точнее, во вселенной, где находится МакКой, имперским генетикам о них неизвестно.       .       «Готово». Точно? МакКой тоже готов, когда вручную вводит код, открывающий капитанские апартаменты. Фазер на полную мощность, и к хренам предварительное оглушение. Скальпель всегда при себе; в качестве отходного манёвра турболифт оставлен на ожидании — никаких закрытых помещений, пока не станет ясен полный расклад.       И переждать боль в яйцах, чтобы не загнуло в самый неподходящий момент.       У него так не стояло лет… сколько? Примерно с?.. Да никогда так не стояло — в подростковом возрасте всё хрупко и неуравновешенно, а потом достойные причины начисто иссякли.       .       МакКой готов ко всему — к Кирку под Споком, к Споку под Кирком, к позе шестьдесят девять, к кровавому фаршу по всем поверхностям, к кишкам на полу, к дерьму на потолке и мозгам по стенам. И всё равно не готов.       Из скудно освещённой спальной зоны прёт сексом, тревожные запахи отсутствуют. МакКой запечатывает себя в каюте, замирает, стиснув тупо ноющий пах, вслушиваясь в тихий хриплый речитатив, срывающийся на стоны и шепот, в шорохи и едва уловимое сбитое дыхание. Собственное дыхание, понимает он.       Джим шепчет и шепчет, иногда постанывая. Уже охрип. МакКой от входа улавливает только обрывки знакомых матерных оборотов. Конкретика ускользает, но общую идею ухватить можно. Спока не слышно — это не спор, это целиком монолог Джима Кирка, отчётливо порнографический.       Стараться не шуметь больше нет смысла. Но фазер он опускает, лишь пройдя в спальню и убедившись, что препарат — очень похоже — сработал, как надо. Джим мгновенно затыкается. МакКой не знает, о чём думает, пока скидывает сапоги, откладывает оружие, распускает, наконец, ширинку на брюках. Он привычно складывает одежду скальпелем к себе.       В голове белый шум, яйца болят, как после удара кувалдой. Не возбуждение, даже не помешательство — оголённая мощная больная тяга. На самом деле херня по сравнению с много более сильным ощущением. То, что разъедает, кромсает и выжигает, как кислотой, располагается выше — от солнечного сплетения, через грудную клетку по спине и позвоночнику.       МакКой — медик высокого уровня. Он знает, что такой болезни нет в официальных медицинских справочниках.       Сейчас не до справочников. Дыхание перехватывает — пошёл дополнительный выброс гормонов. Хотя куда уже больше — ещё немного, и начнёт хлестать из ушей, потому что остальные физиологически приспособленные отверстия уже увлажнились до предела. С члена едва не капает, и приходится сглатывать, чтобы не залить слюной себя, кровать и безвольное — коса, спина, ягодицы, бесконечные ноги — тело на кровати. Даже простынкой хотя бы до пояса не прикрытое.       Между лёгких печёт, скручивает и ширится от ликующей ненависти: попался, тварь. Скользкая опасная гадина. Высокомерный ублюдок, даже в капитанской постели не подумавший распустить волосы.       Хитровыделанная коса от самой линии роста волос на лбу стянута мелким перехлёстом плетения. На затылке переходит в нечто попроще, охватом в два запястья МакКоя, и заканчивается под лопатками, как обрубленная. Наверное, никто и никогда не видел хотя бы волоска, выбившегося из-под этого шлема.       У МакКоя непроизвольно скрючиваются пальцы, но это не сейчас. Позже.       Джим под Споком сияет злой улыбкой, держит, обхватив руками под лопатками и ногами от колен до щиколоток. Лицо лоснится от пота, глаза горят, как под кайфом — может, кстати, так и есть, но вряд ли. Капитан чист с момента знакового визита, и до сих пор желания закинуться не изъявлял.       Ещё бы. МакКой уверен, что двойники не ему одному оставили головную боль.       Поймав взгляд, Джим изображает попытку потереться — Спок далеко не пушинка — и с усилием разлепляет ладони. Прищуривается, ведёт потными руками вниз по длинной бледной спине, на талии чуть задерживается, съезжает ещё ниже и неспешно раздвигает Споку ягодицы, демонстрируя МакКою плотно сжатый сфинктер.       Представление прошибает от кадыка до яиц. На периферии больно и приторно выворачивает чужим бешеным унижением. До Джима и МакКоя там мог топтаться разве что М`Бенга со своими зондами, и то не факт.       