***
В дверь настойчиво звонят уже третий раз, что значит, что это что-то важное — главное, чтобы не родители, а в остальном можно будет разобраться. Дима устало переворачивается на спину, стягивает тонкую простыню, используемую вместо одеяла и промаргивается в потолок. Штукатурка облупилась и грозила рано или поздно упасть на лоб, как, в целом, и старый бабушкин сервант, забитый посудой, отставленной на чёрт знает какой случай, потому что пили вчера всё равно из одноразовых стаканов из «Пятёрочки» — никакой заботы об экологии. Квартира убитая, тахта под ними скрипит, а тюль на окнах не стирали так давно, что он кажется серым. Андрей открывает глаза и понимает, что во сне опять сполз со старой диванной подушки, порванной на уголке, и вглядывается в профиль Димы. В комнате какой-то полумрак, шторы плохо пропускают свет, и от этого непонятно, как он себя чувствует. — Откроешь? — мягко интересуется Андрей. Колыбелкин тяжело вздыхает и трёт виски; дурацкая трель звонка действует на и без того больную голову, раздражает всё, начиная с того факта, что он проснулся. Он встаёт с дивана, который пугающе скрипит, и босиком топает до двери по немытому полу; в коридоре звенят бутылки. Звякает цепочка на двери, и та, скребя по полу, открывается. К диалогу Андрей не прислушивается — не хочет лезть не в своё дело, и тянется за телефоном. Яркость непривычно бьёт в глаза, часы показывают половину третьего — уроки почти кончились, нечего и пытаться собраться на них. Он откидывается на спинку дивана и подтягивает пустой пододеяльник в ромашках в попытках укрыться им полностью. Вставать решительно не хочется, но если это реально Димины родители, то надо не просто вставать, а вскакивать и собираться. Есть, конечно, вариант спрятаться в шкафу, потому что это проще, чем вспоминать, где он оставил свои вещи. Дай бог, рюкзак вообще здесь, а не остался где-то у гаражей, где они вчера встретились, или в камере хранения в супермаркете. Сообщения пустые: висит только одно непрочитанное от классной руководительницы, но оно там с понедельника. Айрапетов не планирует на него отвечать — ему и сказать-то нечего. Дверь хлопает — в комнату возвращается Дима. Один. — Кто приходил? — интересуется Андрей, садясь в кровати. — Соседка, — отмахивается. — Выясняла, не мы ли шумим. Андрея всегда похмелье берёт меньше, сколько бы он ни пил — это обычно раздражает окружающих — поэтому с утра он просыпается почти бодрым. Протягивает руки, надеясь, что его обнимут, но Дима коротко целует его в лоб и заваливается на свою половину дивана поверх простыни, которую использует, как одеяло — простыня, которую бы использовали, как простыню, у них отсутствовала. — Приготовить чего-нибудь поесть? — Андрей делает вид, что не обиделся; переворачивается на живот, помяв пододеяльник, и пристраивается на Димино плечо — тот пару раз гладит его по голове. — А ты в школу не собираешься? — насмешливо интересуется он. — Я думал, тебя там потеряли. — Уроки кончились на сегодня, — Айрапетов жмёт плечами. — Так что я остаюсь. Ты против? — Нет. Можешь блины сделать. Если каша осталась и ты её найдёшь — бери. Диван по-дурацки холодный и неудобный; от Димы хотя бы тепло, и Андрей не отказывает себе в том, чтобы забраться ему под бок, уткнуться носом и выбить себе немного внимания хотя бы так. Ради проведённого времени можно было пропустить хоть сколько уроков — собственно, это одна из причин, по которой Андрея не наблюдается в школе уже третий день — и ему всё нравится. Дима того стоит, и его наконец-то любят, разве может это идти хоть в какое-то сравнение со школьными занятиями? ЕГЭ он как-нибудь сдаст, в конце концов, не могла у него из головы вылететь вся программа за несколько месяцев. Знания, наверное, можно пропить, да и он старается, но явно не столько. С золотой медалью и красным аттестатом школа может от него отвалить — он ими за свою счастливую жизнь заплатил. Убранство кухни довольно бедное и давно не видело уборки, так что блинную сковородку сначала приходится отмыть холодной водой из-под крана — горячую опять отключили, на подъезде висит объявление. Еда у Андрея даже не пригорает, что на газовой плите и сковородке, дышащей на ладан, считай, чудо, хотя он хорошо готовит, и на запах из комнаты выбирается всё ещё сонный Дима в штанах и помятой рубашке в клеточку: всё ясно, он куда-то собрался. — Ты не останешься? — Андрей старается звучать не разочарованно, заправляет растрёпанные волосы за уши и моет лопаточку в раковине ещё более ледяной водой. — Слушай, — начинает Дима, сворачивая в трубочку верхний блинчик в стопке; в доме нет даже варенья, пришлось просто посыпать сахаром, стоящим в деревянном шкафу ещё с доисторических времён, и верить в лучшее, — я понимаю, что тебе пропускать уроки нормально, но я всё-таки должен иногда на парах появляться. Андрей выдавливает улыбку и отворачивается к плите: выключает газ и убирает с плиты ещё горячую сковородку, чтобы она не пришла в непригодность; ссутуливается весь и делает вид, что крайне заинтересован в том, насколько пригорело дно сковороды. — Ты обиделся, что ли? — фыркает Колыбелкин. — Я же ничего такого не сказал. Он в ответ молчит — не любит обижаться на Диму, несмотря на то что тот может иногда выдавать необдуманные вещи, но это всё быстро сходит на нет, будто, если Дима поймёт, что Андрей может испытывать негативные чувства, тут же разочаруется. — Иди сюда, — миролюбиво выдаёт Дима и тянет его на себя за запястье, усаживая на колени. — Чего ты? Андрей у него в руках расплывается, словно думает, что сможет оставить его дома; ему хочется, кошмарно хочется, чтобы они весь день провели, сидя на диване и обнимаясь. Литература на завтра не сделана, во всех тетрадках за последние дни такая же пустота — сердобольный Руслан время от времени кидает конспекты, но Андрей ещё ни одного не переписывал. — Когда можно будет зайти? — спрашивает он мягко, утыкаясь в локоть, и разглядывает все царапины на линолеуме на полу. Дима целует его в макушку, как нашкодившего котёнка. — В субботу. Тут, правда, у мелкого будет какая-то сходка, но можешь с ними посидеть, а ближе к вечеру я приду. Хорошо? — Хорошо, — кивает Андрей и слезает с рук, чтобы домыть несчастную сковороду или хотя бы замочить. — Дверь захлопни, когда уходить будешь. У меня всё равно брать нечего, — бросает Дима и скрывается в подъезде. На столе остаются одинокие блины и пара пластиковых стаканов, и почему-то вдруг становится так тяжело, что хочется заплакать. Андрей иногда просыпается с жутким чувством вины за то, что пропускает уроки и катится под откос — ничего ему легко не даётся. Обычно тогда, когда он один и дома — рядом с Димой, хоть тот и редко лезет обниматься, когда спит, эти мысли приглушаются. Конечно, всё давит и все давят, ежедневно напоминая, что он бросил учёбу за три месяца до экзаменов, когда все обычно за ум как раз берутся, поэтому он появляется на пороге этой обшарпанной хрущёвки всё чаще и чаще. Себе говорит, что тут просто единственное место, где осуждать не будут, когда на самом деле каждый визит — это напоминание самому себе, что всё не зря. Домывает посуду, убирает блины в холодильник, в котором даже мыши повеситься зазорно, натягивает полосатый свитер и выходит в коридор, понимая, что рюкзак даже не потерял, а просто предусмотрительно оставил в шкафу в прихожей. Буквально пару минут стоит у вешалок с куртками, а потом позволяет себе небольшую шалость и сдёргивает с крючка Димину куртку, свою оставляя висеть — всё равно в субботу заберёт. Дима иногда оставляет в коридоре две куртки сразу, когда погода меняется и приходится доставать что-нибудь полегче. Куртка, естественно, слишком большая: висит мешком, а рукава достают до середины пальцев на руках, но он всё равно накидывает капюшон и в ней уходит. От воротника приятно пахнет Диминым одеколоном и крепкими сигаретами.***
На литературе раздают листочки с сочинением по Замятину, чтобы объявить оценки: Дима получает пять за грамотность и тройку за понимание текста — у него с утопиями всегда было плохо. Сидящий рядом Серёжа убирает в тетрадку листочек со стоящими на нём двумя четвёрками и довольно улыбается. Вторая парта всё ещё пустует, и это уже так обычно, что сидящий за ней Денис раскладывается, как может, и бросает рюкзак на соседний стул. Андрей ещё ни разу не прогуливал четыре дня подряд, и то, что это грозит серьёзными проблемами, понимают все. Учительница литературы — натура утончённая, которая почему-то всегда хочет верить в добро — это давно уже подметил весь класс, так что идея тут же появляется в Диминой голове, и он следует ей быстрее, чем успевает обдумать, пока женщина начинает перекличку по классу, чтобы отметить присутствующих. — Айрапетов, — произносит она без особой надежды; в классе кто-то тихо вздыхает и хихикает, что что-то, кажется, не меняется. — Он болеет! — выкрикивает Дима в последний момент и понимает, что на него пялится по меньшей мере половина класса. — Правда? — переспрашивает учительница с едва заметной надеждой. Всегда хочется верить, что бывший самым умным ребёнком в классе образумится. — Тогда пусть поправляется и не забудет принести справку. Коваль понимает, что он приплыл: в голове не придумывается ни одного сценария, в котором он может подойти к Андрею и внятно объяснить, зачем ему нужно пойти к врачу и любыми силами выбить больничный. Удивлённый Серёжа бьёт его в бок локтём и спрашивает, откуда такая информация; Дима от него отмахивается и остаток урока пытается заинтересованно смотреть на доску, пока в голове скачут мысли одна хуже другой.***
