На полотне воспетый

Я был приятно удивлен, когда на выпускном девушки задарили меня подарками. Они подходили фотографироваться, несли огромные букеты цветов, пока я ждал момента, когда с уст директора наконец сорвется моё имя, он с важным видом вручит мне диплом и отпустит с этой псевдотусовки. Кому-то подобные церемонии кажутся веселыми и торжественными, но, как по мне, они неимоверно тухлые, даже слишком. Уже тогда я знал точно — о школе можно забыть (будто раннее я о ней вспоминал), а всех одноклассников, как и администрацию сего гнусного заведения, послать к черту. Так или иначе, внимание девушек меня всегда впечатляло. Сначала придет одна, произнесет заветные “у меня к тебе чувства”, развернется и убежит в слезах, а за ней вторая, третья... бесчисленное, казалось бы, множество. Но мне никогда не было ясно, как все они могли так громко заявлять об этом — некоторых я видел впервые и, наверное, не увидел бы, если бы те не давали о себе знать. Тогда, спрашивается, как могли зародиться эти самые “чувства”? Смешные создания эти, как их сейчас называют (или обзывают), влюбленные. Забавнее всего наблюдать за тем, как сначала какая-нибудь девчонка клянется в любви, а через какое-то время подходит её лучшая подруга, говорит, какая же первая убогая, наивная (иными словами, Бог ей судья), а затем отсасывает мне в туалете, да так, будто мечтала об этом всю свою сознательную жизнь. На следующий день, конечно, эта же лучшая подружка будет ходить со второй под руку, шептать ей на ухо свои девчачьи секреты и петь о том, как хорошо провела вчерашний вечер. Просто смех! Не совру, если скажу, что некоторые особы меня привлекали. Мне в принципе нравятся женские тела. Каждое из них прекрасно. Хочется выйти на улицу и крикнуть, как я их люблю. На мой шестнадцатый день рождения отец привел домой любовницу. К сожалению, её имени я уже не вспомню, да и не то, чтобы мне приходилось его узнавать. Зато с дочерью этой женщины мы достаточно хорошо сблизились; идеально совпали даже наши интересы — мне нравилось рисовать с натуры, а она любила раздеваться. Я выводил красками каждый её изгиб, тонкой кистью вырисовывал самый мелкий волосок и не забывал даже про пушок на теле. Совместные часы изобразительного искусства засасывали меня с головой. Она, в свою очередь, совершенно не стеснялась принимать самые откровенные позы. Будучи всего на 2 года меня старше, Бо А казалась самой настоящей зрелой и опытной женщиной. Этим она меня восхищала. Наверное, я бы даже мог назвать её своей первой любовью, но слишком уж у нас были деловые отношения. Все это продолжалось до тех пор, пока отец не застал нас в самый разгар событий. Ему крайне не понравилось то, чем мы занимались, но и сделать он ничего с этим не мог, так как знал, что при любых введенных против меня ограничениях мама узнает о его измене. Со временем как та женщина, так и моя прекрасная Бо А перестали у нас появляться. Мама так ни о чем и не догадалась, а вот я ощутил на себе самый настоящий творческий кризис, будто у меня забрали что-то жизненно необходимое. Прошло уже почти 6 лет, а в моей голове все так же остается образ длинноволосой девушки, единственным воспоминанием о которой являются пыльные холсты. — Куда вы так рветесь? Учебный год уже оплачен, а деньги мы не возвращаем, — самым неприятным голосом просвистела какая-то важная старушка, пока я рассматривал каждую морщину на её лице. — Могу предложить вам взять академический отпуск, если так устали. Пример заявления на столе. — Вы неправильно меня поняли. Я решил, что искусство — это не моё. Хочу заниматься юриспруденцией. — Законы решили пописать? Увы, полно в стране таких мечтателей, а вот спроса на них не наблюдается. Извините, не могу вас отпустить; вы талантливый студент, просто на время потерявший свою музу, — она улыбнулась. — Лучше погуляйте, влюбитесь в кого-нибудь. В любом случае, выпуск уже не за горами, — с этими