Ладони Джима вминаются в более нежную зеленоватую кожу, два длинных крепких пальца назойливо продавливают до середины, ощупывают по кругу и проникают самыми кончиками внутрь. Неожиданно легко.       Дернувшись, Джим болезненно вскрикивает и хохочет во всё горло — Спок прокусил ему плечо.       Первый порыв — переломать капитану его наглые пальцы — легко трансформируется в мощный шлепок по бесстыдно раскрытой зеленоватой заднице.       Джиму тоже прилетает: МакКой бьёт не особо прицельно, а рука у него тяжёлая. Хохот перемежается парой всхлипов, сбивается на стонущий смех. Джим трясёт отшибленной кистью, пытаясь снова потереться о Спока.       МакКой, наконец, приходит в себя и оскаливается:       — Тише, Джимми, — ласково говорит он, усмиряя стоны, подбираясь по кровати коленями вплотную под бок. — Спасибо, милый.       Проще снять со Спока скальп, чем расплести это безумие. МакКой оглаживает Спока по шее, давит, проводит от загривка к затылку и с силой втыкает пальцы в монолит скрученной гривы, выдирая, наверное, сразу целыми прядками.       Скальпель послушно скользит в ладонь. Скальпелем МакКой владеет виртуозно. Надо очень долго ехать крышей, чтобы не учесть, просто забыть усвоенное на уровне безусловного — как быстро острое лезвие тупится о волосы. Но МакКой всё же достигает цели — вспоротая по низу у затылка коса распадается достаточно, чтобы растрепать нижний слой.       Дальше — проще: сжать кулак, ухватив доступный максимум, и вывернуть слишком умную голову под до упора болезненным углом, заставив посмотреть на себя, всматриваясь в ответ.       Перед доктором просто кости, просто шейные позвонки, просто череп. Связки, мышцы — сейчас подрагивающие в проигранной схватке с релаксантами. Ничего особенного или выдающегося с точки зрения анатомии. Вообще ничего.       В груди у МакКоя печёт адски, вздувается волдырями ожогов.       На губах и подбородке Спока подсыхает и сворачивается кровь Джима. В безобразно расширенных зрачках — обещание медленной и мучительной смерти обоим.       МакКой мёртво упивается бессилием Спока, ждёт, пока пекло приугаснет до более-менее привычного. Тогда чуть сдвигает в сторону, чтобы изучить капитанское плечо. Плечо — ничего так, если принять на веру, что у гадины нет ядовитых желёз. А вот самому капитану неплохо бы проветриться, пока удар не хватил.       — Джимми, солнышко, — холодно цедит МакКой, — принеси нам влажное полотенце. Намочи в ванной, — добавляет он тем самым тоном, видя, что Джим снова поплыл.       В четыре руки они приподнимают Спока — тяжеленный, чёрт. Ублюдок. Гоблин. Джим кое-как выскальзывает, насквозь мокрый, вроде бы не обкончавшийся вконец, иначе точно настолько безболезненно отклеиться не вышло бы. А так отделался дёргающимися руками и подгибающимися коленями: зря сразу встал, чуть не грохнулся по дороге.       Перегрузки, говорите? Попробуйте полежать голым стояком под вулканцем. Потом под Споком. Почувствуйте разницу и дайте. Хотя лучше не давайте, всё равно добровольно не возьмёт.       МакКой думает, что наконец-то они остались один на один. МакКой думает, что зря отпустил Джима. МакКой ни о чём не думает, он вжимает Спока лицом в подушку, жадно шаря другой ладонью по шее, плечу, лопатке и рёбрам до бедренной косточки, смутно надеясь, что тот окажет всем услугу и быстро-быстро по-тихому задохнётся прямо сейчас.       Истошно жаль, что придётся от него избавиться. Но Спок способен и корабль к хренам взорвать, если по одному отловить не выйдет.       Лучше бы соседнюю вселенную взорвал. Желательно _до_ визита грёбаных двойников. Они во всём виноваты.       Мысль о двойниках, о том, что им достаётся даром, заставляет сильнее стиснуть пальцы в волосах. Явление Джима из ванной с мокрым полотенцем наперевес — вытащить из-под Спока подушку и дать возможность дышать.       Не так быстро, коммандер.       — Полотенце — мне, сюда. Держи, это тебе под колени, — распоряжается МакКой, спихнув подушку на пол у изголовья и тут же вцепившись высвободившейся рукой в тёплую плоть. В рёбра, судя по ощущениям. Неважно. — Давай, сделай что-нибудь, — он приподнимает косу Спока, поддерживает предплечьем, демонстрируя, о чём речь. Пальцы путаются; плотное, тяжёлое и витое тут же соскальзывает, свешиваясь вниз. — Только аккуратно, как с новой консолью.       У Джима хорошие руки — не хирург, конечно, но с чёртовой кучей разнокалиберных проводков справляется успешно.       