Погода для апреля слишком промозглая и совершенно не радует. Андрей из дома выходит вроде как на уроки, а потом сворачивает с дороги и идёт таскаться по району. Мелькает мысль доехать до Диминого института, хотя это чуть ли не другой конец города, но делать всё равно нечего. Дима — единственный человек, которому он пишет — на сообщения не отвечает; возможно, сидит на каких-то важных парах — не за горами сессия, так что ничего удивительного, что он занят. Около школы Андрей оказывается часов в двенадцать и останавливается у забора во дворе. Вообще-то, можно пролезть между прутьями и зайти в школу через заднюю дверь, но для этого туда надо хотеть. А он не хочет. На футбольном поле кто-то играет, хотя нельзя проводить физкультуру на улице, если там меньше пятнадцати градусов тепла — в прогнозе погоды чётко говорили «одиннадцать», но, видимо, у физрука альтернативный прогноз. В носящихся туда-сюда по полю он вдруг узнаёт свой класс и остаётся немного понаблюдать — он и раньше редко принимал в этом всём участие, физ-ру вывозил за счёт нормативов, а дальше либо стоял на воротах, либо просто отсвечивал неподалёку — не его это занятие. Кто-то (скорее всего, Денис — он вечно не рассчитывает силу, так что баскетбольный мяч ему в руки боятся даже давать) бьёт по мячу, и тот вылетает за пределы поля, к забору, и приземляется в паре метров от Андрея, чудом не вылетев за пределы школьной территории. Физрук свистит и ругается; от поля отделяется фигура в просторной светлой толстовке — не он один смотрел прогноз погоды с утра — и бежит в эту сторону. Андрей встаёт чуть за дерево, чтобы избежать ненужных расспросов, но его всё равно замечают. Дима понёсся за мячом чисто на автомате, потому что ближе всех стоял, к тому же, хотелось согреться: вокруг до сих пор лежит снег, а они вылезли играть в футбол на улице, понятное дело, что ноги мёрзнут очень. Около приземлившегося мяча кто-то стоит, и хочется уже крикнуть, чтоб подали, но Дима открывает для этого рот и по рюкзаку, мелькнувшему у ивы, растущей у забора, понимает, что это Андрей — просто куртка непривычная. И не его. — Как жизнь? — спрашивает Андрей с какой-то странной улыбкой; лучшая защита — это нападение, не хочешь, чтобы спрашивали о том, где тебя носят черти всю неделю — задай дурацкий вопрос первым. — Нормально, — тушуется Дима, неловко передёрнув плечами. — Ты как здесь? — Проходил мимо, — фыркает он, и становится окончательно понятно, что ничего объяснять не будет. Дима понимает, что надо бы идти, в конце концов, там играют в футбол, а он за мячом ушёл, но Андрей — такое редкое (и красивое) зрелище, что он к этому дереву почти примагничивается и смотрит. Некстати вспоминает, что ляпнул с утра преподавательнице литературы и что теперь придётся объяснять всю эту историю, и чешет кончик носа. За спиной ещё раз свистит физрук, уже громче — видимо, его зовут обратно, да и со стороны выглядит специфично, скорее всего: он поднял мяч и теперь стоит у дерева, как дурачок. — Иди, тебя потеряли, — говорит ему Айрапетов и сам куда-то собирается. — Пройди мимо ещё раз, когда уроки закончатся, — вдруг бросает Коваль, сам от себя не ожидая, и старается улыбнуться. — Надо будет поговорить.***
После физ-ры ещё две математики, и Дима все полтора часа думает, что Андрей замёрзнет, хотя его-не его куртка казалась практически зимней, и обязательно будет злиться. У него и так наверняка проблем по горло, а тут ещё Дима, решивший, что сейчас самое время для лжи во благо, но забывший спросить, нужно ли это благо кому-то. Ещё ему кажется, что Андрей явно ничего не ел и не додумается сейчас пойти поесть, и он топчется у прилавка школьного буфета минут пять, по итогу покупая пирожок с вишней и стакан чёрного чая — может, Андрей и будет злиться, но зато он будет не голодный. Дима угадывает: Андрей полтора часа курит в парке на скамейке и думает, насколько же всё плохо, если разговаривать с ним будет Дима, с которым они и не общались никогда толком. Одна надежда на то, что он не будет читать нотации, как до этого пытались все остальные — будет забавно, конечно, послушать, но Дима не отличается: он также не имеет понятия, о чём говорит. — Привет! — Дима подсаживается неожиданно и — удивительно — даже смотрит без осуждения. — Это тебе. Протягивает пакетик с пирожком и стакан остывшего, но вкусного чая — непонятно, подкупает или нет, но Андрей не ел с утра, так что это по-любому приятно. — Спасибо, — живот предательски урчит, он точно выглядит, как бедный родственник, особенно если куртку в расчёт брать. — Чего хотел сказать? Именно «хотел сказать», не иначе, у Андрея за последний месяц все серьёзные разговоры превратились в «выслушать, покивать головой и уйти» — и почему они только продолжались, учитывая такую бессмыслицу. — Тебе не понравится, — предупреждает Дима сразу, наблюдая, как тот ест. — Я бы удивился, если бы ты пришёл сказать что-то хорошее. Если тебя кто-то попросил меня уговорить, можешь передать, что завтра я в школе буду, пусть не переживают. Дима закусывает губу. Где они за день достанут справку от врача и кто тянул его за язык сегодня утром? — Я не совсем об этом, — начинает он осторожно. — В общем, ты не появлялся четыре дня подряд, а такого раньше не бывало, и я решил, что у тебя могут быть проблемы в связи с этим… В общем, я сказал, что ты болеешь, и теперь нам нужна справка. Андрей слушает его даже слишком внимательно с каким-то неопределённым выражением лица, по которому нельзя понять, злится он или нет. Несколько Дима помнит, родители у него далеко не врачи. Ни у кого в их компании так-то родители — не врачи, а кто ещё выпишет справку на последние четыре дня явно здоровому Андрею — кто ж его знает. — Не нам, а мне. Но ты хорошо придумал, — улыбается он вдруг. Если бы у Димы в этот момент было что-то в руках, он бы это выронил. — Хорошо? — переспрашивает он неверяще; может, это какой-то очень тонкий сарказм, который он просто не выкупает. — У меня проблем и так не оберёшься, а ты сделал так, что не добавится новых. Спасибо. Андрей поднимается на ноги и выкидывает окурок в мусорку, и даже в этом Дима находит что-то очаровательное: может, он и всеобщее разочарование месяца, но мусор в урну выбрасывает. — А справка? — растерянно спрашивает он, следом поднимаясь на ноги. — Не парься, — отмахивается Андрей. — Я знаю, где достать. На улице ветер, мимо них проносится пакет из «Дикси», и больше никого тут нет. Дима хочет сказать ещё что-нибудь, чтобы задержать его, но в голову ничего не идёт. Знать хочется только то, что у него происходит, а на это у него нет никакого права — как, впрочем, у любого другого человека на планете. — Ладно, давай, — говорит Андрей наконец и протягивает ему ладонь для рукопожатия. Дима осторожно берёт его руку в свою — честно, это мало похоже на рукопожатие, но выдержки у него не так и много. Ладонь у Андрея холодная, видимо, он всё-таки замёрз, и хочется держать его руки в своих до самого вечера, но он отпускает первым. — Куда ты сейчас? — спрашивает Дима обеспокоенно. Он понятия не имеет, что будет делать с ответом, но в голове только «задержатьзадержатьзадержать», и он выдаёт первое, что приходит на ум. — Домой, — Андрей жмёт плечами, и в большой куртке это почти незаметно. Как Диме хотелось бы понять, врёт он или нет.***
В пятницу Андрей действительно заявляется на уроки и отсиживает все шесть. Классной руководительнице врёт, что справку забыл, но в понедельник стопроцентно принесёт. Димин отчим работает в местной поликлинике участковым терапевтом — великая удача — и справку он как раз у Димы и просит; тот обещает достать к воскресенью — как раз поедет к родителям. Учителя спрашивают и о причинах отсутствия, и по последним темам, но он на всё одинаково жмёт плечами и уходит домой с двойками. Слышно, как где-то вздыхает Руслан, понимающий, что его конспекты не пригодились от слова совсем. Дима вылавливает его за локоть у раздевалки, что явно стоит ему труда — Андрей сваливает из класса, как только звенит звонок, и стремится скрыться как можно быстрее, ему здесь некомфортно. Он поднимает на Диму вопросительный взгляд и хлопает глазами — Дима и это находит милым, господи, да как так жить. — Тебе нужна помощь? — спрашивает он, и Андрей кривит лицо так, будто ему предложили прожевать лимон и сходить на дополнительные по математике. — С учёбой или вообще? — Я где-то об этом просил? — он наклоняет голову и даже снизу вверх смотрит на Диму так, что тот чувствует себя самым невероятным придурком в мире. — Хватит мне сочувствовать, мы даже не дружим, — и вырывается из рук, на ходу накидывая ту же самую куртку. Не то чтобы Дима горит желанием с ним дружить.***