словами мне захотелось сжать её черепушку изо всех сил, вырвать язык и, как в “хэппи-эндах”, оставить истекать в своей крови. Получилось бы зрелищно, а в газетах появился бы интересный и провокационный заголовок, как какой-то там Хван Хёнджин безжалостно расправился с влиятельной женщиной в своем университете. — Хорошо, понял. До свидания! На этом моменте я бы еще добавил “Чтоб ты сдохла”, но тогда она бы действительно не выдержала столь несусветного хамства и скончалась прямо на месте от чего-нибудь там старческого. Покинув кабинет старушки, я направился на задний двор университета. Раньше там было неплохо, даже красиво, но со временем пейзаж утратил свои краски: зеленый цвет уже совсем не зеленый, а более серый, лишь какими-то намеками отдающий изумрудным оттенком; кирпичные стены стали черными то ли по естественным причинам, то ли из-за потушенных о них сигарет; цветы утратили свою реалистичность и стали напоминать могильные. Даже студенты начали казаться какой-то серой массой без лиц. Такая обстановка напоминает жуткую антиутопию, в которой даже я уже не главный герой, но, кажется, могу им стать, изменив в повседневности хоть что-то. Обилие безнадежных мыслей в голове тяготит вниз, хотя, если подумать, ничего плохого в моей жизни еще не происходило. Наверное, проблема как раз-таки в том, что ничего и не происходит. В школьные годы мне удавалось кутить, находить вдохновение, видеть прекрасное даже в похабном, ощущать на себе внимание и любовь. Конечно, некоторые моменты до сих пор остаются неизменными, но кажутся уже совсем фальшивыми и кроме отвращения ничего не вызывают. Я взглянул вперед — перед лицом все тот же тусклый вид гребаного заднего двора. Ничего не изменилось за время моего погружения в себя. Разве что набежало еще больше людей, снующих туда-сюда, словно рой саранчи — это ребята с режиссерского факультета, мною ненавистного. — Опять выступаешь здесь в роли наживки для любительниц красивых мальчиков? — промурчал знакомый мужской голос. От неожиданности я прикусил губу, вследствие чего поморщился. — Давно тебя не было видно. — Если для тебя 2 дня — это давно, то да, — пришлось выдавить улыбку, — целый век не виделись, — в горле почувствовался ком рвоты, который я с трудом проглотил. Нет ничего противнее того, что люди склонны утрировать самые простые вещи, будто кого-то действительно волнует, как долго отсутствовал другой. — Эти черепахи опять что-то снимают? — Да, собираются подать заявку на участие в международном кино-конкурсе. Молодцы, я бы сказал, а не черепахи, — а вот мне кажется, самые настоящие животные. Этим режиссеришкам никогда не устоять перед соблазном где-то засветиться. Вот только снимать они совсем не умеют — по крайней мере, я не видел практически ни одной достойной работы. — И что, планируют в очередной раз воссоздать историю Ромео и Джульетты? Каждый год новая её интерпретация, — я покосился на сборище студентов неподалеку. В самом центре стояла староста (по совместительству председательница студенческого совета) с кипой бумаги в руках. Милая девушка с приятными чертами лица. Она, на удивление, была одной из немногих в их группе, кто не вызывал у меня отрицательных эмоций. К слову, ей в принципе удалось сохранить блестящую репутацию — вокруг неё за два с половиной года обучения ни разу не крутились слухи. Более того, как студенты, так и преподаватели её холили и лелеяли. Не знаю, справедливо ли называть Им Бон Хва добрыми словами и приписывать ей статус хорошего человека, но на фоне всего этого сброда она казалась даже талантливой. Как-то ей поручили снять рекламный ролик, посвященный нашей выставке, и она неплохо справилась, правда устроила допрос касаемо моих работ, заверяя, что где-то уже видела изображенную на них девушку. Тогда я посмеялся, потому что видеть и знать Бо А она просто не могла, однако сейчас мне очень хочется, чтобы Бон Хва рассказала мне о