Спока под ладонью МакКоя внезапно пробивает крупной дрожью — не отказавшие мышцы, и не глубже, только кожа на спине. Не-человеческая реакция на самый очевидный вулканский раздражитель. Чувствительные уши, как МакКой и предполагал. Видимо, Джим задел, пока мелкие плетения отслеживал. Сообразит — насмерть заездит одними оральными талантами, не вставая с подушки. И сделает это раньше, чем МакКой трахнет Спока, хотя бы парой способов.       — Отсюда начни, — мягко советует МакКой капитану, поводив хитро сплетённым кончиком косы перед мутными синими глазами для привлечения внимания.       Ясно. Джим _не_ сообразит. Всё напрочь отшиблено похотью. Впечатление, что ширнулся в ванной, но нет, не успел бы. Скорее, накрыло на холодке. Давай, Джимми, переведи дух, задействуй мелкую моторику, оттуда до мозгов недалеко. Спок здесь ненадолго, но хотелось бы растянуть.       Кстати, о растянуть — капитанская спальня прекрасна. Больше всего тем, что буквально нашпигована всевозможными примочками на любой случай, включая тонны — антиаллергенной, естественно — смазки. Из любой точки только руку протянуть, и… боже, храни того, кто придумал нано-альтернативу резинкам. МакКой застал презервативы, и это точно не то, что он хотел бы использовать сейчас, даже с учётом паузы на руководство Джимом и поиск приблуд.       Член всё равно приходится огладить, и хотя защита подстраивается и уплотняется мгновенно, МакКой слышит собственное резкое шипение, пока по спине и позвоночнику ползёт убийственная судорога. Болезненная: хочется отказаться от любриканта и отодрать Спока насухую. Но тогда всё закончится слишком быстро.       Пережидая приход, МакКой смотрит на Джима — не на Спока — и сглатывает ком желчи. Он сейчас сблюёт, потому что высокофункциональный психопат Джим Кирк, официальный поборник политики крайней жестокости, не должен впадать в благоговейную медитацию, разбирая чьи-то волосы. Выражение «плести друг другу косички» в отношении этих двоих обретает новый смысл.       — Нежнее, Джимми, — полуослепнув от ярости, выплёвывает МакКой, не слыша в себе привычного сарказма.       Либо он ещё и оглох, либо голос перегорел от скачка напряжения. Судя по отсутствию внешней ответной реакции — второе. Зато и кончить от любого движения больше не грозит. Можно позволить себе опустить взгляд ниже и облапать глазами вниз от шеи, пока в мозгу загнивает мысль, что лицо — табу. Потому что, во-первых, рот. Капитанское плечо лучшее доказательство, что не стоит туда соваться ценными частями тела. Во-вторых — сам Спок.       Спок лежит ничком, растянувшись через всю кровать, занимая непростительно много места. Одно плечо, на стороне МакКоя, расправлено; локоть согнут под удобным углом, ладонь под грудью. Второе чуть горбится из-за неловко подвёрнутой под живот руки. Дыхание размеренное и нечастое, пульс сильный, ритмичный — отчётливо чувствуется коленями через тёплый бок.       Добраться до гибридного сердца и препарировать тщательнейшим образом. Мечта, не хуже любой другой.       Хорошо, что Джим почти справился, и тяжёлые волосы стекают по лицу импровизированным занавесом. Меньше соблазна прямо сейчас использовать затупившийся скальпель.       Снова нет, коммандер. Не так быстро.       Кроме пульса и тепла тела, через бок больше ничего не ощущается. А могло бы — от контактного телепата, при условии, что тот не под препаратами и готов делиться, как другой, нездешний. Но у МакКоя богатое воображение, к тому же он отлично разбирается в оттенках ярости, ненависти, унижения — в любых пропорциях и комбинациях. Сейчас он ловит себя на машинально-привычной разминке рук, как перед работой. Не то, чтобы всерьёз рассчитывает завести морально уничтоженного вулканца, но готов проверить некоторые универсальные реакции.       Подняться, переступить коленом через ягодицы. И загнуться, упираясь в спину под собой, пережидая острый приступ спермотоксикоза. Сесть сверху, вдавив всем весом в кровать. Если Спок хоть чуть удачно лежит, ему сейчас не лучше, чем МакКою. Что очень радует, но ставит крест на возможности возбудить. МакКой не знает, и проверять не собирается. Член Шрёдингера, мать его: либо попал, и Спок в агонии, либо нет.       