Ферма близ Уокинга, Суррей, начало августа 1940
«Ф-фу», — поток воздуха привычно затушил фонарь до того, как открылась тяжёлая металлическая дверь в несколько человеческих ростов. Такое уж царило время: любой отблеск, не скрытый от посторонних глаз, мог привести к трагедии. Обтерев руки об ветошь, молодой человек остановился на пороге небольшого ангара, закинув к небу голову, полную выгоревших на солнце светло-русых волос. Сейчас, когда на всю округу было не найти ни одного освещённого пятнышка, свет далёких звёзд охватывал весь небосклон, заставляя почувствовать себя неизмеримо крошечным на фоне огромной вселенной. Когда-то давным-давно маленький мальчик с отцом так же стояли под бескрайним небом, и отставной сержант Королевского лётного корпуса Таддеус Бамблби сказал: «Смотри, Бенджи, как огромен наш мир. И невозможно думать, что в таком обилии звёзд мы одиноки.» А мальчик… Мальчик поверил, как может только верить ребёнок. И в самые тяжёлые времена своей коротенькой жизни всегда поднимал голову к космосу: когда в школе его дразнили за маленький рост. Когда попытка признаться в своих чувствах впервые окончилась провалом. Когда отец оставил ему ферму, уйдя в последний путь. И теперь, когда германский Рейх решился повторить войну, что некогда подорвала здоровье отца. Во всё больше сгущающейся тьме небосклона где-то вдалеке загорелся огонёк. Комета! — Эй, падающая звезда! Намекни, чем всё это кончится!.. — приложив ладони к лицу в подобии рупора, с улыбкой прокричал парень, обращаясь к замеченному небесному телу. Метеор тем временем приближался, постепенно приобретая всё более очевидные и знакомые по прежним налётам черты Мессершмитта. Чёрный дым, окрашиваемый огнём из полыхающего двигателя, повис в вечернем воздухе, даже на таком расстоянии, казалось, донося запах палёного металла. — Язык мой — враг мой… Подбитый самолёт, дочертив на небосклоне своё пугающе тёмное предзнаменование, скрылся за ближайшим перелеском, отделяющим ферму от одного из дальних полей. Юноша вытянул шею, силясь рассмотреть в ниспадающей ночной темноте полотно парашюта, грозившего очередными проблемами, но небо оставалось до отвратительного ощущения пустым. Что если притвориться, что ничего не видел? Всё ведь обойдётся? Не затронет маленькую мирную ферму с живущим на ней одиночкой? Парень помотал головой, с лязгом закрывая створку двери ангара. Если не было парашюта, возможно, пилот уже погиб. И вообще, мало ли самолётов сбивали за последнее время: британская ПВО была надёжна, как машина Деррика. С этими патриотичными мыслями Бен направился к дому, желая выбросить происшествие из головы. Долго притворяться не вышло. Несмотря ни на что, сон не шёл. Бенджи никак не мог успокоиться, ворочался, сбивал лёгкое одеяло, как будто пытаясь вдохнуть спертый воздух перед сильнейшей грозой, готовой разразиться после стольких дней затишья.***
Что чувствует человек, когда привычный ему мир летит в тартарары? Злость? О, несомненно. Мужчина совершенно точно злился на того болвана-механика, который убеждал его, что двигатель не просто исправен, а как будто только что сошёл с конвейера завода. Чёртов. Лютц?.. Людвиг?.. Как его звали? Впрочем, неважно. Чёртов придурок не упомянул, что на этом конвейере наверняка был выбракованный поток. Забавляет ли? О, несомненно. Кое-кто теперь сможет записать на свой счёт сбитый самолёт, даже не являясь пилотом или членом расчёта ПВО. Несмотря на мельтешение образов и мыслей в голове, удавалось сохранять удивительную чёткость движений. Взгляд же метался по раскинувшейся внизу чужой земле, покрытой лесами, стремясь найти более или менее ровный участок. В неверном свете растущей новорожденной луны с задымлением от мотора надеяться на что-то было глупо. Поэтому обошлось без надежд. Посадка обещала быть жёсткой.