Скучал

      Свет настольной лампы. Мягкий, тусклый, янтарного цвета, пробивающийся сквозь мрак просторной комнаты. Шуичи отстранённо протягивает руку и регулирует её наконечник, смещая свет чуть в сторону, точно на лист с незаконченным, недописанным текстом.       Редкие звуки проезжающих на улице машин. Негромкие, гудящие где-то вдали, но несомненно привлекающие к себе внимание: «Да оторвись ты уже от этого стола».       Шуичи мельком бросает взгляд на окно, почти полностью закрытое занавеской, из-под которой выглядывает лишь кусочек тёмного ночного неба.       Тиканье часов. Монотонное и размеренное, настойчиво указывающее стрелками на первый час ночи и несколько недоумевающее: «А почему ты до сих пор не спишь?»       А почему он, собственно, до сих пор не спит?       Шуичи задумчиво хмыкает, сверля взглядом лист, ровненько лежащий на поверхности стола. И думает: «Это довольно жестоко». Жестоко, что не успел юный детектив вернуться с недельной командировки, как в тот же миг был беспощадно завален бумагами и документами, которые в срочном порядке необходимо было заполнить и сдать на следующий день.       Сайхара чуть прикрывает глаза. Рабочий настрой всё никак не приходил. Наоборот, тело настойчиво просилось на стоящую рядом кровать, а разум кружился на каруселях, цепляясь за всё что угодно, кроме незаконченного доклада.       В раздумьях Шуичи не замечает, как в комнату на носочках заходит юноша, с осторожностью прикрывая за собой дверь и останавливаясь на месте, смотря издалека в чужую спину.       Кокичи смотрит долго. На то, как Сайхара хлопает ресницами, как спокойно и размеренно дышит, на то, как он чуть хмурясь подносит ручку к лицу и придавливает её губами.       Он сильно по нему скучал. Это был первый раз, когда юному детективу поручили отправиться в командировку в другой город, и, черт возьми, Оме показалось, что эти семь дней длились самую настоящую вечность. Насколько было непривычно неделю находиться в пустой квартире, не слышать родной голос, не видеть любимого лица.       Это несправедливо. Это незаконно. Это вообще против всех норм морали.       У этих людей, должно быть, нет сердца.       Ома с чувством облегчения и взбудораженности встречал Сайхару сегодня утром в аэропорту. Вис у него на шее, целовал щёки, под смущённые просьбы детектива уйти с людного места и потерпеть до дома возмущённо жаловался на то, что чуть не умер от скуки за эти мучительные дни.       А теперь он стоит здесь, в этой ночной комнате, истосковавшийся по чужому вниманию и голодный до чужих прикосновений.       И он думает, как плохо ему было. И как он не хочет, чтобы это повторялось. А сколько ещё таких поездок может быть у Шуичи на этой проклятой работе? А насколько безопасно вообще быть детективом, работающим с убийствами? А есть ли гарантия, что транспорт, которым Шуичи будет пользоваться в командировках, не выйдет из-под контроля?       Стоп.       Почему ты об этом думаешь, идиот?       Отгоняя тревожные мысли, он трясёт головой и вновь смотрит на парня. Сайхара все также его не замечает, сосредоточенно склонившись над столом. Кокичи очерчивает его взглядом с ног до непослушной пряди на голове. И снова, снова, снова думает, как ему его не хватало. Конечно, они каждый день звонили друг другу, чтобы поинтересоваться делами, конечно, Кокичи писал Шуичи полные сердечек сообщения, а тот в ответ присылал свои фотографии. В понедельник он прислал ему фото, где он сидит на пассажирском кресле в самолёте и ждёт отлёта. Во вторник он прислал ему фото, где он в спешке ест сэндвич в какой-то забегаловке возле своего отеля. В среду он прислал ему фото, где он кормил голубей по пути в офис. А в четверг — фото какой-то телевышки, каменного моста и других местных достопримечательностей. И Кокичи думал, ну и зачем ему эти дурацкие постройки? Он хочет видеть Шуичи, а не мосты и телевышки.       Он скучал по Шуичи, а не по палкам в земле и камням над водой.       С этим окутывающим его на редкость внезапным приливом нежности, он осторожно подходит к парню. Сайхара наконец слышит шаги сзади себя, но не поворачивается. Ждёт, пока Ома подойдёт к нему сам.       И Ома подходит, и обнимает его со спины, и утыкается лбом в острое чужое плечо, и закрывает глаза, ничего не говоря.       — Не спится, Кичи? — Детектив улыбается краешком губ, поглядывая на юношу сзади.       Ома хочет что-то ответить. Хочет сказать ему всё, что он надумал за эти дни, всё, что не успел сказать тогда в аэропорту, хочет сказать, как, чёрт возьми, он по нему скучал.       Но слова не выходят, застряв в глазах крохотными каплями. Он по прежнему вжимается в его плечо, неподвижно стоя на месте. И Кокичи думает, какой же это позор, что он собирается расплакаться перед Сайхарой из-за ничего. Никогда и не перед кем он не показал бы свои слабые места, до самого победного конца строя из себя антигероя без чувств и эмпатии, одну за другой надевая маски и смеясь собственной боли в лицо.       И он думает: «Нет». С Шуичи можно не лгать. С Шуичи можно дать слабину. Рядом с ним можно всё.       Ома не кричит, не рыдает взахлёб, слезы не катятся по его щекам. Они железно стоят в уголках глаз, а болезненный ком сдавливает горло. Но Сайхара замечает.       Конечно, он всегда замечает.       Ладонь Шуичи накрывает его ладонь, а потом медленно движется вверх, останавливаясь на предплечье. Детектив полностью поворачивает голову, и с любопытством и нежностью смотрит на чужую макушку.       — Иди сюда. Садись ко мне.       Кокичи стоит так ещё пару мгновений, а потом скованными движениями раскрывает свою хватку, обходит стул полукругом и садится на колени Сайхары, снова обнимая его за плечи и пряча лицо в шейном изгибе, щекоча его непослушными волосами.       Шуичи отодвигает лампу, и обнимает его в ответ, короткими движениями поглаживая чужие лопатки.       Тепло. Им обоим очень тепло. И очень, очень хорошо.       Кокичи чуть трётся лбом о шею детектива, открывает глаза, поджимает губы, и выдавливает:       — Я невозможно скучал по тебе, Шуичи.       Тот же зарывается рукой в фиолетовых волосах и смазано целует куда-то в висок.       — Я знаю. Я тоже.       И снова смотрит на полупустой лист бумаги на столе, снова морщит глаза от света лампы, снова поглядывает на закрытое шторами окно, снова прислушивается к машинам на улице и настенным часам. И подмечает, что они бьют точь-в-точь в такт сердцу Кокичи, который прижался к нему всем телом, крепко обхватив руками.       — Ты знаешь, я тебя очень сильно люблю.       Ома опять слегка заворошился, коротко шмыгая носом.       — Знаю.       Машины перестают проезжать мимо их дома, лёгкий ветер стихает на минуту, больше не качая листву, уличный фонарь несколько раз беззвучно моргает.       И только они вдвоём, здесь, обнимающиеся на старом деревянном стуле. Только они вдвоём в этой просторной комнате, любящие друг друга до бесконечности.       И тусклый свет настольной лампы, с щелчком в миг растворившийся в темноте.