В любом случае, рот Споку никто не затыкал — припрёт окончательно, может попробовать попросить.       Все знают, что Спок скорее откусит себе язык. Это не фигура речи, и уж точно не забота МакКоя.       МакКой начинает сверху, от линии роста волос и сбоку по шее. Джим жадный, сгрёб всю гриву на одну сторону, поближе к себе, но её столько, что съезжает повсюду — и на шею, и на плечо тоже. Волосы толстые и ровные, словно и не были только что туго скручены мелкими узлами. Такие же упорото-тупые и неприручаемые, как сам Спок. Вид нескольких неровно обкромсанных прядей, выбивающихся из общего потока, вызывают у МакКоя смешанные чувства.       МакКой не циклится. Высвобождает Споку неудобно подвёрнутую руку из-под живота, распрямляет, вытягивает в сторону на всю длину и возвращается к просевшему плечу, чтобы промять к загривку. Оттуда можно как обычно — по всем знакомым точкам. Должно совпасть хотя бы на четверть.       У Спока уникальное сложение: широкие плечи и узкая спина. Спок вообще весь узкий и удлинённый, но не тонкий, и особо гибким тоже не выглядит. На узкой спине и ещё более узкой пояснице удивительно мало шрамов. Кожа чистая. МакКой с трудом держится, чтобы не щипать, не вгонять в Спока ногти и не пропахивать до кровавых борозд. Но держится, потому что Спок — это Спок, урод и выродок, а кожа тёплая и дышит, особенно когда давление становится откровенно жестоким.       МакКой знает, как мало нужно, чтобы заставить человека выть от боли. С удовольствием сложнее — там другой баланс вложений и отдачи. И всё-таки. Заодно учитывая по дороге, что от вулканского бревна под препаратами отдачи ровно столько же, сколько без препаратов.       Он сдерживается долго — больше минуты точно. Гладит, щупает, надавливает, щиплет и иногда слегка царапает, когда чересчур удачно вжимает пальцы в тёплое тело. В Спока. В коммандера, в беспощадного высокомерного ублюдка и… Спина неожиданно заканчивается, начинается поясница, на которую в ярости давить пока рано.       Концентрация на более-менее привычных действиях позволяет достаточно взять себя в руки, чтобы почти безболезненно переместиться-пересесть ещё ниже, на бёдра, и — охтыжматьтвою! — залипнуть на неполный отпечаток собственной ладони на бесстыжей ягодице.       Бесполезно зажмуриваться и трясти головой — это уже под веками. Белый след, обведённый по контуру тонкой, отчётливо вспухшей зеленоватой каймой, прерывающейся в местах, где под шлепок попала загребущая пятерня Кирка.       Не открывая глаз, МакКой машинально прослеживает кончиками пальцев деформацию кожи и разницу температур. А затем понимает, что симметрия необходима, и оглаживает обделённую другую ягодицу, примериваясь к текстуре, запоминая ладонью изгиб, чтобы заклеймить точно всей поверхностью. Оставить на идеальной заднице идеальный отпечаток, въевшийся до папиллярных узоров.       Сначала оглаживает тяжелее, затем несильно шлёпает несколько раз на пробу, а когда находит то, что искал, больше не примеривается — сразу прикладывается так, что звон отдаётся по всей спальной зоне. Кажется, кого-то пронимает — то ли Кирка, то ли, наконец, Спока. Может, просто послышалось — МакКой взмок до одышки, до сбивчивого стука в ушах. Но он не останавливается, потому что по сравнению с шедевром, второй отпечаток выглядит убого. Эту ягодицу МакКой почти не растирает — ладонь болит зверски, он отбил её вместе с пальцами, но воспользоваться, чтобы наскоро смазать и растянуть, всё равно сумеет.       Смутно кажется, что можно было бы неплохо оттянуться и за счёт растяжки, но сейчас он точно сдохнет, поэтому просто давит смазку, куда придётся — между горячих распухших ягодиц, себе на пальцы и зачем-то на член — пока другой ладонью растирает, сжимает и сдвигает. Раскрывает. Проскальзывает большим пальцем — на него тоже смазки, ёмкость уже пустая, и у МакКоя два больших пальца, а под ладонями горит, и ладони тоже горят, и он рискует порвать Спока, если не остановится хотя бы на секунду.       Прямо сейчас.       Секунды адски мало. Секунды хватает, чтобы провести указательным пальцем вниз от копчика, собрав смазку, и вставить, зафиксировав отсутствие мало-мальски серьёзного сопротивления. Секунда заканчивается, воскресив в памяти легкость, продемонстрированную Кирком и его чёртовыми крепкими, утолщёнными мозолями подушечками. Обдолбанный Спок почти принял сразу две — и ведь принял бы, не вмешайся МакКой. А сейчас препарат, по идее, уже должен выйти на пик.       