Кошачьи ночи

      Стояла тихая ночь. Слышались привычный шум с улицы сквозь приоткрытую форточку окна и шуршание по другую сторону двери. Что ж, суперслух — это неплохо, но когда ты не можешь уснуть из-за кошмаров — немного раздражает. И все же, то шуршание было похоже на шаги, аккуратные, ровные, босыми ногами.       Джеймс не спал около полутора часа, смотрел в стену, увешанную абстрактными, но отлично вписавшимися в интерьер комнаты картинами. Хозяин дома явно знал толк в щекотливых темах: даже бывшего военного размытые изображения красок не очень-то и цепляли за взгляд, а все равно без них было бы не то.       Шаги удалялись, мягкая поступь даже маленькому, худому Стиву не всегда была характерна, так что Джеймс сразу отмел Сэма, все равно спящего, как убитый, и Дора Милаж — те бы не пришли ночью, они же все-таки не звери. И таким образом роль полуночного призрака досталась Земо. Сказать честно, Барнс не осуждает, что «нормальные» — лично у него это очень обширная и одновременно узкая характеристика — люди не спят в час, два ночи, а то и вообще не ложатся. Это нормально — в каком-то эмоциональном диапазоне: кошмары, как, например у него, или же банальная бессонница. Причины разные — итог один: не высыпаешься и целый день ведешь себя агрессивно. Джеймс замечал не раз, что барон проводит добрую часть ночного времени либо в общей гостиной за прочтением книги («Многие писатели подвергались воздействию музы по ночам, Джеймс; иногда хочется прочувствовать такие же эмоции», — говорил он и все равно поднимал только уголок рта — весь его эмоциональный диапазон) и сервизом на двоих сразу, с запасом и расчетом на гостей к нему в личный покой; либо же что-то усердно, но тихо печатал на клавиатуре ноутбука — не секрет, что вид барона ассоциировался с чем-то старинным и элегантным, старомодными, так что Барнс допускал «шальные» мысли, что тот все еще, в двадцать первом веке, использует печатную машинку. И не было ему за это стыдно. Почти. Так вот, Земо, по наблюдениям Джеймса, спал достаточно скудное для обычного человека время (четыре-шесть, максимум семь часов), но ни в какой день недели, ни в какое время он не показывал себя другой монетой: улыбался сдержанно, лукаво косил глаза вбок, наклонял голову и пил чай.       Шаги — Баки уже решил надеяться на лучшее (а по совместительству и худшее) и все же остановился на них — мерно удалялись. Если быть точнее, в сторону от лестницы, ведущей на второй этаж, где располагались гостевые комнаты и рабочий кабинет барона.       Баки не спал, опять же, полтора часа — может, уже и больше, — и вряд ли он вообще уснет. И хоть это мягкое, осторожное шарканье по ковровому покрытию и было еле слышным, для Джеймса это оказалось в мере раздражительным и напрягающим. Причем, это же Земо — Бак также и на этом остановился, — а значит он не может не раздражать по своей натуре.       Джеймс откинул тяжелое одеяло и встал — перед глазами показалась картина с дамой в пышном, но не вульгарном, платье, стоящая на берегу какого-то пирса. Изображение по краям начало плавиться в визуальном шуме. Правый висок заныл. Глубоко, рвано вздохнув, он оглядел в очередной раз комнату и бесшумно прошагал к двери.       Двери открывались тихо во всех гостевых комнатах, а на полах лежали темно-красные ковры; нужно отдать должное человеку, который следил за явно пережившим многое домом, так как этот самый дом выглядел просто чудесно — уж даже Барнс это признал. Из-за устеленных полов передвижения Джеймса были не слышны вовсе. Дул ветер. Будучи в спортивных штанах и на его размер больше футболке — наконец-то нашлась такая! — на него тоже потянуло холодом; неприятное и нехорошее предчувствие гладило спину когтями. Повернув голову вправо, можно было по ощущениям без ошибок