Юра решительно приподнял край его рубашки и дрожащими пальцами дотронулся до живота. Володя дёрнулся, закусил губу.
— Не надо, Юр… — вяло запротестовал, но не стал убирать его руку.
Юра его не послушал. Пальцы мягко выводили круги на бледной коже.
— Юр… Ну хватит уже… — предпринял ещё одну попытку Володя. — Зачем ты это? Ты же знаешь…
— Что? Что знаю? — пальцы скользнули выше, к покрытой плотной тканью груди.
Володя дёрнулся.
— Юр… чка… кхм… — Он прокашлялся. — Какой я испорченный, совсем не о том дум…
— Да о том, чтоб тебя! О том! — громко перебил его Юра, и, чтобы прервать поток подобной ерунды, впился губами в губы Володи. Ладони, лежащие на чужой груди сжались.
Поцелуй был долгий, страстный и мокрый. Володя в какой-то момент будто попытался отстраниться, но Юра, сытый по горло короткими чмоками, не дал этого сделать, вытащив руки из-под рубашки и схватившись одной из них за тёмные волосы, а второй скользнув по мягкой щеке.
Едва они оторвались друг на друга (вернее, едва Володя вырвался из хватки), Юра рассмеялся. А почему бы и не смеяться? Его переполняло неописуемое, неизмеримое счастье, причёска Володи забавно и безнадежно растрепалась, начисто убивая образ «примерного комсомольца», лёгкие горели от недостатка воздуха (когда он успел задержать дыхание?), а низ живота сводило приятной истомой. Мысли о скором отъезде маячили где-то далеко в голове, и Юра окончательно отмахнулся от них. Ему просто захотелось забыться, провести последние минуты именно так: смеясь от счастья и полностью отдаваясь захлестнувшему всё тело чувству восторга. Он никогда не был пьян, но что-то подсказывало, что алкоголь приносит именно такие ощущения.
Весь красный от смущения, с зацелованными губами, Володя нервно поправил очки.
— Юр, ты что имеешь в виду?
— А то не видно! — съехидничал Юра.
— Не видно!
Юра закатил глаза и снова прижался к Володе. От того очень приятно пахло — яблоками. Прямо как тогда, в сирени за кинозалом.
— Володь… Ну Володь… — ткнулся он носом в Володин подбородок. — Я тебя так люблю…
— Не надо так говорить, — строго заявил тот. Но хотя бы не оттолкнул.
— Ну почему же не надо? Я ведь правда люблю, — нос сменили губы, начавшие обводить челюсть мягкими поцелуями.
— Да не можешь ты меня любить. Это всё фантазии, я на тебя плохо влияю, Юр, ну хватит, всё, перестань…
— А ты? А ты меня любишь? — Юра поводил пальцем по распахнутым губам, второй раз прерывая поток речи. Володя отвёл глаза.
— Люблю, — тихо сказал он. — Очень люблю.
— Так почему, Володя? Почему ты можешь любить, а я нет? — Юра недовольно сжал губы, немного отдаляясь.
Володя быстро поморгал.
— Я болен. Мне уже не помочь, Юра. А ты такой чистый, светлый… А я… Не могу я тебя запачкать, Юрочка, не могу, — он снова поморгал. Быстро-быстро. Точно слезы смаргивал.
Ощущение счастья вдруг покинуло Юру. Ему захотелось закричать. Ну почему Володя не понимал? Он ничего, ничего не понимал! Юре уже шестнадцать лет, он совсем взрослый, он сам может решить!
— Володя! Это же неправда! Перестань! — Юра замотал головой. — Ты не грязный! Ты… — Юра хотел передать так много, убедить Володю в том, в чем сам мало понимал, но слов катастрофически не хватало. — Ты самый лучший, Володь, самый лучший из всех, кого я знал! Перестань, Володь, пожалуйста! Ты же! Ты ведь! Володя!..
— Юра, ты ничего не… Юра? Юрочка, ты что, плачешь?!