МакКой слышит собственный низкий стон, почти рычание, когда нависает над Споком, расталкивает узкие бедра, помогает себе рукой и вдавливается, втискивается по избытку смазки, умудряясь ещё контролировать угол проникновения.       Но не скорость и не глубину. В ревущем гуле нет мыслей, только желание засадить до упора и что-то похожее на ярость, когда до упора не получается. А дальше охрененно хорошо, особенно, когда удаётся поочерёдно нашарить оба узких запястья, с силой сжать в ладонях и свести под грудью у Спока, подминая, обнимая, сжимая локти локтями, прижимая плечи плечами, вдавливая в себя, не переставая врубаться толчками и давить, прижимать сильнее.       Оргазм тяжёлый и стремительный — не самое приятное сочетание, но удовлетворение бесценно. МакКой вдруг больше не горит; он чуть ослабляет хватку и падает подбородком на кровать, проехав ключицей по плечу Спока. Под губами тянутся разметавшиеся волосы; МакКой вдыхает — обоняние тоже отбито, прихватывает ртом пряди, трётся щекой, тянет и замирает, распознав недовольство в тоне Кирка.       Смысл ускользает, поскольку начало пропущено. Удивляет другое: Кирк — недовольство. Ему, МакКою. Кирк.       В голове не укладывается.       Капитан нанюхался чьих-то волос? Хотя, судя по степени запущенности, скорее ими объелся. Недоумение длится недолго: поутихшее было пламя занимается с новой силой, брызжет кислотой.       — Иди в душ, подрочи, — не желая даже вслушиваться, МакКой приподнимает голову.       С губ и подбородка осыпаются отдельные прилипшие прядки. Собственный голос слышен только в голове, кажется пустым и бесцветным. МакКой не знает, он с таким не сталкивался, но Кирка, похоже, убеждает, потому что из зоны видимости тот испаряется. Вместе со своими протестами.       Кажется, в ванной течёт вода — МакКой плохо слышит, он всё ещё оглушён. И ему всё равно.       Настолько всё равно, что он сдвигается, приподнимается и высвобождается из Спока, хотя локти подламываются, и есть риск серьёзно себе навредить. Тень ощущения, что хуже уже не будет, проскальзывает и пропадает. МакКой знает, что пока человек жив, всегда может стать хуже.       Он пережидает понятную вялость, упираясь ладонями в кровать: руки прямые, голова максимально опущена, подбородок прижат к груди. Когда приемлемый тонус восстанавливается, вцепляется Споку в плечи и рёбра, дёргая на себя, переворачивая на спину. Приходится отодвинуться к краю, и спинной мозг сигнализирует, что скальпель больше не в шаговой доступности — чтобы добраться, потребуется больше, чем одно движение.       МакКой не знает, как реагировать.       Чёртова грива так и не выглядит ни спутанной, ни растрепавшейся, стекает по простыням, закрывает безвольно отвёрнутое лицо — Спок сейчас не способен ни повернуться, ни отвернуться самостоятельно. МакКой об этом помнит, когда разбирает, раскидывает пряди, добираясь до подбородка, чтобы сжать до синяков и заставить смотреть себе в глаза.       У Спока напрочь отбитый взгляд. Чёрный и прозрачный одновременно. МакКой, как никто понимает значение лицевых мышц и то, насколько извращённо неправильно пытаться что-либо определить по глазам и по взгляду. Губы — вот что имеет значение. Губы, а не глаза, тупые шарики, уникальное произведение эволюции, которым легко приписать какую угодно, да хоть собственную, эмоцию.       Губы у Спока распухли и слегка потрескались. И он не смотрит на МакКоя, он смотрит сквозь.       МакКой знает, как привлечь внимание Спока. МакКоя достаточно отпустило, чтобы возместить отсутствие должной подготовки. Не то чтобы Споку так уж требовалась тщательная растяжка — судя по очевидному результату. И МакКой снова остро рад, что находится в каюте, где всё к его услугам, пусть и без вкуса-запаха-любых-других-возможных-аллергенов.       У Спока отбитый взгляд, распухшие губы, уверенный полустояк и едва-едва обозначающиеся гематомы по всему телу. Включая две побольше на груди между сосками и две широченные «манжеты» на запястьях, едва не до середины предплечья.       