Суббота наступает быстрее, чем кажется. Снежная каша на улице слегка подтаивает, и единственной заботой становятся попытки не упасть в лужу на пути к Диминой квартире. Пешком туда около получаса; можно, конечно, проехать и на автобусе, но Дима обещал прийти только к вечеру, а Андрей от нечего делать выходит из дома в три. Вообще, Димин сводный брат, Саша, Андрею — друг детства, так что компания, в которую он идёт, ему прекрасно знакома, но он не то чтобы чувствует себя в настроении с ними сидеть. — Привет, — Саша обниматься лезет с порога, добавляя что-то о том, что они давно не виделись. — Здóрово, что ты пришёл, заходи! Андрей чувствует, что ему неловко, потому что его не звали, и он уже хочет спросить, где можно посидеть и не мешаться, но Саша, радостный, тащит его на кухню и предлагает чай или сок. Давно в этом доме (и в организме Андрея, справедливости ради) не было чего-то, не содержащего алкоголя, но он соглашается и получает кружечку с вишнёвым соком. Саше всегда было тяжело отказать: неважно, просит он или предлагает; он сохранил в себе какую-то непосредственность, совершенно очаровательную для окружающих. Андрею неудобно и странно от того факта, что они почти перестали общаться, но поговорить об этом он не решался — до этого момента ему казалось, что Саша злится. Он явно ошибся: Саша светится, как новогодняя ёлка, пока ведёт его за собой по коридору до единственной жилой комнаты в квартире, где, сложив диван, кружочком сидят, видимо, Сашины друзья, с интересом разглядывающие новое лицо. — У нас собрание книжного клуба! — объясняет Саша восхищённо; такое ощущение, что его радует весь мир. Андрея радует примерно целое ничего, так что он пропускает мимо ушей имена почти всех присутствующих — улавливает только, что девушку в сарафане в цветочек зовут Вера, а очень важного вида парень с книгой — Лёша. — А с каких пор ты в книжном клубе? — интересуется он мягко, потому что действительно как-то упустил этот момент. Хотя что он только не упустил с момента знакомства с Димой. Иногда даже было интересно, жалеет ли Саша, что свёл друга детства со старшим братом, причём абсолютно случайно и того не особо желая: просто однажды заходил в гости, притащив с собой Андрея, и дальше всё под откос и покатилось. — С начала года, — жмёт плечами Саша. — Я забыл рассказать, наверное. — Он нас буквально спас, — вдруг заговаривает Лёша, отрываясь от перелистывания страниц. — Когда он пришёл, нам как раз запретили собираться в библиотеке, так что он пустил нас сюда. — Ты преувеличиваешь, — бубнит Саша еле слышно и трёт кончик носа; Андрей ловит себя на мысли, что где-то этот жест уже видел. — Ага, если бы, — Лёша чуть закатывает глаза. — А ещё ты единственный, кто реально старается читать все книги, так что не принижай себя. Андрей готов поклясться, что у Саши едва заметно краснеют уши — он точно пришёл в книжный клуб из любви к чтению? — Что читаете? — интересуется он спокойно, понимая, что надо как-то поддерживать разговор. — «Алису в стране чудес», — отвечает Вера. — Это же детская книга. — Позиционируется как детская книга, да, — начинает Лёша; по всей видимости, он руководит всей этой движухой, — но ты её хоть раз во взрослом возрасте перечитывал? — Пытался, — уклончиво отвечает Андрей. — Смахивает на наркоманию. — Всё, в чём есть смысл, до которого надо додумываться, смахивает на наркоманию. — Кроме самой наркомании, — пытается разрядить обстановку Саша, вызывая у собравшихся улыбку; он понимает, конечно, что весь книжный клуб основан на дискуссиях, но также он знает, насколько увлечённому всем этим Лёше не нравится подобное обесценивание. — Если хочешь — можешь послушать, — в конце концов разрешает ситуацию Вера. — Может, даже понравится. Он думает буквально несколько секунд — и остаётся. Присаживается с краю, опираясь на диван, и понимает, что у всех стоит свой стакан с чаем, хотя вот у Лёши, кажется, кофе, а он свою чашку уже выпил и оставил где-то на тумбочке — потом всё равно уберёт. — Тоже хочешь кофе? — немного обеспокоенно спрашивает Саша. — Там ещё есть. — Не, спасибо, я чай себе заварю, — смысла скрывать, что он в этой квартире почти прописался, нет. А ещё он в этой квартире прописался достаточно, чтобы знать, что Дима кофе не покупает, потому что на дух не переносит. — Захвати с кухни печенье, пожалуйста, — просит Лёша, когда Андрей поднимается на ноги. — Я его там забыл. Андрей быстро понимает, насколько отвык от компаний и насколько в них действительно бывает круто. Лёша изначально пытается следить за порядком, но всё по итогу превращается в сплошной поток мнений и шуток. Саша следит за тем, чтобы Андрей не выпадал из разговора и не чувствовал себя обделённым, и тот быстро включается: заваривает уже третью чашку чая, шутит и смеётся со всеми, невольно вникнув уже и в сюжет, и в смысл «Алисы в стране чудес», и ему так легко и спокойно, как давно не было. Из головы вылетают и проблемы с учёбой, и то, что справку нужно достать, и даже то, что ещё должен прийти Дима, которого, как и обычно, носит не пойми где. Книгу на последней странице захлопывает Вера, получившая её каким-то неясным образом, и все собираются расходиться — на улице уже темнеет. Толпятся в коридоре; Андрей почему-то выходит со всеми, хотя собирается остаться — нахождение в их компании ощущается как под куполом, где уютно, несмотря на то, что в коридоре все лишь пытаются не отдавить друг другу ноги и уйти в своих кедах. Куртками, если что, можно и поменяться, как шутит кто-то, и Андрей, как никто другой, знает, что это так. Среди прочего прорезается голос Лёши: — Тебя проводить? — Не, я останусь, — отзывается Саша, облокачиваясь на шкаф. — Спасибо. Обнимаются еле-еле — коридор крошечный, и приходится открыть дверь в подъезд. Андрей держится в стороне, у прохода на кухню, стараясь не мешаться, а потом его осторожно заключает в объятия подошедшая Вера и все остальные за ней. И он впервые не чувствует себя лишним.***
Они усаживаются на кухне. Саша сгребает всю посуду в раковину и моет; горячую воду дали на днях, так что стало гораздо удобнее — Андрей всё равно порывается помочь, но его останавливают. — Тут прибрано, — выдаёт он вдруг. — Ну, относительно четверга. — Да, я убрался перед собранием, — поясняет Саша, повернув голову. — Извини. — Не парься, — отзывается он. — То, что мой брат не умеет убираться — не твоя проблема. — Ты не злишься? — спрашивает Андрей наконец, и даже уточнять не надо, что он явно не про оставленный бардак. — Нет, — отзывается Саша легко и спокойно. — А должен? — Не знаю, — вопрос ставит в тупик. — Но вряд ли в том, что я сделал, есть что-то хорошее. Саша жмёт плечами и ставит перед ним чашку свежезаваренного зелёного чая. — Люди иногда расходятся. Это не хорошо, но и не плохо — просто факт. — Да, но у нас как-то по-дурацки получилось. Я не планировал с тобой больше не общаться. — Не то чтобы это можно планировать, — усмехается он. — Но я скучал по тебе, хотя ты всё время был буквально здесь. Андрей думает, скучал ли он за всё это время по кому-то и когда начал проводить всё свободное время с Димой; все друзья выпали из его жизни как-то незаметно, и в один момент всё пришло к тому, что они вдвоём — это всё, что у них осталось — до этой секунды такое звучало даже романтично. — Я какой-то другой теперь, наверное. — Не думаю. Ты такой же. Может, ты и пытаешься себя переделать, но ты такой же, и это прекрасно. Они недолго молчат, думая каждый о своём. О том, что впервые получилось поговорить, о том, как этого не хватало, и о том, что чай с бергамотом и двумя ложками сахара — как раз такой, как нужно. — Если ты не злишься, мы можем снова общаться? — выдаёт Андрей и чуть ли не зажмуривается — ему тяжело даётся это предложение. — Я не злюсь, — мягко повторяет Саша. — Это да? — Это да. Ещё несколько минут сидят молча; слышится, как об стол стукает чашка. — К вам в книжный клуб можно как-то попасть? — Тебе понравилось? — восхищается Саша. — Ну, да. У вас какая-то особая атмосфера, это интересно. — Можешь ходить неофициально — сам понимаешь, учеников из другой школы не записывают — но бóльшая часть собраний всё равно у кого-то дома. Только постарайся хоть немного читать то, что мы обсуждаем, и приносить что-нибудь к столу. — Понял, — кивает Андрей. — А руководит всем этим Лёша, да? — Да, он всё это начал, и он действительно этим горит — это здóрово. — А что у вас с ним? — ему, правда, очень интересно, что он пропустил; к тому же, есть ощущение, что именно эту тему Саше нравится задевать в разговоре, будто здесь есть, чем поделиться. — Ничего у нас нет, — возражает Саша и тратит все силы на то, чтобы не улыбнуться, закусывает изнутри нижнюю губу, опускает взгляд, трёт кончик носа, но всё равно расплывается в улыбке. — Наверное. — Вот именно, что наверное. Я у вас на собрании впервые в жизни, а уже вижу, как он тебя выделяет. — Всего один раз похвалил! И то, как организатор клуба. — А до дома он тебя предложил проводить, потому что он очень ответственный организатор клуба, я так и подумал. — Может быть, я ему и нравлюсь, — Саша жмёт плечами и от одной мысли опять краснеет. — Но он мне об этом не говорил. — Такое иногда можно и не говорить. Дима заваливается домой к одиннадцати, когда Саша уже собирается ложиться спать, шумит в коридоре, чуть не падая в попытке снять кроссовки, и вваливается на кухню, чтобы попить воды. — О, ты тоже тут, — выдаёт он Андрею, примостившемуся на колченогой табуретке. — Ты сам разрешил зайти, — отвечает он тихо. — Сказал, что вечером придёшь. — Ещё вечер, — отзывается Дима, отставляя опустевшую бутылку минералки. — Чего ты, я просто с одногруппниками сидел. — Мог предупредить. — Ты мне что, не доверяешь? — При чём тут это? — возмущается Андрей. — Ты обещал прийти, а потом пропал. Я имею право знать, где ты. — Не разговаривай, как моя мать, а, — закатывает глаза Дима. — Я здесь, со мной ничего не случилось, в чём проблема? — Почему ты все попытки поговорить так воспринимаешь? А если я действительно переживал? — Потому что ты нудишь, Андрей, а не разговариваешь, тебе лишь бы по ерунде загнаться. Я махал это слушать. Андрей некоторое время молчит и думает. Он понятия не имеет, как должны выглядеть нормальные серьёзные разговоры и по каким поводам их стоит начинать, так что, возможно, он и вправду просто душнила. — Саня здесь? — интересуется Дима так, будто сейчас ничего не было. — Да, но он уже спать пошёл. — Тогда тоже иди, — машет он рукой. — Я приду потом. — Тебе нужна помощь? — Андрей давит в себе вопрос «когда потом?». Дима только от него отмахивается.***
