Сцена поцелуя

За окном шёл мелкий дождь. Тихий и почти невидный невооруженным глазом. Наюки был по природе своей очень зависимым: от людей, от еды и даже погоды. Этакий человек-измеритель окружающего мира. Поэтому стоило первым капелькам упасть на недавно покрашенный подоконник, как блондин, тут же будто разом растратив все свои силы, уснул, свернувшись калачиком в куче пледов. Хошитани лежал на втором ярусе кровати и лениво водил пальцем по корешку потрепанной книги. Фолиант был среднего размера, с твердым кожаным переплётом и небольшой шёлковой лентой вместо закладки. Книгу ему одолжил пылающий страстной любовью к английской драматургии Юзуриха. Пресловутый Уильям Шекспир. Ромео и Джульетта. Можно сказать, что это была Симфония номер пять в мире театрального искусства. То, что буквально является высшим благом и злополучным проклятием. Никто из его друзей не мог понять: как обычно позитивный и воодушевленный, готовый браться за любую работу парень мог так яро сопротивляться чему-то столь привычному им всем. О, да – он буквально не выходил на сцену. Они были актёрами, пускай и только начинающими. Актёрами театра и балета. И что, как не знаменитое произведение английского поэта и драматурга должно было украшать репертуары юных дарований? Это было всеобщее правильное мнение. Однако Юута был с ним не согласен. Как можно так искреннее восхищаться массовыми смертями? С таким трепетом говорить о ненормальной больной любви?! Джульетте было тринадцать – она была ребёнком! Ребёнком, наивно верящим в абсурдность романтичной смерти! И почему-то все смотрят в недоумение, когда он искренне отказывается играть проклятого Ромео. Он ещё раз лениво прошёлся по странице с текстом, смысл которого пытался уловить, загнул уголок желтеющей страницы и отложил рукопись. Юута тихо спустился со своей кровати, стараясь не разбудить спящего на первом ярусе Тоору и вышел из комнаты. Ему надо пройтись – проветрить голову. Он неспешно прогуливался по опустевшим коридорам. Всё общежитие как будто вымерло. Вечерело, и из-за дождя за окном совсем ничего нельзя было разглядеть. Может именно поэтому все попрятались по своим комнатам. Было в той сырой темноте за окном что-то, пугающее… Было очень тихо. И каждый его шаг по скрипучему старому полу, казалось, был слышен на всем этаже. Хошитани всё время останавливался, чтобы посмотреть на висящие на стенах портреты. Когда ты в спешке, запинаясь на ровном месте, бежишь на утреннюю репетицию, которую благополучно проспал, или возвращаешься выбившийся из сил за полночь с самой последней, почему-то желание пялиться на лицо бородатых дядечек, которые написали кучу лишних строчек, – по твоему скромному мнению – именно в твоём случае зачем-то густо приправляя это массой невозможно длинных и сложных эпитетов, не очень-то велико. Сейчас, конечно, тоже резко проснувшегося искусствоведа он в себе не открыл, но какое-то меланхоличное настроение, вызванное тихим стуком капель из приоткрытого окна в конце коридора, заставляло его подолгу всматриваться в висящие на стене строгие лица. Они все были такими статными, недвижимыми и до ужаса похожими. Каждый драматург смотрел искоса, вздернув нос так, будто каждый из них был королем Франции или Англии. Скажем, правил вместо Людовика четырнадцатого. Кажется, при нём было восстание гугенотов, или же нет… Возможно, ему стоило чаще бодрствовать на уроках истории. Или же хотя бы равномерно распределять «сон на уроках» на разные предметы. Географию, например, он знает итак неплохо. Он немного отошёл в своих мыслях от мучавшего его весь вечер отрывка, но… Боже, даже лицо этого человека вызывает в обычно мирном и дружелюбном парне непонятно откуда взявшееся раздражение. Уильям Шекспир. Ни отблеск ламп на стекле, ни обманчиво простенькая и лаконичная рамка не давали обмануться. Этот сумасшедший старик, презирающий все законы морали и принципы… Прямо сейчас смотрел на него своими пронзительными глазищами. Накрахмаленный холеный воротничок и эти его чертовы гусарские усики… Какой же он урод! Хошитани схватил свои волосы и изо всех сил оттянул их в стороны. Тяжкий вздох, и его лоб встречается со стеной. Больно… Он сам не понимает, что с ним происходит. Но это бесит его… Его мысли вернулись к предстоящей пьесе. Точнее пробам. Несмотря на то, что в их академии учились исключительно парни, они часто