***
— Ты видел Йена? — какого чёрта Лип приперся? Он разве не должен быть в колледже? — С какого я вообще должен был его видеть? — сигарета в руках должна смотреться брутально, но дрожащие пальцы в этом деле явно не союзники. — Мне объяснить? — Микки оборачивается на Липа. Знает, все знает. Впрочем — без разницы. Трепанёт кому-нибудь — не жилец. — Не видел я его, блять, он две недели уже не появляется в магазине. У него какие-то проблемы? — сигарета тлеет, а Микки пытается разобраться, почему в груди так отвратительно ноет. — Узнаю, сообщу, — уж пожалуйста, будь так любезен.***
Он в местном гей-клубе. У меня экстренный завал в колледже, не смогу сегодня. Надеюсь, выручишь. Лип. Выручит. Куда он блять денется? В первый день его отсутствия Микки был железобетонно уверен в том, что весь этот фарс с армией лишь для того, чтобы его побесить за то, что отказался сбегать с собственной свадьбы. На конец первой недели стало совсем не смешно. Он даже ходил к Галлагерам — узнать, дома ли эта рыжая бошка, о которой он чрезмерно печётся в последнее время. Дома его не было, что начинало изрядно бесить, и что хуже — волновать. И вот сейчас, внезапно вернувшийся из колледжа Лип, который с ужасом в глазах бегает по городу и разыскивает своего младшего братца. Веселуха, ничего не скажешь. Спрашивается, на кой ты вляпался в это дерьмо, Микки Милкович?***
Он ненавидел геев. Терпеть их не мог. Вся эта слащавость, розовые шарфики, женоподобность. Мерзко, противно, хотелось блевать. И одно единственное исключение — Йен Галлагер, что поселился в его голове, подобно раковой опухоли. Блять, это даже хуже рака, ведь это нихуя не лечится. Даже сейчас, пока он разыскивает этого рыжего ублюдка, который заставил его изрядно понервничать, его сердце бьется ударов по пять в секунду. — Тебя ищет семья, придурок, — снимать Йена со старого мужика с торчащим хером — занятие не из самых приятных. — Эй, какого хера, он ещё не отработал свои двадцать пять баксов, — эта педофилья морда ещё и недовольна. Кулак бьет четко в солнечное сплетение. — Ещё слово, и твой член больше никогда не встанет. Ни за двадцать пять баксов, ни за миллион, уяснил? — кивнул, а теперь проваливай, у Микки есть дела поважнее. — У тебя что-то важное? Если нет, не отвлекай меня от работы, либо плати двадцать пять баксов, — какого чёрта? — Я ещё раз повторяю, Йен Галлагер, тебя ищет семья! Ищет, пока ты скачешь на старпёрских членах за двадцать пять баксов, — мерзость. — Знаешь, что самое интересное? Оглянись вокруг. Тут полно извращенцев, Мик. И только один ударил меня во время секса. Но он доплатил за это кучу бабок, чертов ты мудак, — желваки уже как минут пять неустанно вальсируют, а кулаки мгновенно сжимаются от одной мысли о том, что его кто-то бил. Во время секса. Как же ему хочется выблевать из себя всю эту блядскую информацию. — Йен, тебе тут не место, слышишь? Тебя ждут дома. Я отведу тебя, прошу, чертов Галлагер! — и только сейчас Микки вглядывается в его глаза. Пустота и зрачки по пять российских рублей. Блять. Как долго он объебывался наркотой? — Это тебе тут не место, Микки Милкович. Тебя ждут дома. Жена и ещё не родившийся ребёнок, — ну конечно. — Это же сейчас самое главное! Тупая сучья ревность. А миллион похотливых стариковских глаз, что имеют тебя в своих мыслях каждую секунду, мы опустим, да? — чёрт. — А твоя ревность не сучья? — и эта ухмылка, которая ему ни черта не подходит.***
Вот-вот уйдёт, последняя седьмая сигарета, и он уйдёт. Уйдёт и больше никогда даже на секунду о нем не подумает, не вспомнит. С него хватит. Лимит потраченных нервов уже давно исчерпался. Нравится скакать по дряхлым членам за копейки — пусть скачет. Он забудет его. Да, легко. Вот только докурит последнюю сигарету. Восьмую. И забудет. — Я не хочу, не хочу, — ебаный.блядский.в.рот. — Ты совсем охуел, дед? — лучше бы ему не видеть, как в трусы Йена принудительно пытается забраться старик. Точнее, лучше бы старику так не делать на глазах у Микки. Но увы. Хотя нет, по-другому. Но к счастью, теперь эти руки вряд ли когда-нибудь вообще смогут дотронуться до чьего-то члена. Даже до своего. Надо бы остановиться. Нельзя его убивать. Сейчас не самое подходящее время, чтобы сесть за решетку. Как бы грустно не было признавать, сейчас ему есть о ком позаботиться. Йен вернётся сюда только через его труп. И точка. Ну и какого чёрта он в отключке лежит на снегу? В одной блядской тоненькой рубашке. Ему все равно на него, точно. Совершенно. Абсолютно. Просто если рыжий заработает пневмонию, его прикончит их ненормальная старшая, Фиона, кажется. И только поэтому Микки снял свою куртку и нацепил на Галлагера, а теперь тащит его на своем плече. Ни одной причиной больше. Ни одной чертовой причиной.***