Просыпается Андрей только к обеду — он всегда много спит, когда нервничает — и обнаруживает себя в пустой комнате. Простыня сбита где-то в ногах, раскладушка тоже пустая, но несобранная, значит, Саша ещё здесь. Окно приоткрыто, на тумбочке всё ещё стоит чашка из-под сока, которую он вчера забыл убрать, и в комнате относительно прибрано и прохладно; кажется, реально стоит принести сюда одеяло, но пока что остаётся накинуть толстовку, оставленную в шкафу пару недель назад, и выбраться на кухню. На кухне окно открыто почти полностью — погода наконец начинает налаживаться, и, если теплее одеться, то стоять под потоком свежего воздуха даже приятно. Удивительно, это заставляет чувствовать себя немного живее, а отправленное Димой ещё с утра сообщение с извинениями и предупреждением о том, что он уехал к родителям, окончательно спасает ситуацию. Саша на той же многострадальной сковородке делает яичницу — где он только откопал в этом холодильнике продукты — и, замечая Андрея, радостный, откладывает лопаточку и идёт обниматься. — Доброе утро, — неловко желает Андрей; на часы он как-то не смотрел. — Час дня уже, — хихикает Саша. — Но доброе. Я тут ещё часа два посижу и поеду домой, Дима всё равно обещал к шести вернуться. — Давно он уехал? — Часов в девять, я его застал в дверях, потому что он меня разбудил. Андрей понятливо кивает и ставит чайник. — У вас всё нормально? — нерешительно спрашивает Саша — он никогда в эту тему не лез, считая не своим делом, но он всё-таки не глухой и ночью не мог ничего не слышать. Андрея впервые не тянет агрессировать за подобные вопросы — начало постепенно доходить, что его «счастье любит тишину» превращается в «не выноси сор из избы», и он рано или поздно с ума сойдёт, если будет тащить это всё на себе. — Всё в порядке, — заверяет он. — Как у всех, справимся. — Хорошо, — соглашается Саша. — Но если хочешь знать, я не считаю, что ты из-за ерунды переживаешь. — Спасибо, — отвечает Андрей и оставшийся день пытается понять, насколько действительно сам в это верит. Дима действительно возвращается в шесть, что для него редкость, но ему и не особо нравится задерживаться у родителей. Андрей за это время успевает сходить в магазин и приготовить какой-то нехитрый ужин: варит картошку пюре с какими-то специями, найденными в шкафчике, откуда Саша забирает банку кофе, когда уходит, подтверждая все догадки, и в той же кастрюле потом готовит сосиски, стараясь проявить заботу. Мог бы — испёк бы ещё и печенье с шоколадной крошкой, но сливочное масло стоит каких-то страшных денег, да и не факт, что духовка заработает — её в этой квартире, по ощущениям, не включали с самого развала СССР. — Ого, ты что, решил превратить эту хату в нормальный дом? — искренне восхищается Дима. — Я просто поесть приготовил. И нормальная у тебя квартира. Вообще-то, Андрей действительно так считает, несмотря на то, что квартира, по всем канонам студенческой жизни, бедная и из запасов в ней только алкоголь, но она кажется ему их общим домом — таким, в котором всё только начинается, таким, в котором лежат по ночам и мечтают о том, как бы раскрутиться и переехать. У Андрея иногда проявляется тяга к сцене где-то в душе, но Дима как-то сказал, что туда не пробиться и ему стоит найти что-то более приземлённое — и он больше об этом не заикался. — Считать убитую хрущёвку в спальном районе нормальной квартирой — это ты интересно придумал, конечно. Андрей жмёт плечами — есть у него склонность всё романтизировать, как бы он от этого ни открещивался — ему и Дима кажется нормальным парнем. Дима, ради которого пришлось «бросить школу, сжечь тетрадки и портфель»: сначала, чтобы соответствовать его типажу, а потом — чтобы проводить больше времени вместе. Наверное, если рассказать эту историю целиком, можно понять масштабы происходящего, но Андрей как-то об этом не задумывается — главное, что его здесь и сейчас любят, вот и всё. — Как с родителями? — Не спрашивай, — бросает Дима и довольно жуёт ещё не остывшую еду. — Как обычно, попилили, и я поехал. Андрей иногда удивляется, насколько по-разному они с Сашей отзываются о родителях и насколько один из них стремится домой, когда второй при каждом отключении воды в этом несчастном доме под нос бубнит, что уж лучше так, чем с родственниками. Он как-то обмолвился, что никогда не сможет принять то, как его мать подала на развод, а с утра протрезвел и запретил об этом вообще вспоминать, но было поздно — это уже врезалось в память. До позднего вечера сидят дома и занимаются какой-то бессмысленной ерундой, и ближе к ночи заваливаются на привычный скрипучий диван. Если быть точнее, на диван падает только Дима, прихватывая с собой разряжающийся телефон — Андрей садится сверху, отбирает у него телефон, откладывает в сторону и берёт его руки в свои, переплетая пальцы. — Ты потяжелел как-то, — фыркает Дима, удобнее устраиваясь. — Как с мелким посидел, кстати? — Круто, — отзывается Андрей, пытаясь как-то пересесть, чтобы казаться полегче. — У него тут собрание книжного клуба. — Книжного клуба, серьёзно? Всегда знал, что он зануда. — Да ладно тебе, это же отлично, когда есть, с кем обсудить свои интересы. Тем более, когда это целый клуб. — Ещё присоединись к ним, — усмехается Дима. — Интересы у них. — Ну, — тянет Андрей. — Вообще-то, я так и сделал. — Серьёзно? По интеллектуальной деятельности соскучился, потому что со мной одна сплошная деградация? — Не перегибай, мне просто с ними весело. — А со мной вообще не весело, говорю же. Мы и так от силы пару раз в неделю видимся. — Так говоришь, будто это я на пары хожу и с одногруппниками бухаю, — разводит руками Андрей; он, может, и не идеал, но в том, что с ним невозможно провести время, его не обвинишь. — Вообще-то, завтра я на пары не собирался. Просто на прошлой неделе надо было пару долгов закрыть. — Закрыл? — уже спокойнее интересуется Андрей — он конфликты не любит. — Закрыл, весь твой теперь, — ворчит Дима. — Если я не слишком скучный. — Ты не скучный, — улыбается Андрей и тянется, чтобы его поцеловать; Дима подставляет нос. — У тебя чего завтра со школой? Андрей резко вспоминает всю эту историю с тем, что он, вообще-то, как бы болеет. — Надо хотя бы на один урок сходить, я справку обещал принести, а потом ладно уже. Ты же её достал, да? — Вообще-то, нет. — Что значит нет? — То и значит. Батя сказал, он на это не пойдёт, отчётность у него там какая-то, предъявлять будут. — И ты мне об этом говоришь только сейчас? — Ты раньше не спрашивал. — Дим, — он звучит серьёзно, и, кажется, разочарованно. — Ты меня подставляешь, ты в курсе? — А я откуда знал, что батя откажется? Ты зачем всю эту историю выдумал вообще? — Это не я выдумал, — Андрей раздражается и отпускает его руки. — Мне помочь хотели. — Так тем более, скажи, что они всё перепутали, и это не твои проблемы. — Я не могу. Я уже сказал, что я справку принесу, и, в конце концов, это просто некрасиво. — Тогда сам с этим разбирайся, если ты в это полез. Я сделал, что смог, — Дима скидывает его с себя на вторую половину дивана и тянется к телефону. — Разрядился. Андрею обидно почти до слёз, как-то по-детски — вроде ничего серьёзного не произошло, а ощущение, будто на прогулке в детском садике дали в лоб пластиковой лопаточкой — не больно, но неприятно где-то внутри. Дима тихо ругается, встаёт с дивана и идёт искать зарядку; перед выходом из комнаты бросает: — Так и будешь вечно разгребать проблемы, если будешь столько о других думать. Он закутывается в тонкую простыню, от которой пахнет пролитым на неё на днях «Гаражом», и бездумно смотрит куда-то в потолок. Этот день начинался слишком хорошо, чтобы вот так закончиться — должна быть какая-то хорошая нота, они не могут уходить спать обиженными друг на друга, так ещё никогда не было. Он ещё с утра пообещал Саше, что они справятся — и чего теперь, разве он сам в это не верит? Дима возвращается через пару минут, оставив телефон на кухне, и всё ещё что-то ворчит себе под нос — никак состояние Андрея не комментирует, забирается под пододеяльник и тоже залипает в потолок, будто там есть что-то интересное, кроме хреновой побелки. — Дима, — Андрей зовёт его очень тихо, но в комнате больше нет ни звука. — Ты меня любишь? — Ерунду не неси, — отрезает Дима, отворачивается на другой бок и окончательно укрывается пододеяльником. С утра он поднимается пораньше и потише — не то чтобы он вообще спит той ночью, отписывает Саше короткое «я беру свои слова обратно, такое всегда нужно говорить», аккуратно собирает вещи, шнурует в коридоре кеды и бесшумно захлопывает за собой дверь. Через пятнадцать минут Саша присылает спокойное «я рад, что ты это понял», но легче от этого вообще не становится.***