какой-нибудь там своей сестре, которая, возможно, любила в прошлом позировать художникам и имела длинные шелковые волосы, а также пользовалась бритвой, что всегда выражалось небольшими ссадинами на теле. Очень жаль, что мне тогда не удалось узнать её фамилию — может, я бы нашел вариант, как с ней связаться. — Знаешь, Чан, лучше прибереги эту информацию. Хочу сохранить интригу. — Да я бы и не ответил, — Бан кончиками пальцев коснулся своей шеи, ненамеренно потревожив аккуратно лежавший капюшон толстовки. — У тебя нет пластыря? — он указал на непонятную круглую отметину, украшавшую выглядывающую из-под шорт часть бедра. — Такое я с собой не ношу, — губы сами по себе растянулись в хитрой улыбке. — Об тебя что, сигарету потушили? — Случайно вышло, — Чан прикрыл лицо руками, будто собирается сказать что-то невыносимо постыдное, — решил покурить и споткнулся о порог, — с его словами я не смог сдержать смех. Бан Чан, а в особых кругах Кристофер, представлял из себя полную мою противоположность — наверное, с такими, как он, родители хотят видеть своих дочерей. Для меня всегда было загадкой, как ему удается не терять вдохновение, а только больше его откуда-то черпать. Порой я даже думаю, что он может увлекаться какими-то веществами, но подобные догадки улетучиваются с простым лишь взглядом на него, всегда веселого, шутливого и в какой-то степени безбашенного (но только в хорошем плане). Однажды я спросил у него, что обеспечивает ему постоянный приток сил, но Чан так и не дал точного ответа, сказав: “А что тебе обеспечивает постоянный приток неотвратимого траура и безнадеги?” В тот момент мне жутко захотелось перерезать ему глотку или, как минимум, избить настолько сильно, чтобы все его позитивные установки улетучились вместе с последним выдохом, но я успел поймать себя на этой мысли и остановить. С того момента мой антиутопичный мир разделился на “неосознанный” и, актуальный на сегодняшний день, “осознанный”. Я рад, что смог тогда проконтролировать внезапный приступ агрессии и сохранить своего, возможно, друга, так как именно Чану удалось дать мне понять, что пора начинать выявлять источники проблем. — Ладно, я пойду, у меня остались незаконченные дела. Не скучай, — Бан опередил мое желание уйти и, улыбнувшись, оставил меня в греющем одиночестве, которое тут же прервала неспокойная Бон Хва. — Хенджин! Наконец-то ты один, — Им поправила край короткой плиссированной юбки и скинула на стол толстую стопку бумаг. Мы нечасто общаемся, так что такое отвлечение от реальности меня немного оживило, — ты мне очень нужен. Точнее... твои навыки, — желание внимательно слушать это темноволосое создание вмиг пропало, как только к столу подошел невысокий парень. Казалось, что я где-то его видел, но, скорее всего, был слишком отстранен от внешнего мира, чтобы уделить ему какое-то внимание. Так или иначе, он успел вызвать у меня раздражение одним своим видом. — Наша группа работает над короткометражным фильмом о феномене любви в искусстве, так что... В общем, это Минхо! Мне очень нужно, чтобы ты его нарисовал, как бы сказать, в своем стиле. Пожалуйста, выручи, мы... — Бон Хва не успела закончить предложение, как я перебил её сухим кашлем. — Я не рисую портреты. Попросите кого-то еще, у нас целое здание таких же псевдоталантов, — парень подле Им понуро на меня взглянул, отчего в горле снова начал собираться ком рвоты. — Но я же видела твои работы! Те, с девушкой в неглиже... — Бон Хва, не настаивай. Я могу попросить кого-то еще, — наконец-то заговорил Минхо (или как она его там назвала). В его голосе витала приторная манерность, от которой мне все больше хотелось выблевать содержимое, — в конце концов, в наших руках имеется магия монтажа, — самый распространенный аргумент режиссерской группы. Махнув на прощание Бон Хва и своему новому знакомому, я вернулся в здание университета. Больше всего мне ненавистно мнимое представление невежд о