Объединяющий...

Вортигонты всегда говорили о том, что каждый содержит в себе множества, что каждый индивид служит центром для многих неизвестных сознаний, которые существуют за пределами человеческого понимания. Далекие глаза за твоими собственными, многие в одном, тайная направляющая сила… во всяком случае, что-то в этом роде. Их не всегда было легко понять, и, в конце концов, они, как правило, были загадочными. Каким бы ни было их понимание Вселенной, оно, похоже, не было тем, которое разделяло большинство человечества. Только когда она встретила его, Аликс начала понимать. Она выросла, зная Гордона Фримена и как человека, и как миф, две стороны сосуществовали в ее сознании, но никогда полностью не пересекались. Она слышала истории от своего отца, доктора Кляйнера и Барни о том, как было в Черной Мезе до того, как мир развалился на части; теплые, знакомые, милые истории о друге, коллеге и подопечном, молодом человеке, который совершал ошибки и глупости, который просыпал, дурачился и шутил над своими товарищами… который каким-то образом умел заставить тебя доверять ему, не говоря ни слова. И она слышала истории о том, чего он добился после Резонансного Каскада — как он остался в живых перед лицом непреодолимых трудностей, уничтожил всех, кто противостоял ему, спас всех, кого мог из тех, кто столкнулся с ним, пробился сквозь любой шанс, чтобы, наконец, отправиться в сам мир Зена… где он бесследно исчез, по-настоящему героически, после того, как положил конец правлению Нигиланта. В некотором смысле, еще до того, как она встретила его, она уже видела, как трудно его убить; что бы ни делал Альянс, легенда о нем продолжала жить. А потом, неизвестно как, он вернулся. Она знала о нем больше, чем могли бы знать другие, когда они впервые встретились, имея привилегию быть рядом с теми, кто был близок ему до того, как он стал символом заместо личности. Она подумала обо всех историях, которые рассказывал ей Барни, когда она присела на корточки в коридоре возле лежащего без сознания мужчины, его очки съехали набок, лоб кровоточил, ожидая, когда он вернется к жизни. Человек, как и любой другой, который был подавлен и нуждался в некоторой помощи. Живая легенда, когда он несколько раз моргнул, был явно сбит с толку, и она помогла ему подняться на ноги. В то время было нетрудно увидеть в нем любого другого члена сопротивления, еще одно лицо в толпе, еще один обычный человек, который устал жить под властью Альянса. Даже когда он надел защитный костюм, в нем все еще чувствовалась та растерянная бесцельность, которая показалась ей знакомой, отсутствие направления и сосредоточенности, которые она могла видеть в глазах многих, бродящих по Сити-17. Затем Аликс увидела его, когда враг приблизился. Это произошло так быстро, что у нее едва хватило времени обдумать это, и даже сейчас она все еще не могла это описать. Опасность приближалась к ним, переговоры солдат Альянса заставляли ее стоять наготове с пистолетом в руках, и что-то в мужчине рядом с ней изменилось. Она могла бы поклясться, что почувствовала, как воздух вокруг него изменился, какой-то провал в реальности, вызванный чем-то вроде работы ее отца по телепортации, внезапное осознание совершенно новой и чужой сущности, занимающей его пространство. Это напомнило ей запуск программы, но она не была уверена, может ли сказать, выключена она или включена. Поза Гордона изменилась, его глаза сфокусировались, выражение лица стало совершенно нейтральным. Она могла на мгновение увидеть, как его глаза перебегают с одного приближающегося солдата на другого, догадаться о расчетах, которые он производил в своей голове, прежде чем перейти к действию. Он целился без колебаний, он двигался без промедления, он бросался без страха, он пригибался и извивался без звука. Пули пронзали его насквозь, а он даже не отреагировал. Их становилось все больше, и он ни разу не сбавил скорость. Они были в меньшинстве, никаких шансов на успех, и все же ничто не могло остановить его, тела продолжали падать перед ним. Он работал, как машина. Теперь ничто другое не имело значения, кроме смерти всех, кто стоял у него на пути. Иногда он оглядывался на нее, хотя бы для того, чтобы увидеть, где она находится, учесть ее позицию в своем следующем решении, отойти с ее пути, если он блокировал ее выстрел, а затем снова исчезал. Она подумала о том, что сказали Вортигонты, о чем-то тайном, обитающем во всех существах, контролирующем их, о чем-то, что они отказывались называть, и теперь она поняла. Это был Гордон из легенды, тот, кто проложил себе путь через Черную Мезу, кто в одиночку прорвался