Дима с утра в школу опаздывает. Ему это не свойственно, но именно в этот день что-то пошло не так; вообще, в понедельник много что идёт не так, и зачастую утром понедельника тянет задуматься, насколько вообще в этом мире нужно среднее образование — ну да, они опять до трёх утра сидели с Серёжей в дискорде, перебирая планы на жизнь — выигрывали те, в которых не надо было учить стереометрию. «Скажи Ирине Алексеевне, что я опаздываю, но буду», — скидывает он Серёже, будучи не так далеко от школы, когда часы показывают уже тридцать две минуты девятого. Да, понедельник определённо не тот день, который может начаться хорошо, как снова думается Диме, когда он наблюдает, как в пятидесяти метрах от него кто-то спотыкается, падает через забор у аллеи и больше не встаёт. Он думает, насколько у него есть время, чтобы подойти и справиться о самочувствии — глядишь, и уважительная причина опоздать найдётся, как приглядывается и кое-что понимает. Да ну нет. Головой на траве у асфальта, ногами на покосившемся заборчике, потому что джинсы зацепились, в расстёгнутой куртке и состоянии полнейшей невменяемости: именно в таком виде перед ним с утра пораньше предстаёт Андрей. Скорее, предлежит, конечно, но в русском языке едва ли есть такое слово. — Ты как? — Дима выбирает хоть какой-то вопрос, чтобы обозначить свое присутствие, и трясёт Андрея за плечо. — Ты меня хоть слышишь? — Слышу, — отзывается он глухо и пытается перевернуться. — Не дёргайся, сейчас подниму, — Дима пытается его успокоить и в то же время отцепить его штаны от забора, потому что те поддаются с трудом. — Как тебя угораздило? — Я его не заметил, — вопрос был, конечно, не про заборчик, но Андрей делает вид, что этого не понял. Дима наконец отцепляет его ноги и осторожно перекладывает на траву; таким образом у Андрея получается перевернуться и даже сесть, прислонившись к многострадальному забору. Вид у него крайне несчастный и уставший, хотя времени едва ли девять утра, и прилипшая к лицу трава лучше явно не делает. — Ты чего напился с утра пораньше? — сочувственно интересуется он. — А тебе есть разница? — Андрей поднимает на него слегка затуманенный взгляд. — Захотелось мне. — Вообще, есть, — он старается не улыбаться, но выходит плохо. — Но если тебе захотелось, это всё меняет. — Хоть не издевайся, — Андрей откидывает голову на забор, где пару минут назад были его ноги; как-то часто за последнее время всё так кардинально переворачивается. «Скажи Ирине Алексеевне, что я не приду», — исправляет сам себя Дима в сообщениях Серёже и ещё раз оглядывает масштаб бедствий. «Что-то случилось?», — почти сразу отвечает он. «Можно и так сказать. Я по дороге столкнулся с Андреем, споткнувшимся о забор» «Я даже знать не хочу, что там происходит. Тебе нужна помощь?» «Какая?» «Ну, его надо из-под этого забора тащить? Я могу сейчас подойти» «А вещи?» «Попрошу кого-нибудь захватить потом. Я понимаю, что ты отлично проводишь время, но это не самый подходящий случай» «Всё нормально, не переживай. Если что, я на руках донесу» «Ни разу не видел, чтобы принцессы падали через забор» «Я везучий», — отписывает он последнее сообщение, блокирует телефон и убирает в карман джинсов. — Ты встать сможешь или тебя поднять? — А третий вариант есть? — Конечно. Можем сесть в траву и посмотреть, кто быстрее отморозит почки. — Ладно, поднимай, — соглашается Андрей и протягивает обе руки сразу — остаётся только удивляться, как он всё ещё вполне ясно соображает. — К тебе или ко мне? — интересуется Дима спокойно, пытаясь заставить его устоять на ногах, но тот буквально валится в руки, надеясь, видимо, что донесут. На языке вертится «что, вот так сразу?», но спрашивает он простое: — Что? — Куда тебя тащить, говорю. К тебе домой или ко мне домой? — А третий вариант есть? — Конечно. Можем докопаться до Серёжи, чтобы он скинул нам из окна школы ключи, и поехать к нему домой. С радостью повидаюсь с его собакой. — Не надо, — отмахивается Андрей. — И ко мне не надо. — Почему? — интересуется Дима, поудобнее перехватывая его руками, чтобы, по всей видимости, тащить к себе домой. — Не хочу, чтобы кто-то видел, где я живу. — Думаешь, запомню и буду сталкерить у подъезда? — Думаю, что тебе не понравится, — усмехается как-то грустно. — Я, по-твоему, некрасивых домов не видел? — вздыхает он. — Нет так нет, значит, ко мне идём. — Тебе точно удобно? — Будь мне неудобно, я бы не предлагал, — Дима аккуратно его встряхивает. — Можешь постоять ровно пару секунд? — Могу, — соглашается Андрей и явно прикладывает к этому усилия. Дима одним движением застёгивает ему молнию на куртке, ухитрившись не прищемить подбородок. На улице не то чтобы холодно, но ветрено: на голове и так гнездо, пока дойдёшь до школы, выглядеть будет кошмарно. Дима раз в пару минут порывается заправить волосы за уши, но не помогает от слова совсем, зато вот Андрею волосы поправляет — видимо, чтобы не лезли в лицо, если он что-то сказать захочет. — Спасибо. Квартира у Димы двухкомнатная и очень светлая: солнца на улице почти нет, но через окно в глаза бьёт и без этого. Андрей заходит почти самостоятельно и почти не спотыкается о порог — нет, ну а зачем он там вообще — и оглядывается. В коридоре маленькая этажерка, увешанная куртками, куда Дима вешает и его недопуховик, скамеечка с полкой для обуви и какие-то коробки. — Никого нет? — интересуется Андрей, переминаясь с ноги на ногу — ему неловко. — Папа в командировке, мама на работе до вечера, — поясняет Дима, скидывая кроссовки. — Да ты проходи, чего стоишь-то. Что-нибудь будешь? — Может, воды? — А если не прибедняться? — Тогда… Есть чай? — Чёрный или зелёный? — Зелёный. И без сахара. — Хорошо. Можешь пока в комнате посидеть, там диван. Дима на кухне включает чайник: тот щёлкает, и за звуком закипания воды не слышно, как он шуршит коробочкой и пакетиками, стараясь заварить то, что попросили. Андрей устраивается на краешек дивана с мягкими подушками и оглядывает комнату. Уютная. Слегка заваленный вещами стол в углу, ворсистый ковёр, шкаф и стул на колёсиках, увешанный одеждой: вполне по-божески. В голове невольно всплывает квартира, где он ночевал буквально сегодня, совершенно другая, тёмная и старая — хотелось бы понять, почему он так хочет обратно, если здесь всё так хорошо, никто не против его присутствия, и Дима даже заваривает ему чай, хотя совершенно не обязан. Почему он вообще с ним возится: что с отсутствием в школе, то сейчас? Непонятно, что действует больше: дешёвое вино из пакета, ночь почти без сна или жуткая эмоциональная усталость, но он отрубается на диване так же, как сидел, облокотившись на подушку и прислонившись головой к шкафу. Просыпается и обнаруживает, что небо в окне светло-розовое, а Дима сидит за столом и переписывает что-то в объёмную тетрадку. Первое чувство, которое появляется — это недоумение, которое сменяется каким-то стыдом, как только он осознаёт происходящее. Отлично просто, его по доброте душевной привели к себе, кажется, даже заварили чай, а он просто взял и уснул, будто у него нет своего дома. Он с Димой проводит время второй раз в жизни, и оба раза чувствует себя подобранным с улицы: а вот котом или человеком — уже второй вопрос. — Сколько сейчас времени? — Половина шестого. Тебе куда-то нужно? — Нет, — Андрей мотает головой, хотя на самом деле ему хочется, чтобы кто-то ему по этой голове настучал. — Чего не разбудил? Дима жмёт плечами: — Подумал, что тебе лучше проспаться. Нет, была альтернатива, конечно… — Чего не воспользовался? — Ты дослушай сначала, — улыбается он. — Я спрашивал у Серёжи, что мне делать, и он предложил скормить тебе лавровый лист. — Я ему никогда не нравился, — фыркает Андрей; это не совсем правда: Серёжа относится к нему настороженно, но ни в коем случае не плохо, по большей части из уважения к Диме. — Скажи спасибо, что я не звонил Васе, — он тихо смеётся. — Он бы предложил смешать яблочный уксус с мёдом и дать тебе выпить. — Спасибо. И спасибо, что яблочный. Дима снова смеётся, и ему это очень идёт. У него в последние пару часов доза серотонина просто ударная: он мог писать комментарий к выданному на дом тексту из сборника ЕГЭ (экзамены всё же не за горами) и в то же время наблюдать за спящим Андреем — звучит почти как отношения. Хотя, если честно, он едва ли осознал то, что тот действительно согласился прийти к нему — что-либо большее звучит просто утопично. — Может, чай всё-таки выпьешь? — в ответ ему кивают. Дима снова шумит на кухне чайником, шкафчиками и кружками, едва ли не напевая себе что-то под нос. Квартира наполняется звуками, за которыми прекрасно прячется то, что Андрей уже второй раз за день почти бесшумно обувается, подхватывает вещи и скрывается в подъезде: так пользоваться чужой добротой просто неприлично. А ещё очень не хочется расспросов за чаем.***