том, что всякому художнику захочется рисовать их уродливо-гордую мину. Эти бесславные ублюдки обижаются на простое “нет”, словно автор обязан выполнить их заказ. Но в такие моменты не хочется не рисовать; хочется изобразить лицо напротив в самом безбожном свете, чтобы этот лодырь после увиденного записался на курс психотерапии, да подороже, раз есть средства на портрет пусть даже от андерграундного художника. Мимолетом в голове пронеслись леденящие (и будоражащие) мысли, заставив меня вздрогнуть то ли от восторга, то ли от отвращения к самому себе — я пока не разобрался в определении собственных чувств. Хочется закрыться в безлюдной аудитории и проторчать там до самой ночи, причмокивая сигарету, испытывая нервы и пытаясь изобразить на холсте что-то непонятное, аморальное. На пару секунд я застыл, а после шлепнул себя по лбу, что повлекло неоднозначные взгляды окружающих, но, как говорил Чан, все они были полны желания переспать. Я перестал заниматься портретами с тех пор, как окончательно отчаялся в поисках Бо А, поскольку вместе с ней ушло все вдохновение. И больше не хочу (или не могу) к ним возвращаться, ведь как раньше уже не будет. Это не исправить и не искупить, можно только лишь принять. — Не стоило грубить Бон Хва. Она не из тех, кто закроет на это глаза. Вот блять. Кипяток мгновенно растекся по венам, заставив ощутить приятное тепло изнутри. — Слушай, — я как-бы растянул “у”, заставив новоиспеченного собеседника почувствовать себя некомфортно. Пришлось даже повернуться к нему лицом, — а что же тогда стоило сделать? Согласиться против своей воли? — я уставился на него, желая пересечься взглядом с щенячьими глазами, что беспрестанно бегали по коридору, будто я злой родитель. — Сделай ей приятно, отлижи, и все обиды как рукой снимет, — размеренный голос, ласкавший даже мои собственные уши, отражался от стен, будто бы намеренно создавая пугающий эффект эхо. Я заметил, как Минхо изменился в лице, сжав кулаки и наконец-то сосредоточив на мне свой взгляд. Его глупая физиономия напоминала выражение сердитого ребёнка, отчего становилось еще смешнее, в то время как мое лицо сияло широкой улыбкой. — Боже, фу, хватит, — Минхо резко вздрогнул. — Забудь все, что я сказал. Найду кого-нибудь еще, — мой драгоценный собеседник закатил глаза и, как мне показалось, даже позеленел. — Просто не разговаривай с моей девушкой в таком тоне. — Так тебе что, противно отлизывать своей девушке? — я похлопал парня напротив по плечу, другой рукой смахивая слезу, выступившую от внезапного набега хохота. — Удивил, конечно. Могу сам этим заняться, если не хочешь, — особенно выделив слово “сам”, я облизнул губы и наклонился вперед, чтобы сосредоточить наши лица на одном уровне. Громкий и неожиданный шлепок сразу же прервал мою развязность. — Не думаю, что ей бы полюбился твой бессовестный язык, — я приложил пальцы к нижней губе, где успела выступить кровь. Раньше пощечины получали только от меня. — В общем, просто не хами ей больше, пожалуйста, — уголки его губ немного приподнялись, а взгляд все так же и оставался каким-то кошачье-щенячьим, заставив меня ощутить неприятное покалывание внутри. — Да ты просто... — набрав полные легкие воздуха, я схватил Минхо за горло, крепко его сжав, чтобы тот наконец понял, с кем имеет дело. В такой позиции он выглядел так, как и должен был — жалко, наивно и глупо. На самом деле, я бы убил его прямо здесь, но не хотелось пачкать белую футболку. Мне понравилось, как резко изменился его внешний вид: глаза наполнились кровью, лицо стало похожим на помидор, конечности бились в небольших конвульсиях, пытаясь ослабить хватку. Мысли о том, что он, предположительно, уже успел попрощаться с жизнью и извиниться перед всеми, будоражил сознание. Я словно пребывал в экстазе, и это чувство было намного лучше привычного ощущения после секса. Хотелось ударить его в живот, потом пару раз по лицу, по