через множество армий, кто пережил то, что убило бы нормального человека несколько раз. Они называли его Единственным Свободным Человеком, и она могла понять почему, когда увидела его силуэт в перекрытиях чердака, ракетную установку, балансирующую на его плече, когда штурмовик падал с неба по широкой спирали в пламени и дыму. Это был человек, который, казалось, не был связан законами реальности, который мог делать вещи, которые были невозможны, просто невозможны, и все же, все же он стоял там и делал их. Он был вне всех правил, вне всех ограничений. Свободный. Что может быть лучше фигуры, чтобы возглавить восстание против их повелителей из Альянса? Кто еще мог вселить надежду в людей, которые давно сдались? Кто еще мог бы сделать так, чтобы все казалось возможным? Он стоял там, молчаливый, непоколебимый, идеальный герой для их восстания. Идеальный символ сопротивления. Живой вектор для надежд и мечтаний того, что осталось от человечества. Когда смотришь на него в такие моменты, ты почти слепнешь. Но потом она окликала его, улыбалась ему, шутила, пока они направлялись к следующему пункту назначения в те редкие, тихие моменты, которые они проводили вместе, и постепенно свет того, что он сделал, угасал, обнажая тень в его сердце. Его мышцы расслаблялись, глаза теплились, и он улыбался ей в ответ. Снова свободен, в некотором роде. И это было тогда, когда он начинал время от времени спотыкаться, пока они шли, или он натыкался на стену, когда не обращал внимания, или он поднимал вещи, а затем неуклюже ронял их. Он поправлял очки, разглядывая какой-нибудь аспект этого совершенно нового мира вокруг себя с таким озадаченным, растерянным видом, что у нее сжималось в груди. Сопротивлению нужна была легенда, чтобы выжить, их вид нуждался в нем, чтобы выиграть эту войну, чтобы быть тем невозможным человеком, это было ясно, и все же, пока она странствовала с ним, она обнаружила, что больше тоскует по тем маленьким, кратким моментам, когда Гордон Фримен был болезненным, уязвимым человеком, как и все остальные. Как любой другой. Как она. Сколько их в тебе? Чьи надежды и мечты ты воплощаешь в жизнь? — Вортигонты говорили. Он изучал каждую область, в которую они попадали, широко раскрытыми глазами, с невысказанными вопросами, наклоняя голову при виде каждого странного граффити или пропаганды на стенах, при виде каждой технологии, которая казалась ему такой новой. Он был запросто увлечен, казалось бы, бессмысленным мусором, исследованием каждого угла каждой комнаты, как будто он что-то искал, слишком тщательно переставляя препятствия, которые преграждали им путь, балансируя вещи друг на друге, как будто он забыл их первоначальную цель. Иногда он смотрел вдаль, его губы слегка шевелились, рука чертила в воздухе свободные узоры, когда он думал про себя. Он колебался, неуверенный, прежде чем совершить особенно трудный прыжок через пропасть. Он ударился головой о низко нависающий кусок разрушенного потолка и зашипел сквозь зубы. Он поскользнулся и упал обратно в лужу солоноватой воды, из которой они только что выбрались. Это были такие обычные мелочи, моменты, обычно не стоящие того, чтобы задумываться, и все же они так ясно отпечатались в ее сознании, выделяясь на фоне поразительной невозможности удивительных вещей, которые он сделал. Аликс настолько привыкла к этим маленьким проблескам, остаточным теням таких ослепительных вспышек, что сразу заметила, когда он начал чаще смотреть на нее, украдкой бросая взгляды, когда думал, что она не обращает внимания. Он отводил глаза, когда его ловили, поправляя очки, как будто это могло скрыть то, что он делал, или, иногда, слабый румянец на его скулах, и все это только делало это более очевидным. Чем больше она наблюдала за ним, тем глубже становилась эта уязвимость, человечность так шокирующе контрастировала с тем, что он делал, что это казалось еще более ценным. Что-то, что нужно поощрять, вытягивать из него, когда это возможно. И в каком-то смысле это было приземлением, напоминанием время от времени, что мужчина, рядом с которым она шла, все еще был просто мужчиной, несмотря на странное потустороннее выражение лица, которое появлялось у него, когда призывал долг. Аликс видела эти страстные улыбки, неловкое ерзание, то, как он волновался, когда она дразнила его или подмигивала ему, и с каждым взглядом на этого человека ей хотелось подходить к нему все ближе и ближе, прижать его к себе и просто узнать его всецело. И в каком-то смысле именно так все и произошло. Они были в заброшенном санатории недалеко от Белой Рощи, и она чувствовала в воздухе, что здесь не так