Во вторник Андрей — удивительно — добирается до учёбы и даже не опаздывает, как бы ни хотелось пропустить. Но идти сейчас некуда, да и забить голову проблемами со школой, кажется, отличный выход — тем более, такими проблемами, как у него. Урок с классной руководительницей стоит в расписании последним; в мессенджере от неё — непрочитанное сообщение с напоминанием о справке и том, что нужно ходить в школу. Справка, естественно, за два дня из ниоткуда не материализуется, и вариантов два: хороший и Димин. Андрей выбирает третий и молча приходит на урок, надеясь, что та просто не вспомнит, что он что-то должен — вдруг замотается в школьной бюрократии и отчётах о питании. План не выгорает. — Андрей, ты принёс справку? Кажется, он, как и всегда, хотел сделать лучше, а получилось то, что получилось: рассказывать всю эту историю при целом классе не хочется ещё больше. — Нет. — Ты обещал, Андрей, — который раз он уже слышит этот упрёк в голосе. — Хорошо, можешь завтра принести, но это крайний срок. — Не могу. — Что, прости? — Я не могу ничего принести завтра. Никакой справки нет. И я не болею. — Дима сказал ровно обратное. Упомянутый Дима на другом конце класса явно порывается что-то сказать, получает подзатыльник от Серёжи и по итогу не вставляет ни слова — если совсем честно, у него этих слов-то и нет. — Я ему соврал, — вздыхает Андрей. — Думал, что прокатит. Больше всего ему сейчас хочется съёжиться так, чтобы наконец почувствовать себя в безопасности: он знает, что все смотрят, знает, что считают пропащим. В голове, как ни странно, одна только пустота — раньше хоть какие-то мысли успокаивали, а теперь прямо-таки ничего. Он вроде слышит, что в нём разочарованы, что такого не ожидали — в ушах какой-то шум, и до конца урока он еле досиживает: первое время Денис пихает его локтём, напоминая, что на уроках надо бы записывать то, что рассказывают, но быстро понимает, что это бесполезно. Бесполезно, бесполезно, бесполезно. Это уже не слово, это жизненный девиз, который он даже и не выбирал. Все спрашивали, что же такое случилось, а надо было спасать. И всё ещё надо, пока есть что. У выхода из школы его буквально за капюшон куртки выхватывает Дима — наверное, они бы не пересеклись, если бы Андрей не потратил минут на пять на то, чтобы выйти из класса на негнущихся ногах. — Что? — он даже не злится на него, потому что толком и не за что, а как будто защищается — этот Дима не из тех, от кого стоит, но он уже не знает, что ожидать. Коваль молчит, держит его за куртку и очень внимательно смотрит сверху вниз, будто пытается раскусить; на язык просится «не надо меня кусать» — пора завязывать с тиктоком — но они не в самой подходящей ситуации. — Что? — уже мягче спрашивает Андрей: ему то ли страшно, то ли ужасно неловко, учитывая, что буквально днём ранее он от Димы, считай, сбежал. Дима, наверное, что-то в нём видит или по глазам читает (какие там ещё умения есть?), поэтому в кои-то веки отпускает куртку, чтобы сгрести его в объятия и скорее сжать — но именно это и нужно. — Тебе не стоило, — произносит он наконец. — Сказал бы, что это я всё перепутал. Хочешь, я пойду и скажу? Мне ничего не будет. Андрей мотает головой, как может — получается, скорее, тереться носом о Димину толстовку, но жаловаться не на что. Хочется сказать, чтобы он не лез в это дело и не добавлял проблем перед выпускными экзаменами, но слова застревают где-то в горле. — Может, в столовую? — предлагает Дима неожиданно. — Поешь и пойдёшь домой. — Не хочу, — отмахивается он. — Никто не будет рад меня видеть. — Серьёзно так думаешь? — Разве нет? — Ну конечно, — Дима отпускает его, чтобы развести руками. — Никто настолько не хочет тебя видеть, что Руслан начал записывать за учителем на физике, чтобы скидывать тебе, а Денис говорит, что играть в футбол без тебя — ещё скучнее обычного. Прям лучше бы и не появлялся, ничего не сказать. — Вы не говорили. — Ты не говорил, что тебе нужно это слышать, — отзывается Дима; звучит как шутка, но он серьёзно.***
Бог знает, чья это тусовка и как можно впихнуть такую кучу (по ощущениям, целый класс среднестатистической старшей школы) народа в одну квартиру, но вечер субботы Андрей проводит именно здесь. Удивительно, это не излюбленные грабли, на которые он наступает раз за разом — вообще-то, его зовёт Саша и обещает, что всё будет в порядке и он всех знает. Возможно, он слегка наврал. Или не слегка. Музыка не особо громкая; он допивает уже третий стакан сока без ничего и думает, что такого спросить у Саши, пока есть возможность: об учёбе вообще не хочется, о семье тот сам отзывается с какой-то неохотой, и Андрей упорно вспоминает, что последнее о нём слышал — кажется, они столько пропустили. — Чего там с Лёшей? — какое-то решение находится само, и ему, так-то, действительно интересно. Саша давится чем-то, что пьёт уже полвечера, и почему-то истерически хихикает — со стороны выглядит жутко, и хочется его то ли по спине похлопать, то ли по голове погладить — и указывает в сторону коридора с новоприбывшими. — Смотри, вот Лёша, — в толпе легко угадывается его рубашка. — А рядом — это его девушка, Маша. Полчаса назад представил. Вот здесь Андрею уже хочется, чтобы его кто-то по спине похлопал — и это при том, что это такая себе помощь для подавившихся соком, но Саша стучит пару раз с каким-то пониманием. — Это ужасно, — он действительно возмущается. — Он не должен был так делать! — Как? — Саше почему-то всё ещё смешно. — Влюбляться? — Но он же, — Андрей взмахивает свободной рукой, но что «же» там Лёша, так и не придумывает. — Как видишь, мне показалось, — жмёт он плечами. — Не конец света, конечно, но неприятно. Андрею становится неловко за то, что он это как-то косвенно подтвердил — что у него за талант такой: видеть любовь там, где её нет. — Ну что, клуб брошенок? — он улыбается и протягивает руку. Саша жмёт руку и хихикает абсолютно искренне. — Ты точно хочешь тут находиться? Можем уйти. — Не, нормально, — отмахивается он. — Это не трагедия всей моей жизни. Кто-то осторожно трогает его за плечо — за спиной неожиданным образом оказывается Вера: вид у неё немного взволнованный и здоровается она коротко. — Слушай, не уверена, что это хорошие новости, — обращается она к Андрею, хотя слушают оба. — Но там только что пришёл Дима и ищет тебя. Он вздыхает. Глупо надеяться, что у них с Верой целая гора общих знакомых Дим, учитывая, что теперь он игнорировал его сообщения последние пару дней — а вот такого никогда не было. У Саши такое лицо, будто он наступил на кактус. — Чтоб я ещё раз сказал ему, куда я иду. Зачем он притащился? Справку тебе решил отдать, что ли? — Какую справку? — Андрея уже дёргает от этого слова. — Он просил отца выписать кому-то больничный на прошлую неделю пару дней назад, — объясняется Саша. — Я не сразу подумал, что это тебе. — Что, прости? — Боже, только не говори мне, что это не для тебя и я сейчас его подставил. Я Диму, конечно, не очень люблю, но не так же. — Где он, говоришь? — этот вопрос уже адресован Вере. — Посмотри на балконе, — прикидывает она. Или на кухне. Мы виделись в коридоре, но, думаю, он перемещается. — Я что-то наделал, да? — нервно интересуется Саша, на что Вера может только пожать плечами. — Мне кажется, тут не только ты наделал. Если сказать мягко — Андрей очень злится. И ничего не понимает. А ещё надеется, что у этого есть какое-то объяснение, потому что чем больше он узнаёт, тем сложнее сращивать в голове хоть какую-то версию — и, тем более, представить себе вариант развития событий, в котором они не расстанутся. Сталкиваются, кстати, всё в том же коридоре — даже Лёша не успевает оттуда уйти (да и как-то вылетает из головы пока, если честно) — и выбираются на лестничную площадку так, что непонятно, курить они или драться. Перебираются на пролёт выше, к мусоропроводу — ничего более удобного тут просто нет — и с минуту просто изучающе смотрят друг на друга, будто очень давно не виделись. Дима всё такой же: даже кепку свою в помещении не снял и смотрит как-то снисходительно, но что-то ощущается не так. — Объясняй, — бросает Андрей и, кажется, сейчас шипеть начнёт от злости. — Мне объяснять? — он тоже явно не в восторге. — Что, интересно? Намного интереснее, не понимает он или притворяется. — Ладно, давай перечислю, Во-первых, ты сказал, что со мной невозможно провести время, когда всё ровно наоборот. — Мы об этом уже говорили, — вздыхает Дима. — Я уже всё понял. — Хорошо. Ты сказал, что не любишь меня. — Я разве так сказал? — он удивлённо приподнимает бровь. — Прям так? Когда у Димы такие интонации в голосе, Андрею кажется, что он то ли душнила, то ли истерик, то ли всё сразу, и с ним просто не может быть нормально и спокойно. — Я буквально спросил — и ты не ответил. — И ты поэтому игнорируешь меня три дня? Из-за вещи, которую ты сам себе и выдумал? — Я это не выдумал. Я действительно так себя чувствую. Ты никак это не проявляешь, пропадаешь на пару дней, встречаешься так, будто одолжение делаешь — что я ещё должен думать? Что всё хорошо, прекрасно и замечательно? — Да боже, — Дима хватается за голову и трёт виски, будто они болят. — Я же объяснял тебе уже, что мне тяжело сейчас: и с родителями, и с учёбой. Я пытаюсь контролировать свою жизнь, но из рук всё просто сыпется, и я ничего не понимаю, правда. Возможно, я в последнее время отвратительно себя веду, но я пробую это исправить. Хорошо? Звучит правдоподобно. Очень. Даже