спине... Куда-нибудь, чтобы он завыл от боли и начал молить о пощаде, в ответ на что я бы просто плюнул на него и продолжил свои деяния. Честно говоря, поначалу держался он хорошо, весьма убедительно и очень самоуверенно. Я даже поверил, а эта пощечина... она вернула меня в чувство, хоть и с небольшим опозданием. Вкус крови на собственных губах послужил мощнейшим катализатором. — Молодец, хорошо держишь дыхание, — мурлыкнул я, проследив, как Минхо разбито падает из ослабленной хватки. Так, он на самом деле напоминает какое-то дворовое животное. Остается только искупаться в грязи и жалобно поскрестись в дверь Бон Хва, чтобы та его приласкала и почесала за блохастым ухом. Повторив лучшие традиции, я молча ушел со своего рода места преступления. Дома, как и всегда, кроме картин меня никто не встречал. Посредине располагалось самое большое полотно, где Бо А стоит в полный рост и обнимает призрака, которым по задумке был я, но что-то тогда заставило меня оставить эту идею. Можно даже счесть за удивительное совпадение то, как меня не стало в её жизни, будто я обратился в то самое приведение с картины. Взяв в руки пустой холст и оставшиеся после прошлой попытки краски, я внимательно подумал, правильно ли сейчас собираюсь поступить, и решил, что страшного в этом ничего нет. Если получится — потешу свое самолюбие, если нет — заглажу вину перед собой каким-нибудь скромным презентом. Идеально под руку попалась и банка пива, скучающая на полке холодильника. Придерживаясь определенного концепта в голове, я выводил линию за линией, волосинку за волосинкой, растяжку за растяжкой. Рыжеватая грива парня сначала не вызывала у меня никакого восторга, потому что походила на огромное пятно, но чуть позже она настолько хорошо вписалась, что я благодарил этого придурка за то, что он убил свои волосы. Спина Минхо была полностью исцарапана, шея в бордовых отметинах, словно на него совершили нападение. Парень сжимал бедра девушки, оставляя на них синяки, пока его язык исследовал зону чуть выше. Я маниакально хихикал, вглядываясь в промежуточный результат, потому что заведомо мог представить реакцию этой блестящей парочки. Мне не хотелось изображать лицо Бон Хва, потому что до сих пор она кажется мне вполне адекватной, поэтому, как и планировалось, крупным планом я взял профиль Минхо, немного подбитый, чтобы добавить извращенному акту толику романтики, мол, он подрался, защищав её, и получил такое вот необычное вознаграждение. Особенно важно было показать взгляд, устремленный вверх, будто интересующийся, нравятся ли партнерше неумелые движения языком, что лучше: толчки или нежные полизывания? Бон Хва кивала и просто выкрикивала имя парня, вцепившись руками в белоснежную простыню. Если бы только полотна умели передавать звуки! В качестве завершающего штриха я сбрызнул холст парфюмом “Тобакко Ваниль” Тома Форда, напрямую передающим атмосферу изображенного. Отойдя в сторону и в который раз осмотрев продукт, мне захотелось обнять себя и расцеловать. Я вложил в эту работу все свои чувства, эмоции и представления. Было настолько легко двигать кистью, будто никакого кризиса и не существовало — я придумал его сам и оправдывал им свою лень. Чувствовалось, что все вернулось на круги своя, так что совсем скоро ко мне вернется и ощущение полной жизнеспособности. Странно, что после такого долгого перерыва мне удалось написать картину за какие-то 6 часов. Может, что-то изменилось на вселенном уровне? Движется конец света, и внутренняя чуйка подсказывает творить? Вполне себе вероятно. Разрушится Земля, погибнут все вокруг — это неважно. Теперь главное снова не потерять себя, а за это у меня еще есть силы бороться. Утро следующего дня не казалось утром вовсе, поскольку поспать мне удалось совсем мало (был настолько возбужден, что никак не мог заснуть). Я посмотрел на ночное творение — оно до сих пор казалось прекрасным — и прозвал себя гениальным творцом