В таком виде коммандер и отправится в ад — ткани не успеют восстановиться, метки только нальются и станут ярче. МакКой рассчитывает, что гоблинские черти не посмеют посягнуть на чужое, дождутся его появления. А уж МакКой сумеет предъявить верительные грамоты, в том числе отпечатки ладоней, пальцев и зубов. Зубов позже — сейчас нельзя, потому что он не уверен, что сможет остановиться.       Нет, коммандер, снова не сейчас. Всё ещё недостаточно.       МакКой точно не знает, когда обнаружил отсутствие предстательной железы на положенном человеческой анатомией месте. Либо глубже, либо вообще нет. Это не хорошо, но и не плохо: у него ещё есть время попытаться нащупать альтернативные источники концентрированных импульсов-раздражителей.       Спок не выглядит ни заинтересованным, ни отчаявшимся, хотя МакКой с силой сдавливает узкую лодыжку, локтем и плечом вжимая его же колено ему же в грудь, добавляя уже четвёртый палец, намереваясь втиснуть ладонь дальше, чем по костяшки. Спок вообще на него не смотрит — то ли глаза закатываются, то ли переборка за головой кажется более достойной внимания.       МакКой почти не звереет, он сосредоточенно ловит острый кайф, удерживаясь на самой грани безумия, смакуя вседозволенность, плотность, нежность, жар, тесноту, полную безнаказанность и чужое бессилие чётко пополам с вынужденной покорностью.       Смазки много, возможно даже слишком — для того, кто не ценит — но МакКой не жадный. Зачерпывает ещё, греет в кулаке, следя, чтобы стекало к запястью по всему основанию большого пальца — самому широкому месту. Спок не заслуживает поблажек, но МакКой их тоже не заслужил, поэтому делает то, что делает. Выпускает из пальцев лодыжку, чуть подаётся вверх, сместив чужое колено в сторону, заставив Спока раскрыться ещё больше, и обхватывает шею высвобожденной ладонью. Сжимает, перекрыв кислород, и продолжает давить в Спока кистью другой руки. Втискивая полностью в момент, когда видит, что Спока почти вырубает.       МакКоя тоже почти вырубает — от необходимости держать контроль, от невозможности стиснуть в кулаки обе ладони — и на горле, и внутри.       За гранью сознания мелькают панические мысли о перенапряжении, сердечном приступе или инсульте, но реальность хуже: в сознании всплывает насмерть заблоченное воспоминание-картинка. То, что способно разъедать годами, десятилетиями, и продолжить доставать даже после смерти мозга.       Не просто картинка — эмоциональный слепок из чужой вселенной. Причём, не глазами другого Спока, а видением другого Джима, забывшего, как дрочить себе любимому, пока другой Спок тянется к другому МакКою.       К «Леонарду», подумать только.       Зрелище захватывающее. Грёбаный везучий двойник привычно хмурится с закрытыми глазами, и не видит, что Спок полностью занят только им. Из двойника Кирка тащит восхищением и чистейшим восторгом — ни тени зависти или ревности. МакКой с удовольствием вскрыл бы ему череп, посмотреть на деформированный мозг, способный породить больше самоуверенности, чем оригинальный капитанский.       Поддельный Спок проводит большим пальцем по скуле поддельного МакКоя-Леонарда, и тот открывает глаза. Секунда. Меньше — пока взгляд сосредотачивается, а дальше — убийственный ад — копия даже не оплывает, а прямо-таки расплёскивается в руках Спока.       Знакомая, чтоб её, реакция.       Копия Кирка вроде как готова кончить прямо так, но не точно, потому что это всё, что успел запихнуть в МакКоя неправильный Спок до завершения визита. Всё, конец. Финал. Абзац. Финиш. Больше ничего.       Остальное доделывает недиагностированный психоз.       МакКоя разъедает ощущением, что кто-то должен заплатить за то, что сделали двойники — за мысли о связи на троих, раз уж картинка от поддельного капитана сидит в мозгах поддельного Спока, а ощущения Леонарда хлещут через всех; за разъедающую ненависть на месте привычной неприязни, за чувство бессилия, за потраченное на химеры время, а больше всего — за острое ощущение бессмысленности.       МакКой — медик. Он знает, что смысл есть во всём, кроме, собственно, существования.       Смысл сильнее сжать руку на горле Спока в том, чтобы выдрать больше кайфа от рефлекторного подёргивания тела. Смысл стиснуть пальцы внутри этого тела в кулак — в том, чтобы показать, насколько легко будет его разрушить. МакКой с удовольствием вывернет его наизнанку, как только Спок приспособится настолько, чтобы выдать хоть что-то, кроме самых примитивных реакций.       