хочется поверить, учитывая, какое у Димы несчастное и почти (ничего себе) виноватое лицо. И действительно, сказать бы, что всё хорошо, прорвёмся, и не с таким справлялись, вернуться в квартиру, найти выпить и оставшийся вечер шутить над Сашей шутки и смотреть, как он бесится, но. — Почему ты мне соврал? — Что? — у него на долю секунды в глазах паника. — В чём? — Твой отчим выписал больничный. Он у тебя был. Почему ты мне соврал? — Ты общаешься с Сашей, да? — Дима вздыхает как-то грустно. — Общаюсь. Не переводи тему. — Да я не знаю, — он всплёскивает руками и буквально теряется. — Просто почувствовал, что хочу так сделать. — Хочешь? — Андрей в осадок выпадает. — У меня проблемы из-за этого были — и удивительно, что только у меня! Ты чем думал? — Да не думал я! — вспыхивает он. — Просто ты заговорил про книжный клуб этот, про то, как с ними весело, и меня это так. разозлило. Я просто злился на тебя, понятно? — За что? За то, что я общаюсь с другими людьми? — Да ты не понимаешь, — он тараторит, пытаясь объяснить, но получается ещё хуже. — Ты же не знаешь, какие они. Вдруг они сделают тебе что-то плохое. — Ты помешанный, — констатирует Андрей. — И в этой ситуации только ты сделал мне что-то плохое. — Да Андрей! — Даже не разговаривай со мной больше! — кричит ему Андрей, сбегая с лестницы прямиком на улицу без куртки — благо, что с телефоном в кармане, и становится понятно, что ловить его там будет бесполезно.***
Дима чувствует себя героем мема «я немного опаздываю — я неприлично опоздаю — я не приду», когда подходит к нужному дому где-то через час после назначенного времени, потому что действительно закрадываются мысли развернуться и пойти домой — вот кто его там ещё ждёт. Но Вселенная, кажется, милостива сегодня: видимо, это какой-то кармический эффект за пережитый дополнительный урок по русскому и сделанную уборку (собственно, вот они — эти два часа), и первое, что он видит, как только навигатор спокойным голосом ему говорит «вы прибыли» — это Андрей, пытающийся закурить у подъезда. Может, это и не самая хорошая идея, но что-то заставляет подойти. — Привет. — Помоги, а, — вместо приветствия раздражённо бросает Андрей, протягивая ему зажигалку с колёсиком. Дима не курит — и хочет об этом уже сказать — и это шайтанское устройство с колёсиком в руках едва ли держал, но желание произвести впечатление одерживает верх, и с третьего раза зажигалка щёлкает и вспыхивает — даже похвалить себя хочется. — От души, — отзывается он и прикуривает. — Что-то случилось? — дурацкий, наверное, вопрос, и даже приятелями их до сих пор считать нельзя, но верится в лучшее. Андрей неопределённо мотает головой, потом отмахивается, но всё-таки говорит «да», правда, без особой охоты. — Погнали отсюда? — вдруг выдаёт он и поднимает взгляд. — Куда? — опешивает Дима, который, вообще-то, только пришёл. — Куда угодно. Можем просто по району потаскаться, если метро уже не работает. — Скоро закроется, — Коваль бросает взгляд на часы. — У тебя куртка хоть есть? — Я там оставил. Подержи, — он протягивает сигарету (какая экономия); соприкасаются пальцами, и чувствуется, насколько у Андрея руки холодные — интересно, если предложить ему своё пальто, он сильно удивится? — Сейчас всё будет. Минут через десять они уже стоят за домом, с другой стороны, и с открытого балкона кто-то скидывает куртку, которую Андрей славливает на лету. — Если это не твоя — не обессудь! — раздаётся следом. — Да плевать, куртка и куртка! — кричит он в ответ, но Саша, наверное, этого уже не слышит и снова скрывается в квартире. — Удобно, — резюмирует Дима и поправляет рюкзак; у Андрея все вещи распиханы по карманам, и он лишний раз проверяет их наличие. — Пошли? — Просто прямо? — Что-то не нравится? — Нет, — отмахивается Дима. — Вообще без разницы. Начинают с обычного парка за домом, вполне тихого: попадается только пара собачников; какое-то время рассуждают над тем, как сложно заставить себя куда-то выйти в целом, не то что ещё и вывести собаку. — Ты какими судьбами тут хоть? — интересуется Андрей, когда понимает, что они молчат уже минут пять, просто меряя шагами плитку уже ближе к выходу из парка. — Лёша позвал. Квашонкин, если вы вдруг знакомы. — Ты знаешь Лёшу? — его этот факт, кажется, удивляет. — Мы ходили на шахматы пару лет назад, — поясняет Дима. — На первом же занятии поспорили, пат это или мат, и начали общаться. Звучит очень похоже на Лёшу — Андрей его, конечно, толком и не знает, но что-то ему подсказывает, что всё именно так. — Не знаю, что меня удивляет больше: тот факт, что Лёша ходил на шахматы или тот факт, что ты ходил туда же. — Ты такого плохого обо мне мнения? — Нет, — Андрей с прищуром оглядывает его с ног до головы. — Возможно, я не лучшего мнения о Лёше, — Дима поднимает на него вопросительный взгляд, и он тут же исправляется. — Но это не моя история. Дима понимающе кивает. — А вы как познакомились? — Он в книжном клубе с моим другом детства. И я там же. С недавних пор. Вроде. — Вроде? — переспрашивает он. Андрей будто не особо уверен в том, что говорит, и это заставляет его смущаться — клятва на мизинчиках, что ничего более милого Дима давно не видел. — Ну, я не уверен, что они меня приняли. И надо сначала прийти хоть на одно собрание. Мелькает очень интересная идея вступить в книжный клуб прям этим вечером — Лёша явно будет не против (до первого случая, где они поспорят, аллегория попалась в тексте или метафора). А спонсор популяризации чтения в одиннадцатом классе — влюблённость в одноклассника. Влюблённость в одноклассника — несите сюда вашего Булгакова, будем производить впечатление. Незаметно для себя доходят до детской площадки в незнакомом дворе: обычной, таких в городе тысячи; минуют тренажёры и оказываются у детской карусели с рулём посередине и четырьмя сидениями по краям. На одно падает Андрей, на противоположное — Дима, и рядом приземляется его рюкзак. Карусель раскручивается, и над головой ходуном ходит почти чёрное бескрайнее небо без единой звезды — в городе их всегда плохо видно. У Димы в голове почему-то играет заевшее «над тобой сияет солнце, разливается алкоголь», хотя над головой у них только полумесяц, а весь алкоголь остался на вечеринке, с которой они сбежали. Странное ощущение какой-то свободы, будто никаких обязанностей не существует, послезавтра не в школу, и вообще всё впереди, а жизнь прекрасна и удивительна. — Ты меня таким же бестолковым, как все, считаешь? — интересуется вдруг Андрей абсолютно серьёзно, смотря прямо в глаза. Хочется снова возразить, что не все, но Дима вдруг понимает — вопрос именно про него, а не про кого-то ещё. — Не считаю, — и расшифровывает. — Я не знаю, что у тебя случилось, но это не делает из тебя плохого человека. — А по-моему, я просто дурак, — улыбка от него от уха до уха, и он с ногами забирается на сидение. Говорит он так, будто спорить с этим фактом нельзя — Дима и не решается. — Считается же, что люди готовы на всё ради любви, — продолжает Андрей. — Но почему-то никто не говорит о том, на что люди готовы, чтобы почувствовать, что их любят. Даже если это не так. — Никто ведь не учил, как это работает, — Дима поправляет спадающую шапку. — И никто не объяснял, что твоя ценность не определяется тем, любят тебя или нет — она всегда есть. Это просто тот жизненный эпизод, который должен был тебе это объяснить, чтобы дальше стало проще. — Как будто нет способа усвоить всё это полегче. — Зато эффективно. — Эффективно, да, — соглашается Андрей. — Осталось понять, кто теперь оплатит мне психотерапию. — Вот тут не помогу, — смеётся Дима. — Сам ищу. Есть что-то, что я решить не способен. — Что? — Андрею, кажется, действительно интересно его слушать. — Даже когда ты это осознаёшь, потребность в том, чтобы тебя любили, никуда не девается. Ещё немного — и я заведу кошку. — Зови выбирать имя, — фыркает Андрей. — Тем более, что я помню, где ты живёшь. — Хорошая память, — отмечает Дима. — Приходи. Тем более, что в прошлый раз, правда, так себе посидели. — Да, прости, — Андрей неловко перебирает волосы, и те по-дурацки лезут в глаза. — Я думал, что ты будешь спрашивать, что случилось, а мне этого очень не хотелось. Наверное, стоило нормально объясниться. Странно, что после этого ты всё ещё не думаешь, что я дурак. — Всё в порядке, — заверяет он. — Но я бы не стал лезть, если бы ты сказал, что не хочешь разговаривать. — Ты откуда такой понимающий выбрался? — спрашивает Андрей мягко, как бы в шутку, но ответ ждёт. — С сорок третьего трамвая, — отбивает Дима. — Но там больше таких не осталось, я последний. «Забираешь? — Забираю», буквально напрашивающееся в этой ситуации, остаётся непроизнесённым — даже если считать это шуткой, для таких шуток ещё рано. Карусель раскручивается снова, волосы также лезут в лицо, и голова кружится среди гаснущих окон домов во дворе. Катаются, скорее, чтобы заполнить пустоту, хотя Андрей в какой-то момент обнаруживает, что ему и молчать комфортно. Дима не докучает, даже когда просто сидит рядом и забавно пытается удержать шапку на голове, потому что не лезет с вопросами, и — иронично — ему-то и хочется всё рассказать, все последние несколько месяцев, даже если придётся просидеть до утра. Наверное, это плохая идея, но мысли в голове скачут одна за другой, и им уже просто нет там