Коллекционер

*** Когда он приезжал из частной школы домой на каникулы, я мог видеть его чуть не каждый день: дом их стоял через дорогу, прямо против того крыла Ратуши, где я работал. Он то и дело мчался куда то, один или вместе с сестренкой, а то и с какими нибудь молодыми людьми. Вот это мне было вовсе не по вкусу. Иногда выдавалась минутка, я отрывался от своих гроссбухов и папок, подходил к окну и смотрел туда, на их дом, поверх матовых стекол, ну, бывало, и увижу его. А вечером занесу это в дневник наблюдений. Сперва обозначал его индексом «Х», а после, когда узнал, как его звать, «Ю». Несколько раз встречал на улице, а как то стоял прямо за ним в очереди в библиотеке на Кроссфилд стрит. Он и не обернулся ни разу, а я долго смотрел на его затылок, на его пушистые волосы, собраные в небольшой хвостик, темного оттенка, шелковистые, словно кокон тутового шелкопряда. И пока он не стала гостем здесь, в моем доме, мне только раз посчастливилось увидеть эти волосы свободно распущеными и безумно мягкими. У меня прямо горло перехватило, так это было красиво. А в другой раз, в субботу, я поехал в Музей естественной истории, в Лондон, и мы возвращались в одном вагоне. Он сидел на третьей от меня скамейке, ко мне боком, и читал, а я целых полчаса на него смотрел. Смотреть на него было для меня ну все равно как за бабочкой охотиться, как редкий экземпляр ловить. Крадешься осторожненько, душа в пятки ушла, как говорится… Будто перламутровку ловишь. Я хочу сказать, я о нем думал всегда такими словами, как «неуловимый», «ускользающий», «редкостный»… В нем была какая то утонченность, не то что в других, даже очень хорошеньких. Он был — для знатока. Для тех, кто понимает. В тот год, когда он еще в школу уезжал, я не знал, кто он и что. Только фамилию отца — доктор Хакуя, да еще как то слышал, говорили на встрече секции жесткокрылых, что вроде мать у него попивает. И правда, раз встретил его мамашу в магазине, слышал, как она с продавцом разговаривает — голосок жеманный, фу ты ну ты, тон барский, и видно сразу, из тех, кто не дурак выпить: штукатурка с лица чуть не валится и всякое такое. Ну а потом в нашей городской газете напечатали, что он получил стипендию в Лондонском художественном училище и какая он умен и способен. И я узнал его имя, красивое, как он сам, — Юичиро. И узнал, что изучает искусство. После этой статьи все сразу пошло по другому. Вроде мы как то сблизились, хотя, конечно, не знали друг друга в том смысле, как это обычно бывает. Не могу объяснить, отчего да почему… только как я его впервые увидел, сразу понял: он — единственный. Конечно, я не окончательно свихнулся, понимал, что это всего лишь мечта, сновидение, и так оно и осталось бы, если бы не эти деньги. Я прямо грезил средь бела дня, придумывал всякие истории, вроде я его встречаю, совершаю подвиги, он восхищается, мы становимся ближе и всякое такое. Ничего дурного и в голове не держал. Потом только. Но это я еще объясню. В грезах этих он рисовал картины, а я занимался своей коллекцией. Представлял себе, как он меня любит, как ему коллекция моя нравится, как он рисует и раскрашивает свои картины. Как мы с ним вместе работаем в красивом современном доме, в большущей комнате с таким огромным окном из цельного стекла, и вроде собрания секции жесткокрылых в этой комнате проходят. И я не молчу, как обычно, чтоб ненароком не сморозить чего, и мы с ним — хозява, и все к нам с уважением. И он такой красивый — темные волосы, изумрудные глаза, — что от зависти все мужики зеленеют, прямо на глазах. Ну конечно, эти все приятные мечты таяли, когда я видел его с одним парнем, самоуверенным, наглым, из тех, кто позаканчивал частные школы и теперь раскатывают в спортивных автомобилях.