Юра не ответил. Ему вдруг стало совсем паршиво. Отъезд, от которого удалось отмахнуться ранее, навалился с новой силой, а правильно попрощаться с Володей не вышло: он снова начал говорить про какую-то грязь и неправильность. А Юра так искренне его любил! Ну почему до него не доходило?!
Юра чувствовал, как по щекам льются слезы и начал активно их стирать. Какой срам, взрослый парень, а рыдает как малое дитё! Что подумает Володя? Вот только остановить поток не выходило. Казалось, всё, что накопилось за смену в лагере, давно осевшее на дно души, вылилось наружу. В этих слезах были всё Юркины переживания, все бессонные ночи, вся музыка, резко вернувшаяся в его жизнь. Юра всё тер и тёр щеки, а изо рта уже начали вырываться короткие всхлипы, за которыми он не слышал панических окликов Володи. Ему было плохо, так плохо…
— Юрочка! Да что же это такое, Юрочка, что с тобой? — бессвязно бормотал Володя, не зная, куда деть бешено трясущиеся руки.
Юра замотал головой и резко поднялся на ноги. Ему не хотелось пугать Володю, ему не хотелось плакать, ему не хотелось…
Голова от резкого подъема закружилась, в глазах потемнело, и Юра ощутимо пошатнулся, заваливаясь назад и теряя равновесие…
— Поймал тебя, — хриплым голосом сказал Володя, крепко прижимая Юру к себе. Юра ничего не ответил, лишь прижался лицом к груди Володи и громко разрыдался.
Володя положил руку ему на спину и неуверенно погладил. Не видя протеста, он поставил подбородок на кудрявую шевелюру и начал шептать какие-то глупости, пытаясь успокоить. Ему и самому было трудно сдержать слёзы. Сейчас они разъедутся, а что будет дальше? Как он будет без своего Юрочки?
Юра тем временем перестал биться в чужих объятиях. Он тяжело дышал, но слезы наконец отступили. Хотел было гордо отстраниться, но передумал, и обхватил руками шею Володи, прижимаясь ещё крепче.
— Володь… — еле слышно прошептал он.
Но Володя услышал. Он всегда слышал.
— Ммм?
— Володь, а можно ты меня поцелуешь?
— Конечно можно, — тепло отозвался Володя и коротко поцеловал, ощущая солёность на языке.
— Нет, Володь… Не так. Покажи как сильно ты меня любишь, а? Можно?
— Можно, Юрочка, всегда можно.
Этот поцелуй был другой. Вроде бы, всё то же самое, техника ничуть не поменялась. Но Юра знал, что этот — другой. Просто знал.
— Какой ты все-таки у меня красивый, Юрочка!
Юра хмыкнул. Вот так раскрасавец: с опухшим от слез лицом, красными глазами и спутанными волосами.
— Да ладно уж, не придумывай.
— Я не придумываю, — улыбнулся Володя, поглаживая Юркины щёки, стирая последнюю влагу. — Честное пионерское.
— Угу, пионерия у тебя такая же как слово… Захотел взял, захотел забрал…
Володя дёрнул уголком губ.
— А чем ещё поклясться? Скажи, чем хочешь поклянусь. Ради тебя ничего не жалко.
Юра дёрнул плечом.
— Да пусть пионерское останется, к чёрту.
— Не ругайся. Я пока что твой вожатый, накажу ведь.
— А накажи, — усмехнулся Юра.
Володя прищурился.
— Юра! Что за гнусные намёки?
— На самом деле никаких, — пожал плечами Юра, — что-то я устал.
— Конечно ты устал! Такой стресс для организма! — всплеснул руками Володя. — Давай-ка сядем… Всё хорошо? Голова не кружится?
Они сели обратно на траву. Юра обессиленно положил голову на плечо Володи. Он и правда от чего-то очень устал. Володя положил свою руку на Юркину и они осторожно переплели пальцы. Помолчали.
— Володь, ты же будешь мне писать, правда-правда?