места. — Мне всегда казалось, что любовь нужно заслуживать. Дима перестаёт отталкиваться от земли правой ногой, чтобы аттракцион крутился дальше, и поднимает на него взгляд; информация из разряда «ничего себе», но он не перебивает. — А я не заслуживаю. Вот какой-то я не такой. Все молодцы, все такие, а я нет. И вот, собственно, где я сейчас — это не могло ничем хорошим закончиться и не закончилось. — Так говоришь, будто ничего исправить не получится и завтра мы все умрём, — фыркает Дима. — Тебе даже восемнадцати нет. К тому же, осознание проблемы — первый шаг к её решению. А на психотерапию накопим. — Интересно, у психотерапевтов нет тарифов, как у репетиторов? Чтоб в группах дешевле. Диме всё ещё нравятся его шутки, но смеётся он тихо — комедия грустная, как по Чехову. — А мне кажется, я любить не умею, — говорит он вдруг. — Влюбляться умею, а любить не могу. Раз на то пошло. Интересно, это можно считать предупреждением? — Я впервые не знаю, как тут пошутить. — Я тоже. — Почему ты так думаешь? — Потому что я не знаю, как это. Что это вообще такое — любить кого-то? Откуда я должен знать, могу я так называть свои чувства или нет? — По-моему, ты можешь называть свои чувства так, как тебе хочется, потому что они твои, — разводит руками Андрей. — Я тоже так думал. Но почему-то то, что я считаю любовью, остальные люди считают манипуляцией. — Если тебе это поможет, я так не считаю. — Отлично, теперь нас двое, — ему, правда, смешно. — Но спасибо. Светает в пять с чем-то утра: наконец-то становится видно что-то дальше пяти метров (хотя, может, это недостаток витамина А). Они сидят у полузаброшенной голубятни на районе, прямо на траве — и без разницы, что сырая (кто там что говорил про отмороженные почки?) — и смеются с какой-то Диминой истории про Серёжу, потому что про себя истории уже кончились; по крайней мере те, которые хочется рассказывать своей влюблённости при первом нормальном знакомстве. Ту, где он прыгал с крыши бани в снег прошлой зимой, точно стоит приберечь на потом — чем позже, тем лучше. Рядом только какая-то кирпичная коробка — на картах такие подписаны как «административное здание» — закрывающая от остального мира, и перед ними только парк, ещё пустой, но, скорее всего, ненадолго. Андрей достаёт из пачки очередную сигарету, уже четвёртую за ночь — не то чтобы Дима считал, но да — и прикуривает. Ему такое не идёт (никому такое не идёт), но сам по себе он выглядит как картинка, чья-то сохранённая в вк. — Слушай, дай сфоткаю, — решается Дима и тянется в карман за телефоном — почти разряженным, но этого хватит. — Меня? — он удивляется. — Ну, не голубей же, — язвит Дима. — Не двигайся. Фотографии даже без обработки выходят красивыми, только бы это дурацкое граффити с заднего плана убрать, но и без этого похоже на искусство. — Скинешь потом? — интересуется Андрей. — А? — Дима немного подвисает, разглядывая получившееся фото в галерее; забавно замирает, оставив у уха руку, которой поправлял волосы. — Б, — Андрей улыбается. — Фотографии скинь потом. Тебе домой не пора? Дима как-то растерянно кивает головой: надо бы, но ему совершенно не хочется. Андрей поднимается на ноги и протягивает ему руку: — Пошли, я тебя провожу. — Как будто тебе домой не надо. — У меня всем плевать, — как-то легко поясняет он. — Ты хоть маме отписался? — Мама спит, — отзывается Дима, всё же хватая его за руку. — Отлично, значит, разбудим. Он руку отпускает будто не сразу, и у Димы всё чаще всплывают мысли, что он всё понимает. Понятное дело, вряд ли бы что-то, кроме влюблённости, могло заставить его всю ночь таскаться с Андреем по району и рассуждать о травмах, но это неприятное осознание, будто ему что-то испортили. Есть вещи, которые хочется говорить, а не ждать, пока тебя и без этого поймут, и Андрей должен был услышать, что Дима к нему что-то чувствует, а не угадать. Несправедливо. — Пошли на свидание. — Что? Андрей, явно решивший, что ему послышалось, отрывается от разглядывания только распустившихся листочков на рябине у Диминого подъезда. — Не так сказал, — Дима трёт виски. — Ты мне нравишься, и я хочу тебя куда-нибудь пригласить. Пойдёшь? — У меня только этим вечером закончились отношения, и я даже не уверен, что я об этом другому человеку сообщил, — выпаливает он виновато, перекатываясь с пятки на носок в своих старых кроссовках. — Понял, — говорит Дима и делает шаг назад. — Прости, не знал. Тогда забыли, ничего страшного. До понедельника. — Я не сказал нет, — отмирает Андрей. — Ты и да не сказал. — Справедливое замечание. Можно мне подумать? — Можно, — соглашается Дима. — Теперь до понедельника? Андрей тяжело вздыхает: так, как будто большей глупости в жизни не видел, и заключает его в объятия.***
Вряд ли хоть что-то из того, что он делал в последнее время, можно считать хорошей идеей, но эти первые шаги к восстановлению кажутся очень правильными. В кои-то веки чувствуется уверенность в том, что он собирается сделать. Наверное, ему просто нужен был взгляд со стороны, чтобы переосмыслить всё, что происходит, и ему нужно было это наивное признание, чтобы понять, что к нему могут что-то чувствовать. Может, это и глупо, но это дало ему поверить, что в нём есть какая-то ценность; что его ещё не раз полюбят, как бы ни казалось, что всё наоборот. «Просто хочу подтвердить, что мы расстаёмся. Я на тебя не злюсь, но понять не смогу». Сообщение приходит Диме буквально на следующий день, превращая все отправленные им объяснения в прочитанные. Андрей в их текст не вникает — правда, не хочет слушать и не думает, что услышит что-то новое. «Забери свои вещи у Саши и не приходи ко мне больше», — прилетает в ответ довольно быстро. Справедливо. Андрей, конечно, не думал, что они когда-либо расстанутся вообще — всем же хочется верить в первую любовь навсегда — но это не так плохо, как могло бы быть. Они не кроют друг друга последними словами, не пытаются выяснять отношения и спасать то, что восстановлению не подлежит. Почти взросло и здорово, не считая обстоятельств, в которых они к этому пришли. Хочется самого себя осуждать где-то в глубине души за то, что он, только закончив одни отношения, идёт пытаться в новые, но он об этом подумает как-нибудь потом; сейчас самое время делать то, что хочется. На вторник он впервые старается сделать домашнее задание: тратит несколько часов на одну только математику, делает кучу ошибок, переписывает и надеется, что мозг не атрофировался за это время — на репетиторов ни времени, ни денег. Наверное, этот день стоит обвести красным кружочком в календаре; может, кто-то из учителей так и сделает. Наступает конец апреля, в кои-то веки теплеет, и думать об учёбе становится всё труднее, так что на то, как Андрей впервые за два месяца решает у доски уравнения, почти никто не обращает внимания. Он немного путается — всё-таки, не вся школьная программа всплывает в голове сразу — и Дима старается не подсказывать с четвёртой парты и вообще на него не смотреть. Видно, что он нервничает — Серёжа хлопает его по колену раз в пару минут, потому что он не может перестать дёргать ногой и задевать всё вокруг. После пятого урока все спускаются в столовую; Андрей вылавливает Диму ещё до очереди на раздачу сомнительного картофельного пюре с не внушающими доверия котлетами и буквально светится от счастья; за рукав чёрной рубашки хватается, привлекая внимание. — Я пойду с тобой на свидание, — выпаливает без всякого приветствия. Наверное, светиться от счастья — это заразно. Еле дожидаются субботы — решают никуда не ходить в будний день, потому что после учёбы под конец года хочется лечь и лежать часов сорок. Всё сходится будто специально: день оказывается тёплым, и они едут в парк чуть ли не на другой конец города. Всю дорогу в метро Дима стоит, держится за поручень и думает, не выглядит ли он как дурак из-за того, что надел шапку. В итоге приходит к выводу, что выглядит, а потом Андрей говорит, что его причёска в шапке выглядит круто, и Дима этим фактом почти гордится, хотя причёску ему обеспечил ветер на выходе из дома. — Куда мы идём? — спрашивает Андрей, когда они проходят и озеро, и аттракционы. Ему думается, что он никогда не был на нормальном свидании в прямом смысле этого слова, и это всё — какая-то другая романтика. Дима нервничает даже тут, думает, что что-то может пойти не так, хотя Андрей время от времени напоминает, что будет рад в любом случае. Они приходят в кинотеатр под открытым небом. Сидят на скрипучих стульчиках, взяв один плед на двоих (тот в какой-то момент почти полностью переходит Андрею, у которого ни шапки, ни нормальной куртки, ни теплообмена, судя по всему) и едят вишнёвый мармелад из большого пакета, притащенного Димой с собой вместо попкорна. Половину диалогов Андрей пропускает мимо ушей, слыша только, как у него колотится сердце — это впервые кажется хорошим признаком, и он пытается усесться так, чтобы стечь головой Диме на плечо, но как-нибудь незаметно. Уже после заката они на первой попавшейся скамейке, подогнув под себя ноги, чтобы сидеть лицом друг к другу, едят клубничное мороженое из ближайшего ларька, запивая лимонадом из одной бутылки на двоих, и что-то такое в этом есть — щемяще очаровательное — что Андрей вдруг говорит: — Мне кажется, ты умеешь любить. — А мне кажется, ты не дурак. И Андрей смеётся.