ставили и такие постановки и мюзиклы. Представить в своих руках кого-то хрупкого, изящного и нежного. Кого-то, кто будет держать своими узкими ладонями его собственную. Он сжал бы маленькое тельце, прижал бы к себе, скрывая от всего мира, и после подарил бы поцелуй. Может, он смог бы, если бы чувствовал нечто подобное будучи Хошитани Юутой, а не Ромео Монтекки. Он чувствовал, но… Он вновь продолжил свой путь. Комнаты, которые попадались ему по пути, были отданы незнакомым ему ребятам, поэтому он просто продолжал вышагивать вдоль знакомых стен, изредка поднимая взгляд с узора на полу на мелькающие дверные таблички. Часто он даже не читал имена, написанные на них. Неожиданно для себя, он дошёл до репетиционных. Ребята хорошо потрудились на неделе, поэтому сегодня у них был законный выходной: зал должен был быть пуст. И всё же чуткий слух шатена уловил тихие вибрации голоса. Он явно был здесь не один. Юута тихо отодвинул дверь и заглянул в щель. Белый костюм команды Юзурихи и копна черных волос. Рику. Агеха сидел на первой у сцены ступеньке. Опираясь на правую рук, отставленную назад, он склонился над левой, в которой зоркий глаз Юуты уловил знакомую книжицу. Точно, кажется, у наставника Рику было два экземпляра этого эстетического ужаса. Хошитани решил подойти поближе, чтобы узнать, какую именно часть репетирует младший, и с удивлением для себя понял – нежный голос близкого друга произносит строчки мучительно болезненного и смущенного признания тихого обожания маленького девичьего сердца дочки Капулетти. Неожиданно, но Юута не испытал ни грамма отвращения от этих слов. Может, дело в том, что «Джульетта», стоящая перед ним, была другой? «Она» была старшее, спокойнее и печальнее. Словно бы та безнадежная любовь, скрывающаяся в лиловых глазах и тихом шёпоте, обращенном в пустоту, не была игрой – душераздирающей реальностью, с тихим треском разбивающей хрупкое сердце брюнета. Юута, словно завороженный игрой юноши, подходит к брюнету, наклоняется к нему и аккуратно заводит переднюю прядь удивленного парня за ухо: — Когда рукою недостойной, я осквернил святой алтарь… Шатен медленно берет хрупкую ладонь брюнета в свою и смотрит прямо ему в глаза. Растерянный Рику мгновенно ориентируется и сжимает её в ответ. Юута продолжает: — Верни его… Верни мой грех… Агеха прикрывает глаза. Хошитани наклоняется к нему, и их уста сливаются в поцелуе. Брюнет немного вздрагивает. Вы знаете, какие на вкус девственно-чистые губы? Такие нежные, робкие и подрагивающие от волнения. Шатен мягко забирает сценарий из рук Агехи и притягивает ещё ближе к себе – между ними не остаётся и сантиметра. Брюнет несмело кладет ладони на затылок. Они целуются, не торопясь: мягко трутся губами, лишь на несколько мгновений отрываясь друг от друга, чтобы вдохнуть и вновь вернуться к манящим устам. Через несколько минут Агеха отрывается от него и, переборов смущение, продолжает: — Где вы научились так целоваться? Хошитани посмотрел на него и улыбнулся: — На этом моменте нас должны прервать. Как жаль, что у нас нет третьего участника репетиции. Агеха взволнованно смотрит на него и сжимает руки на затылке сильнее. — Почему эта сцена? Юута вмиг становится серьезным. На несколько минут отводит взгляд и замолкает. Тишина. Но после он вновь возвращает ему свое внимание: — Агеха, ты очень красивый. Но вы с Джульеттой совсем разные. Ты не подходишь на эту роль. – Рику разочарованно вздохнул, но Хошитани не дал ему углубиться в тревожные мысли. – Капулетти была безумной девушкой готовой умереть ради любви. Ты не такой, Рику. – брюнет вздрогнул. Хошитани впервые назвал его по имени. – Ты чистый и добрый. Светлый. Ты готов не умереть, ты готов жить ради любви. И я искренне восхищаюсь тобой. Я влюблён в твою игру. Рику покраснел и задрожал от волнения. Он в спешке облизал пересохшие губы и поспешил ответь: — Я тоже… Тоже люблю твою игру. Поэтому сыграй со мной. Я знаю, что ты не любишь эту пьесу, но… Стань моим Ромео. Я хочу только с тобой… — Хорошо. Если ты пообещаешь мне, что ни с кем не будешь репетировать эту сцену. Я хочу быть единственным, кто касался этих губ. – он притянул лицо младшего к себе. Брюнет сократил оставшееся расстояние. Что ж, возможно… Возможно… Шекспир не так плох. Кто знает, когда бы Хошитани смог признаться в любви, если бы не извращенные мысли английского драматурга.