понять, откуда веяло — балкон. Веранда, которая выходила на улицу, располагалась через нежилую комнату и комнату, выделенную в пользование Барнсу (Сэм, к слову, жил ровно напротив). Джеймс был там единожды, и то только для того, чтобы понимать высоту на всякий случай — высота до самого ближнего уровня земли составляла примерно три этажа, так как само жилище Земо находилось на окраине города («Да уж», — каждый раз вспоминая это, вздыхал голос в голове) и заодно на небольшом холме. Вид оттуда был красив: Барнс, не любивший все эти громкие заявления о завораживающих водопадах, горах с красивыми закатами и захватывающими дух видами, предпочел всему этому старые улочки и небольшие домики Латвии. Стеклянные двери балкона были приоткрыты, и с внешней их стороны большие полотна занавесок будто манили своим трепыханием себя одернуть или же отодвинуть в сторону. Джеймс прошел четыре длинных шага к террасе и, затаив дыхание, нырнул головой в свободный от ткани проем.       Земо (как хорошо, что он не ошибся) стоял в углу, у огражденного края, явно не ожидавший визитеров к себе в столь поздний час и обернувшийся по чутью, в домашних атласных штанах и халате поверх пижамного свитера. С чаем в руке. Веранда была длинная для обычных представлений о простом балконе: на ней даже расположились по углам два стеклянных стола с тремя стульями у каждого из них (голос, нагнетая, молчал). На их прозрачной поверхности отражались блики от тонкого полумесяца и редких звезд — красивая обстановка, и даже облака нет на темно-синем небе.       В ночной темноте мелькнула белая полоса, издали схожая с лентой или змеей. Она коснулась свободной правой руки барона кончиком, обвивая. Джеймс неотрывно смотрел на что-то белое и чувствовал на своей щеке и шее выразительные недоумением глаза человека, стоящего буквально в двух шагах от него. Барнс наклонил голову вбок, как по животному инстинкту, и плавным движением заглянул за плечо Земо. И вовсе то белое нечто не было змеей — кот? Кошка? Он…о (Баки произнес это про себя со всей не присущей ему неуверенностью) бело-черное, с пятнышками. На первый взгляд показалось, что животное — белое в черное, нежели наоборот.       Барон поспешно отвернулся от визитера и как ни в чем не бывало продолжил гладить шерсть устроившейся или устроившегося на каменном ограждении существа. Молчал. К слову, у немногословного Джеймса желания говорить тоже не было. Гельмут даже участливо (ли?) промолчал, когда Барнс подошел ближе; уже не трудно было почувствовать аромат напитка в фарфоровой чашке (без блюдца!), но аромат тот был не душистый — и даже не из-за ветра, он был таким из-за банально остывшего вишневого чая. Что-то не так. У кошки (Баки любил больше кошек, сам не зная почему, поэтому в конечном итоге остановился на этом) глаза казались безднами — и так наверняка черные, так еще и освещение на них не падает никакое — рыжий свет уличных фонарей, увы, снизу вверх не светил. Земо гладил ее правой рукой, задевая место под изгибом подбородка длинными пальцами, когда сказал: «Она (как лестно, что догадки насчет кошки оказались правильными) так рьяно мяукала, мурчала и просила помощи, что я не смог ей отказать». Джеймс не понял, была ли эта случайная оговорка случайной: может, он завуалировал так жену или всю семью, может, он говорил о себе в каком-то контексте. А может, это все-таки просто о кошке. К сожалению или счастью, Барнс выбрал второе, а потому встал плотнее к Гельмуту, прижавшись живой рукой к его укрытому плечу, и вибраниумной ладонью прикоснулся ко лбу кошки; та сначала внимательно обнюхала, а затем лаского прижалась к холодным пальцам розовым носом. Земо молчал. И украдкой даже на визитера не глядел. Но покорно положил голову на чужое плечо — благо рост более-менее позволял.