— Я привёл вашу рыжую спящую красавицу, — никого? У них брат пропал, а они где-то шляются. — Хорошо, попробуем отыскать твою комнату, рыжик. По количеству журналов с голыми тёлками комнату мальчиков отыскать труда не составило. Даже если это не кровать Йена, ничего страшного, руки отваливались, а куда-то сложить эти шестьдесят с хвостиком килограмм надо. Микки собирался уходить, он может поклясться, что собирался. Но что-то заставило его остановиться, обернуться. Йен Галлагер, лежащий без сознания, наверное. — Какого чёрта ты со мной делаешь? — Микки подошёл к кровати, присел на колено, аккуратно взял Йена за руку, прощупывая пульс. Кто знает, чем его накачали сегодня. Слабоват. А температура? Горячий, чёрт. Горячее, чем всегда, намного горячее. Трясущиеся руки набирают номер последнего отправителя. — Лип, у Йена жар. Ещё я хуёвый врач, но я уверен, что пульс слишком слабый. Я сравнил со своим. Мне кажется, что он две недели не слезал с тяжелой наркоты. Причём вперемешку. Галлагер, сделай что-нибудь немедленно, прошу. Пожалуйста, — чем больше он говорил, тем быстрее билось сердце. Казалось, что все пиздецки херово. Ему не в первой страшно за Йена. Эти две недели он только и делал, что боялся за него. Но впервые признал. Только сейчас, стоя над его бледным телом, он понял, как он чертовски за него боится. — Йен, твою же мать, пожалуйста, прекрати, пожалуйста, хватит, — и это не одна скупая слеза. Это слезы, катившиеся одна за другой. Порыв, который не смогла бы остановить ни одна сила в мире. Ни одна, кроме его открытых глаз. И даже сейчас, он моментально все стряхнул, наспех нацепив свою потрёпанную маску. — Ты плачешь? — бледное лицо Йена не выражает ни одной эмоции. Он занял это место? Хорошо, так тому и быть. — Если с тобой что-то случится, кусок дерьма, я залью слезами твою могилу, слышишь меня? Даже не смей меня оставлять вот так. Не смей оставлять меня. Я убью тебя, понял? — его руки аккуратно захватили руки Йена в свои, он наклонился, чтобы поцеловать каждую из них. К черту маски. К черту их все до одной. Этот вечер может быть последним. Заключительным в их истории. — Прошу тебя, останься со мной. Я разведусь с женой, признаюсь отцу, признаюсь всем, только прошу, останься. Я не стану святым. Но я не буду скрывать, что люблю. Блять, я чертовски люблю тебя, Йен Галлагер. И если ты ещё раз заставишь меня так сильно переживать за тебя, я набью тебе морду! И нет, это не шутка! Я люблю тебя, блять, — ему впервые наплевать на слёзы, которые невозможно сдержать. Более того, он не предпринял ни одной попытки их сдержать. Йен заслуживает видеть его настоящего. Заслуживает, как никто. — Микки, врачи приехали, — сколько Лип стоял у двери? Двадцать секунд? Минуту? Пять минут? Уже плевать. Он готов рассказать всему миру о своей любви. Выпотрошить своё сердце с фотокарточками Йена Галлагера. Лишь бы с ним все было хорошо.***
— Мэнди, я просил тебя закрывать дверь на ключ, я позавчера разбил бампер уроду, который на меня чуть не наехал, может прискакать и разгромить нам хату, чёрт, — ещё вчера он валялся в отключке на больничной койке, как такое возможно? — Привет, Мик, — привет? Вот, что на уме у человека, который чуть не просрал свою жизнь и ещё одну в придачу? — Привет, Йен. Капельницы в больнице прочистили тебе мозги, надеюсь? — трясущиеся руки это теперь сигнал о том, что Галлагер в опасной близости? — Скорее Лип и Фиона, ну и Дебби немного. Кстати о Липе. Мне показалось, что это не я был под наркотой две недели, а он. Нёс такой бред, знаешь. Что ты беспокоился обо мне, что искал меня, что нашёл, что дотащил до дома, что плакал, умоляя не умирать, что любишь меня, это ведь бред? — он так скучал по этим живым глазам Йена, а не стеклянному подобию, где шестьдесят процентов глаза — зрачок. — Не бред, чистая правда, есть мысли, что с этим делать? — Галлагер в одно мгновение оказывается рядом, кладёт свои ладони на голову Микки, приближая к себе. — Полно, — прижимается своими губами к его. Целует нежно, затем жадно, въедаясь языком в его. Микки и сам не против побороться за главенство. Он прижимает тело Йена к себе сильнее, хотя между ними и так оставались ничтожные миллиметры, старается перецеловать, подчинить себе губы Галлагера, задать ритм, темп, но языки то и дело бьются в хаотичной борьбе. В одно мгновение Микки обрывает эту схватку. — Больше никаких клубов. Я люблю тебя, Йен Галлагер. И ты больше от меня никуда не денешься, — и только сейчас он ощущает себя свободным. — Я тоже люблю тебя, Микки Милкович, и деваться от тебя я никуда больше не собираюсь, — и счастливым.