У Спока стоит. Разумеется.       МакКою не нужен трикодер, чтобы продиктовать все факторы, поддерживающие сухой каменный стояк. Спок нехило оснащён, и внешняя анатомия досталась ему от матери. Чистокровным вулканским уродам эволюция запихнула яйца внутрь; полукровке Споку можно придавить мошонку коленом и полюбоваться на результат.       У Спока мелко дрожат бедра — снова рефлексы, и не мышечные: релаксант пока на пике. А ведь МакКой Спока ещё даже не порвал.       Чтобы подвигать рукой, проверяя догадку, приходится выпустить горло и чуть провернуть кулак.       Спок едва слышно клокочет изнутри и дышит через рот. Чересчур размеренно, ублюдок. И у МакКоя снова встаёт.       Разворочённые внутренности по-своему интересны, но в этом смысле не привлекают. МакКой ещё успеет оттрахать Спока во всех грядущих состояниях. Но пока ничего необратимого не сделано, намерен на полную использовать момент. Он медленно двигает стиснутой со всех сторон рукой, одновременно пальпируя дергающийся живот. МакКой не уверен, позволит ли Споку анатомия кончить от шока.       Клёкот приобретает черты внутреннего рыка. У людей для такого нет нужных органов. У зверей, в основном у хищников, тоже нет, но рычать они всё равно способны. МакКоя слегка отпускает: бушующую в лёгких плазму будто гасит неравномерно сбивающимся дыханием — Спок всё дольше задерживается на вдохе, и словно вообще прекращает выдыхать. Только хватает и хватает воздух ртом, волосы расплылись густой чёрной лужей, плотно сжатые ресницы топорщатся, заперев и не выпуская из-под век вечное высокомерие, неприязнь и обещание мучительного апокалипсиса.       Тонкие, сейчас распухшие губы сжимаются в линию, ломаются несимметричной кривой — не может быть, чтобы МакКой забылся и повредил больше намеченного. Нет, не забылся, и нет, не повредил, наоборот, безграничное доминирование над Споком, оказывается, делает его почти заботливым.       МакКою требуется зажмуриться и тряхнуть головой, чтобы потом открыть глаза и перечитать ухваченное беззвучное «доктор», сложенное безобразно истерзанными губами. МакКой — пламя и сразу пепел, а затем снова горит — он не хочет читать дальше.       Ладонью по неестественно неровному животу — погладить себя же по костяшкам через чужую тонкую кожу. Провернуть кулак внутри, а снаружи сразу к яйцам. Облапать, и обхватить ненормально сухой член, пока под веками встаёт кроваво-багровым, а потом резко сияющим белым и опять багровым. Всего лишь Спок. Спок-Спок-Спок! Спок.       МакКой убьёт его медленно. Сцедит зелёную кровь, вскроет, расчленит и будет по праздникам кремировать часть за частью.       У Спока толстый член с тёмной головкой, крайняя плоть отсутствует, уретральное отверстие узкое, влаги нет. Сукин сын, что с ним не так? МакКой не страдает хернёй вроде сочувствия или жалости, но сейчас ему самому неприятно больно в самых уязвимых местах. Разумеется, он способен поделиться телесными жидкостями, подбородок вообще давно мокрый от слюны, если прерваться и обратить внимание.       На периферии громко выстанывается ругательство.       Джим?!       От неожиданности МакКой надевается ртом на член предельно неаккуратно. Жидкостей тут же становится слишком много. МакКой глохнет, слепнет и захлёбывается, но руки не дрожат.       СПОК!       Спок, чёртов Спок кончил под ним, с его кулаком в заднице и губами на члене.       МакКой захлёбывается, и вовсе не чужой прозрачной спермой. У МакКоя удалены мозг и внутренности, но там не пусто, туда что-то закачано, что-то горячее, кипящее, многократно превышающее допустимый объём. Если срочно не стравить излишки, МакКоя порвёт. Его порвёт в любом случае, он знает, пока вслепую пытается высвободить кулак, с трудом разгибая пальцы, спинным мозгом чувствуя, как растягивается слишком нежная кожа, обозначая предел, облегая запястье, выпуская неохотно и, мать его! Смиренно.       Всё, МакКой труп, неважно, взорвёт Спок корабль или нет. Он готов хохотать, как Джим, во всё горло, когда понимает, что Спок срёт радугой: потянувшись за полотенцем и обдолбавшись абсолютно нехарактерным ароматом, МакКой готов облизать собственную руку, догнаться и кончить прямо так.       — До-октор, — высоким тягучим шёпотом выговаривает Спок.       Заткнись-заткнись-заткнись!       