Она, божественная

      Казалось бы, что может сделать тебе бог, аватаром которого ты стал?       Ответ прост: многое.       От самого безобидного — сверкнуть лунным бликом в твоих зрачках и вселиться в твое тело — до самого страшного.       Самое безобидное Артур видит на суде Эннеады. Человек, который не знает своего имени, ничего не знает о себе вообще — кричит не своим голосом, нелепо взмахивает руками, дергается неуклюжей марионеткой, пока Хонсу говорит его устами, приподнимает на цыпочки его подчиненное туловище, пытается бить его кулаками того, кто стоит рядом.       Нет, не себя, как следовало бы.       Артура.       До Хонсу никогда не дойдет понимание, почему он не бог, а чудовище. Не понимает даже сейчас, глядя на Артура, слушая его, крикливо и резко отвечая — ему.       В чем вина Хонсу. Неискупаемая, неохватная, непрощаемая.       Артур смотрит на Лунного Рыцаря, скованного кандалами Хонсу, и вспоминает свои.       Освобожденный ныне от них, Артур не задается вопросом: бог мой, посмотри на себя, каким ты стал, Хонсу?       Артур знает, в чем его собственная вина. В том, что не разглядел, каким его бывший господин — был.       Ни черта не изменился, на самом деле. С самого начала, да, с самого начала Хонсу гнездился жестоким зверем в теле человека, в теле — аватара.       А Артур — любил, оправдывал, нес его тьму как свет, купал его имя в крови бесконечных убийств и верил, что однажды наступит то самое, заветное «последнее задание».       Хонсу не раз говорил, что сделал его, Артура, живым.       Но все ложь.       Именно Хонсу сделал Артура — мертвым.       Тьма не станет светом.       Чудовище под личиной бога — не станет творцом нового мира. Ему и не нужно. Закончится зло — закончатся трупы — некого пожирать, рвать заживо, перемалывать своим клювом.       Если наступит свет — то кого же тогда гнать и гнать вперед хлыстом вечного «последнего задания».       Какая простая — ловушка, какая изощренная — пытка.       Когда наступит свет — людоеды погибнут. Сдохнут от голода. Им нечего станет есть, питая свою ненасытную мертвую лунную утробу.       Артур помнит, как хотел убить себя. Хотя бы — себя, чтобы остановить ровную дорогу, которую Хонсу попирал его ногами. Прекратить, хоть ненадолго, шествие мерзавца по земле. Обездвижить его, лишить плоти, сделать невещественным.       Кто ж ему, Артуру, позволил.       Он не был хозяином своему телу.       Он был весь — Артур научился смотреть в лицо правде — рабом.       «Хочешь боли и наказания?» — прощелкал тогда клювом бог. От ярости лишился своего низкого, заполняющего каждую клеточку, густого голоса.       И они наступили.       И Артур никогда их не забудет.       Когда он пришел к Той, кого малевали монстром, хтонической тварью, его поразило открытие — свет считали тьмой.       Справедливость — воплощением кошмара.       Но именно Она, божественная, сделала его, мертвого, — живым.       Исцелила раны, очистила гниющий разум.       Ни боли, ни ужаса, ни пыток. Любовь, милосердие и понимание.       Но Артур не позволил прошлому стереться из памяти. Она, божественная, могла ему помочь, сдуть лунную ржавчину с его разума. Но он попросил — и Она не стала.       Артур нес боль в себе. И попирал ее ногами. Каждый день. Каждый — шаг.       Презрение. Гнев. Страдание. Беспомощность. Муку. Унижение.       Давил в крошево. Пропитывал кровью.       Цена у победы над Хонсу будет недешевой.       И однажды Артур смелет костяной широкий клюв в порошок и насыплет в свои сандалии.       Она, божественная, улыбается, положив мир Артура на весы — и приведя в равновесие.