тихо и идиллически, как казалось, что что-то должно произойти, и с их удачей, вероятно, будет плохо, но в данный момент был блаженный покой. Они поднялись наверх в поисках припасов, и она небрежно заметила, как красиво могло бы выглядеть это место, когда оно все еще работало, а Гордон посмотрел на нее и улыбнулся так, что она приняла решение еще до того, как поняла, что это произошло. Он отвернулся, как обычно делал, когда думал, что был слишком очевиден, слишком прямолинеен, слишком сердечен, и поэтому она застала его врасплох, когда подошла к нему сзади, положив руки ему на бедра. Гордон подпрыгнул со звуком, похожим на икоту, повернулся к ней лицом, поднял руку, чтобы спросить, что она делает, когда она повела его вспять, пока он не ударился о стену комнаты. Она прижалась к нему, закрыла глаза, целуя его, и почувствовала, как напряглось все его тело, как вздымается грудь с прерывистым вздохом. Это было странно — Аликс видела, как его решетили пулями, швыряли в стены, разрывали на части летящими лезвиями, опаляли взрывами, и, несмотря на все это, он был совершенно, неестественно молчалив. Самое большее, что она когда-либо слышала, было слабое шипение, редко — короткий резкий вдох, прежде чем он снова затихал, даже с его лицом, искаженным в полнейшей агонии. Гордон не издавал ни звука. Она знала это о нем, как и все остальные, такой же непреложный факт, как и его существование вообще, и все же… каким-то образом, когда она представляла это, когда она действительно сделала это, эту важную, потрясающую вещь, которая в данный момент казалась такой же невозможной, как и любая другая вещь, которую она видела, как он делал, она ожидала, что он издаст какой-нибудь звук. Какой-нибудь словесный ответ, что-нибудь, что угодно, но он был непоколебим. Даже его вздохи были беззвучны. Однако в настоящее время для нее было невозможно чувствовать разочарование по какому-либо поводу. Когда она отстранилась от него и открыла глаза, он смотрел на нее, его лицо было красным, и теперь она могла видеть, что он слегка дрожал. Его глаза были широко раскрыты, растерянные, удивленные, та же самая неуместная уязвимость, которая так рельефно отбрасывала его тень на окружающие его дела. Такая бесчувственная в бою, теперь она не была уверена, сможет ли вообще определить все, что видела в его зеленых глазах, его учащенном дыхании и дрожи под ее руками. В тот момент было трудно двигаться, сделать что-то, чтобы прервать это, вместо того, чтобы запоминать каждый аспект этого. Ничего не осталось от легенды, символа, мифа, которые скрывали его, все это было сорвано, и все, что осталось, — это сердце всего этого с самого начала, то, чем Брин издевался над ним и был так взбешен. Обычный человек в сложной ситуации, который теперь понятия не имеет, что делать. Она никогда не видела его в такой растерянности, и все потому, что она наконец сократила расстояние между ними. Один поцелуй, и он был полностью уничтожен. Может ли быть что-нибудь более человечное, чем это? Аликс не была уверена, как долго она смотрела на него, пока не заметила, что он поднял одну из своих рук, без сомнения, чтобы что-то сказать, хотя вместо этого она колебалась взад и вперед, пальцы на секунду сжимались и разжимались, как будто было несколько вещей, которые он хотел сказать, но не мог решить, что именно. Возможно, он по-своему заикается. Она снова поцеловала его, потому что в тот момент ей больше ничего не хотелось делать, и она почувствовала, как его пронзило, когда они соприкоснулись, его прерывистое и отчаянное дыхание. Она бы все отдала, чтобы прикоснуться к нему, дотронуться его кожи, вырвать его прямо из этого костюма и коснуться его, но вместо этого она провела руками по его бокам, представила, что находится под твердой поверхностью и слабым электрическим гудением заряда HEV-костюма. Насколько сильно он мог чувствовать сквозь его защиту? Она провела рукой снова вверх, и его тело последовало за ее движением, поднялось, чтобы следовать за движением ее пальцев, и она не была уверена, ответило ли это на ее вопрос или он просто хотел быть ближе к ней. Сколько вообще оставалось места между ними? Его костюм, возможно, не выделял тепло сам по себе, просто легкое гудение и легкое покалывание при зарядке, как сейчас, но его лицо достаточно хорошо справлялось с этим… хотя, похоже, у нее было не так много места для разговоров. Его козлиная бородка царапнула ее кожу, этого она и ожидала. Он был так открыт для нее прямо сейчас, что она не была уверена, сможет ли это вынести. Находясь так близко от него, она едва могла слышать спокойный женский голос