МакКой наваливается сверху, вдавливает коленями и локтями в койку, стремясь сломать, или причинить как можно больше боли мимоходом, хотя бы наставить ещё гематом. Нужда огромна, жажда нестерпима, а Спок раскрыт до предела, не способный помешать добраться до горячего и влажного сладкого нутра.       Только. Молчи. Он вбивается жестоко, нависает, запустив обе руки в роскошную гриву, и тянет, сжимает пальцы, жрёт ладонями сталь и шёлк. Спок мог бы обозначить сопротивление, МакКой даже хотел бы, чтобы снова придушить, но накрепко зажмурившийся Спок, послушно запрокидывающий голову, круче в разы.       Спок уничтожит его шоковым кайфом.       Уже уничтожил.       .       Трупы не дышат. Трупы не дышат, если не использовать соответствующее оборудование. В любом случае, называть имитирующий процесс «дыханием» неправильно.       МакКой пока жив, он дышит, уже предчувствуя возвращение знакомой выворачивающей боли, потому что Спок под ним тоже дышит.       Джим, кажется, тоже дышит-дышит — где-то неподалёку. Тоже здесь. Все дышат громко и хрипло, и слишком громко, заполошно громко и коротко, кроме Спока, который задерживает дыхание и говорит:       — Могу ли я предположить, что вы посчитали ваши нынешние действия нежелательными для меня?       МакКой дышит. Вдох-выдох, вдох–вдох–вы-ыдох. У МакКоя напрягается всё, что только ещё способно напрячься — от попыток понять суть вопроса. Пламя ревёт где-то на подступах, пока не опаляя.       Спок опять дышит, мучительно медленно поворачивает голову — щека к щеке — и снова спрашивает, прямо в ухо:       — Леонард? Я протестировал ваш препарат, для меня он безопасен с вероятностью девяносто семь и шестьдесят девять. Это приемлемый результат.       До МакКоя доходит. Не совсем всё, но примерно основное.       Самодовольный, высокомерный, безбашенный, рисковый, суицидально тупой, жестокий, самоуверенный, тупой, ублюдочный, остроухий ублюдок.       Ясно, что дела МакКоя плохи — он не звереет, даже когда понимает, что начал повторяться. Все знают, что МакКой не повторяется.       Он приподнимается на локтях, нависает над Споком, испытывающе смотрит и дёргает ртом — точно не улыбка, и он сам конечно тоже полный моральный урод, он в курсе, что не заслужил в этой жизни ничего хорошего. Но он — профессиональный медик, как и тот, другой.       Что означает способность разглядеть единственный шанс среди сотен фатальных вариантов.       — Джимми, иди к нам, — зовёт МакКой, не отводя глаз, впитывая горящий взгляд Спока.       Теперь он видит — там бушует пламя ничуть не слабее его собственного.       МакКой знает, что самые сильные пожары хорошо гасятся встречным огнём.       — Милый, — обращается он к Джиму, продолжая пожирать Спока глазами. Хотя всё-таки прищуривается, приглушая яркость ресницами, и расплывается в своей лучшей нехорошей улыбке: — Пососи коммандеру… скажем, пальцы. Или уши? Тебе что больше нравится? Заставим его кончить так, чтобы в следующий раз не пришлось травить.       В следующий раз, да.       Но тут Джим, чтоб его, Кирк добирается до кровати. Падает, переворачивается на спину, сопит. Затем стонет, фыркает и неизбежно начинает ржать. Что характерно, укладывается в четверть минуты — успевает до того, как МакКой начинает слепнуть от ярости.       — Мне всё… нравится, — не до конца проржавшись, выдаёт Джим, никому не оставляя шансов. — То есть, мы можем оставить его себе, да? Ура! Спасибо! — глумится он, не переставая ржать, фыркать и сопеть. — Ой, а нам ведь не нужно до следующего раза держать его прикованным в кладовке?       Нанюхался, придурок. Волос, в смысле.       — С вероятностью восемьдесят два и четырнадцать сотых, мы с доктором запрём в кладовке вас, — уверенно возражает Спок.       Внезапно.       Внезапно дышать становится невозможно, а потом опять нормально.       — Повышаю до ста, — подтверждает МакКой, прикидывая, кому и до какой степени нужен душ или передышка на медосмотр.       Самому МакКою передышка не нужна, ему нужны назад остатки мозгов и что-нибудь твёрдое под ногами, выражаясь метафорически.       Леонарду МакКою, старшему офицеру по медицине, служащему имперского крейсера «Энтерпрайз», поздно становиться нормальным или даже относительно вменяемым. Но ему неожиданно можно попробовать перестать обугливаться.       Fin?