— Правда-правда, — твердо сказал Володя. — И мы обязательно встретимся.
— А ты поклянись. Чтобы я был уверен.
— Клянусь. Своей любовью к тебе клянусь.
— Ну… Любовь. Её тоже можно дать, А можно и…
— Нельзя, Юр. Её нельзя забрать. Никогда ни у кого не выйдет, Юрочка, ни забрать её у меня. Это самое ценное, что у меня есть.
Володя теперь наклонился первым. Он заключил Юру в крепкие объятия. Юра обнял в ответ, так сидели пару минут.
— Пора идти, Юр, — тихо сказал Володя.
— Не хочу. Не могу, Володь.
— Надо. Нас уже, наверное, хватились.
— Пусть.
Володя грустно посмотрел на непривычно притихшего Юру. На душе скребли кошки.
— Помаши мне из автобуса, Володь, — Юра решил не тянуть, и быстро поднялся.
— Ты мне тоже помаши тогда.
— Договорились.
***
Назад, в лагерь добирались будто во сне. Толстая ива помнила последние ласки и хранила вечную надпись «Ю+В». Пионеры как раз забирались в автобус, спешно прощаясь с вожатыми.
— Ну вот так вот, — пнул камушек носком ботинка Юра. Сказать было нечего. Всё уже было сказано. Но уходить не хотелось.
— Вот так вот, — в тон ему отозвался Володя.
Оба посмотрели как заплаканная Маша тащится к автобусу.
— Тогда пока? — вопросительно посмотрел Юра и медленно начал разворачиваться к шумной толпе.
Внезапно Володя дёрнул его в сторону, в крону ближайшего дерева, и ещё раз поцеловал. Пылко, со вкусом.
— До свидания, Юрочка. Жду письма.
— До свидания! — выдохнул Юра. В животе снова приятно свело. А свидание обязательно случится. Обязательно!
— Ну, иди! — бодрым голосом сказал Володя. — Главное не потеряй себя, Юр, остальное приложится!
— Ни за что! — улыбнулся Юра. — Удачи тебе! Во всём! Спишемся!
— Спишемся! Всё, иди! Видишь, Ирина тебя ищет…
Юра кивнул и помчался к автобусу. Вещи уже лежали там (Митьку попросил закинуть). Он коротко поболтал с друзьями, все обменялись адресами и загрузились в автобусы.
Юра махал Володе как мог, держа глупую улыбку на лице, которая пропала, как только Володя скрылся за углом. Юра прерывисто выдохнул и прижал пальцы к губам.
***
Володя махал Юре как мог, держа глупую улыбку на лице, которая пропала, как только автобус скрылся за углом.
— Наконец-то это закончилось, — выдохнула Ирина, разминая плечи. — Отдых, ура! Володь, ты чего такой грустный?
— Да ничего, просто… Странно, — Володя поправил очки.
— А, ты же в первый раз… Я, когда первый раз была, тоже…
— Ирина, прости, мне нужно закончить собираться, А то мы тоже скоро уезжаем.
— Ой, точно! Сама забыла!
И Ирина упорхнула.
Володя с пустотой в голове пошёл прямо, не зная, куда собственно идёт. Вещи были собраны, он никуда не торопился.
Ноги сами привели на карусель. Володя сел и оттолкнулся ногами. Пыль взметнулась в воздух, карусель закружилась. Володе вспомнился первый день, те самые «Взвейтесь кострами синие ночи», под которые он впервые увидел Юрку Конева, ещё ничего не зная, не понимая, не чувствуя. Ему вспомнился их первый стремительный поцелуй в кустах сирени, удар яблоком в висок, беседка, ночные встречи… Везде был Юра, только он. Скоро они встретятся, обязательно встретятся. Но как скоро? Через год? Через два? А это ведь так долго…
— Юрчка… — вырвалось у него из груди.
***
Карусель размеренно кружилась, вожатые собирались у автобусов, а Володя громко рыдал, закрыв лицо руками.
Ему хотелось к Юре.