поблизости, диктующий частоту его сердцебиения. Не было никакого способа, чтобы оно не билось, по крайней мере, так же сильно, как ее собственное. Что-то коснулось ее спины раз, другой, прежде чем окончательно успокоилось, и, похоже, Гордон наконец решил, что делать со своими руками. Очевидно, он не мог придумать ничего другого, кроме как положить их туда, но этого было более чем достаточно. Он прикасался к ней, держал ее, сейчас они были так близко друг к другу, такие уязвимые и такие чудесные, и это происходило, и она задавалась вопросом, донесется ли до него сейчас хотя бы часть того, что она чувствовала, все это казалось слишком большим, чтобы она могла удержать внутри. На мгновение их дыхание синхронизировалось, как будто они дышали одним воздухом, дышали друг через друга, и она внезапно почувствовала головокружение. Они снова оторвались друг от друга, и на этот раз Аликс не смогла удержаться от легкого смеха, чтобы попытаться ослабить напряжение в воздухе и вернуть себя на землю, потому что внезапно все это почему-то показалось забавным. Гордон моргнул, его очки съехали набок, и он склонил голову набок, глядя на нее, такой обычный насмешливый ответ с его стороны, что это только подчеркнуло странность ситуации. Неужели она действительно только что это сделала? Они действительно это сделали? — Думаю, это накапливалось какое-то время, да…? — она засмеялась и улыбнулась ему, стараясь выглядеть спокойной и собранной, хотя и не была уверена, кого она обманывает. Когда она немного отстранилась, чтобы дать ему отдышаться, Гордон, казалось, внезапно вспомнил, где были его руки, и, вздрогнув, снова прижал их к груди. Ее улыбка стала шире, и он поискал на противоположной стене ответы, или слова, или просто предлог, чтобы не смотреть ей в лицо таким смущенным, каким она его когда-либо видела. Внезапный прилив глубокой привязанности к нему едва не вызвал у нее головокружение. Он поднял руки, как будто собирался что-то сказать, но в конце концов вместо этого кивнул. Он все еще не мог смотреть ей в глаза, и она сделала еще один шаг назад, почему-то чувствуя себя немного жалеющей его. — Хотя, наверное, это не то место, — сказала Аликс и обнаружила, что не может перестать улыбаться, и позволила своей руке задержаться на выпуклой оранжевой полоске его костюма, отмечающей бедро, прежде чем вернуться в комнату. Все было так же спокойно, как и до того, как она сделала свой ход, но она знала, что это не может продолжаться долго. — У меня такое чувство, что здесь не так тихо, как кажется. Она оглянулась на него, а он поправлял очки, глядя в окно, изо всех сил стараясь выглядеть равнодушным и совершенно не справляясь с этим, как, без сомнения, и она сама. Он поймал ее взгляд на долю секунды, прежде чем кивнуть и снова отвернуться, все еще краснея. Слишком скоро возникнет какая-нибудь новая катастрофа, какая-нибудь новая угроза, новая ловушка, новый враг, и эта пелена снова сползет с него, отдаст его в незнакомые руки, которые проведут его сквозь град пуль, чтобы каким-то образом вырвать победу, когда она уже должна была быть вне их досягаемости, руки, которые подхватили бы его и заставили двигаться, когда любой другой человек давно бы сдался и умер, руки, которые питали легенду вокруг него, которая подпитывала всех, к кому прикасалась, распространяясь наружу волнами влияния, которые невозможно было остановить. Еще одна удивительная история, которую можно рассказать, еще одна поразительная вещь, достигнутая одним человеком, не связанным ограничениями, который, казалось, существовал на каком-то другом уровне. И какое это было зрелище наблюдать, как кто-то делает невозможное, видеть, как кто-то противостоит большим трудностям и все же выходит из них живым, видеть, как надежда противостоит отчаянию и каждый раз побеждает. Это поднимало сердце, укрепляло дух, давало возможность поверить не только в него, в восстание, в будущее вида, но и в себя, в то, что это может быть возможно для любого. Ничто не было лучше, чем видеть его за работой, когда он прорывался сквозь врага, как неудержимая машина, доказывая, что все сомнения беспочвенны. Однажды она подслушала, как кто-то сказал, что он — воплощенная надежда, и она не могла с этим поспорить. И все же, когда она думала о нем, когда она думала о легенде о Единственном Свободном Человеке, символе всего, чем могли быть люди, чего они могли достичь, она обнаружила, что ее мысли вместо этого обращаются к ниточке этого великого света, к этой личности, которую так легко потерять в сиянии его достижений. По большому счету, обычный человек, с такой милой, застенчивой улыбкой.