bittersweet

      — Покажешь мне мастерство своего клана, а, Казуха?       Неуверенные слова прозвучали откуда-то сверху и легонько коснулись острого слуха молодого ронина.       Лежавший на прогретой солнцем траве юноша лениво приоткрыл глаза на родной, но внезапный звук своего имени и, сморгнув подступившую дремоту, с прозрачным любопытством оглядел заговорившего спутника.       Томо — его верный друг — стоял рядом, спрятавшись в бледной тени дерева. Он опирался спиной о тонкий ствол клена и, лишенный всякого спокойствия, поглаживал кошечку, которая, будто бы пытаясь утешить хозяина, ласково мурчала в ответ на неловкие прикосновения.       — Меня смущает твой энтузиазм, но я научу тебя всему, что знаю, — мягко промолвил Каэдэхара, хотя лицо его просияло твердостью.       Молодой ронин тотчас поднялся с земли, слегонца потянулся к небу и позволил прохладному ветру огладить свои румяные щеки. После минутной подготовки Казуха ловко выудил катану из кленовых ножен и принял боевую стойку: согнулся слегка в коленях, а клинок завел за спину, будто приготовился к нападению. Воздух вокруг его меча резко загустел.       Опустив насторожившуюся кошечку наземь, Томо выступил вперед, в растерянности поджав и без того тонкие губы. Травинка в его рту робко колыхнулась. Самурай повторил позу Казухи, однако неуклюжесть и неуверенность сочились из каждого его движения. Мысли Томо были полны смятения, и это не могло ускользнуть от внимательных багряных глаз.       — Ты слишком скован, — подметил Каэдэхара. — Что-то тревожит тебя.       Казуха не задавал ненужных вопросов, а лишь утверждал, и эта его проницательность заставила спутника поежиться.       — Ты прав, друг мой, меня долгое время терзает любопытство. Как думаешь, для чего людям служит клинок?       — Я думаю, меч в руках воина должен нести справедливость, а не гибель. Гордыня и погоня за славой не должны затмевать рассудок, — Каэдэхара пожал плечами, — вот и вся истина.       — Ты немногословен, как всегда, но твой ответ весьма емкий, — Томо улыбнулся краешком губ и, довольный, посмаковал кончик травинки. К нему в одночасье вернулись его расслабленное состояние и детская безмятежность, которые извечно струились в нем и которые всегда нахваливал Казуха.       Молодой ронин, однако, сразу же догадался, к чему был прошлый вопрос, и чужая радость его смутила, забурлив в сердце неприятным чувством.       — Ты же не собираешься… оспаривать новые законы сегуна?       Томо сразу же разразился смехом, ясным и громким. Казуха сжал кулачки, но не отвернулся, смотря строгим багрянцем на хохочущего друга.       — Ни в коем случае! Хоть я и встревожен тем, что происходит, но не намерен действовать безрассудно. К чему такой вопрос, Казуха? Неужели ты беспокоишься обо мне? — на лице повеселевшего Томо просияла неоднозначная ухмылка, а сам самурай покрылся едва видимым румянцем.       — Да, беспокоюсь. И… я понимаю твои тревоги, — Каэдэхара отвел багряный взгляд от искрящейся улыбки спутника. — Указ Сакоку суров, однако нам достаточно сменить имена, и мы сможем крепко спать под теплым солнцем.       Голос Казухи в то мгновение, казалось, прозвучал беспристрастно, но Томо удалось выудить из четких слов размытый намек — не стоит бросать вызов молнии.       Томо уж было приоткрыл рот, собираясь кое в чем признаться, но внезапно с верхушки стройного клена донеслось жалобное мяуканье, и друзья поспешно закончили свой разговор.

***

      Темнота наступала быстро, поэтому странствующие самураи еще к заходу солнца спрятались в заброшенной сельской хижине подле моря, неподалеку от острова Рито.       Перед самым сном Томо предложил Казухе немного выпить. День выдался неспешным, поэтому было бы кощунством не распробовать саке, который Каэдэхара купил утром на свои скромные пожитки.       Саке оказалось полусладким — глаза полузакрытыми.       Разморившиеся спутники сидели на соломе в углу прохудившейся комнатки и под легким опьянением тихо обсуждали свои мечтания. Белоснежная кошечка дремала на мягких сумках и иногда недовольно приоткрывала глазки от звона керамических чашек.       Едва уловив чужой лепет, прищурясь, Каэдэхара вдруг всмотрелся в тонкое, почти красное лицо друга и в его узкие черты, которые прозрачно складывались в скованную улыбку. Молодой ронин уже давно подметил, что Томо в последнее время стал полон беспокойства: он дышал как-то сбивчиво и резко, а его губы часто подрагивали и неосознанно поджимались. Видимо, Томо всем своим существом предчувствовал, что их с Казухой пути вот-вот должны были разойтись. Даже природа порой намекала сквозь шелест листьев о возможной разлуке.       Казуха, однако, старался не забивать голову пустяковыми переживаниями. Он стойко уверял себя, что тяжесть прощания переболит глухим бризом в груди и тоска рано или поздно уймется. Как-никак, судьба обязательно сведет самураев вновь. Крепость их отношений — единственная вечность, к которой Каэдэхара желал стремиться.       Пока ронин пребывал в глубинах своего сознания, раскрасневшийся от алкоголя Томо с испаряющейся неуклюжестью наклонился вбок и неожиданно прислонился губами к белоснежной макушке Каэдэхары. Следующий поцелуй он уже оставил на теплой щеке. Лавандовый аромат, перебитый запахом саке, вскружил несчастному Казухе голову, и в груди ронина больно и гулко застучало сердце. Каэдэхара плохо знал язык цветов, но точно помнил, что лаванда, сулившая одиночество, всегда робко шептала: «Воспоминания о тебе — моя тихая радость».       Юноша, весь переполнившись страхом расставания, отчаянно взял лицо Томо в руки и потянулся к нему, нетерпеливо соединяя губы в пылком поцелуе. Сердце Томо в одночасье заискрилось безудержным желанием, отчего он сильно, с колящим чувством внутри прижался к чужим устам. Красная нить на хаори Казухи ненавязчиво зацепилась за украшения Томо, пока два странника беспорядочно хватались друг за друга, неосознанно прощаясь горячими поцелуями.       — Я слышал, как крепчает ветер, — меланхолией заговорил Казуха в чужие губы, — близится буря.       Томо кивнул, но в ответ не произнес ни слова. Он оставил последний смазанный поцелуй где-то на лбу Казухи, а затем принялся спокойно готовиться ко сну, будто все случившееся в заброшенной хижине его не смущало и было мерцающей частичкой угасающего видения.       Возможно, так оно и было.       На утро Каэдэхара обнаружил лишь мятую записку под рукой, горстку монет и тягучее чувство обиды в груди.