современности. И правда, как бы приятно было иметь собственную страницу в “Википедии”. Хван Хенджин — выдающийся южнокорейский художник, прославившийся своими великолепными картинами откровенного характера... Я посмеялся собственным мыслям и начал собираться, попутно проигрывая свою будущую судьбу: сначала мне вручают диплом, потом, на своей выставке, именно самой первой, я встречаю любовь всей жизни, женюсь, а далее — как в лучших зарубежных романах. Все благодаря этой картине, написанной руками, что были вот-вот готовы убить. Субботний день в университете был, так сказать, не обязательным; точнее, административно он был, конечно, таким же, как и все, но я предпочитал об этом забывать, чтобы устроить себе три выходных. Однако сегодня все ощущалось по-другому. Найдя в расписании аудиторию режиссерской группы, я отправился прямиком к ним, проговаривая шепотом торжественную речь, будто собираюсь вручить не картину, а особое сокровище. “Это тебе, Минхо. Можешь успокоить свою душу и наконец покинуть наш мир, ведь больше видеть я тебя, мой брат, не смогу”, — нестандартный вариант крутился в голове и казался слишком простым и неоригинальным. Хотя видеть этого Минхо действительно больше не хотелось. А вот предложение насчет Бон Хва все еще имело место быть. Я оглядел помещение и увидел в глубине излюбленную парочку, вокруг которой, как обычно, собралась вся группа. Им подняла на меня свой взгляд и, завидев полотно, завизжала от радости. — Хенджин! Я так и знала, что на тебя можно рассчитывать, — девушка прыгала с ноги на ногу, точно школьница. — Пожалуйста, покажи быстрее! Мне так хочется посмотреть! — Бон Хва надула губы и, пытаясь выглядеть максимально мило, подперла ладонями пухлые щеки. Интересно, встретит ли она с таким же выражением лица изображение своих бедер, меж которых так удобно устроился её никудышный паренек? Я подмигнул Минхо, который успел встрепенуться, чуя что-то неладное. К сожалению, он слишком слаб и податлив, чтобы предотвратить начатое. Я снял защитный чехол с полотна и, все еще держа его изображением к себе, немного подразнил ребят, желая увидеть реакцию Минхо. Сейчас он наиболее уязвим. Считанные секунды остаются до абсолютной моей победы над ним. — Думаю, Вам, ребята, вы не сразу поймете мою задумку, — заговорил я бархатным голосом, — но это того стоит. Я рывком развернул полотно и сразу же заметил, как изменились лица. С моих уст сорвался смешок, который у меня и не было намерения сдерживать. Минхо снова залился кровью, в то время как Бон Хва остановилась на месте и, как мне показалось, даже перестала дышать. Это развлекало еще больше. Остальные студенты переглянулись между собой, а затем уставились на Минхо, как бы выжидая его объяснений. — Э-это что? — дрожащим голосом пролепетала Бон Хва. — Я ничего не понимаю, Минхо. О чем вы вчера говорили? — Потом поговорим, тыковка. Мне нужно самому разобраться, — ракетой выбежав из аудитории, Бон Хва направилась в непонятном направлении, не дав рыжеволосому договорить. — Хван, давай выйдем в коридор. Я бы с радость возразил, но что-то внутри заставило меня кивнуть, желая выслушать этот детский лепет. — Это что? Что у тебя, блять, в голове? — чуть ли не крича повторял Минхо, напоминая мне какого-то параноика. — Спокойно, вы же снимаете что-то там любовное, — я пожал плечами. — Бон Хва просила нарисовать тебя в моем стиле — вот, пожалуйста, распишитесь. Не понимаю, к чему такая острая реакция... — Ты же только что, блять, видел, какая она эмоциональная, — мой рыжеволосый знакомец то вскидывал руками, то закрывал ими лицо от стыда. — Как мне теперь быть? — Мой совет ты знаешь. Не надейся, что мне есть дело до дополнительных. Для Минхо Бон Хва была целой вселенной, как уверял он их обоих, но на деле она не была и частью его мира, раз в такие моменты он первым делом бежит за обидчиком, а не за ней, которая сейчас непонятно где и в каком состоянии.