Самый страшный Ютуб-канал

Тебя подкупают даты. На вид это что-то простое и безобидное — крохотная частичка золотого века видеоблоггинга, в породившем его конце безумных двухтысячных волею судьбы и затерявшаяся. Тебе пролистнуть бы, вздохнув по недалекому прошлому и выразив мирозданию свое «фи» за незначительность одной жизни на фоне миллиардов других, но человек на превью все же успевает показаться тебе смутно знакомым. Ты медлишь. Так и тянутся к поисковику руки, да? Обожди, не беги вперед паровоза. Ты помнишь его еще с юности, твои глаза видели это несчастное, закаленное адскими ветрами лицо великое множество раз. По телевизору в отчем доме показывали иногда старые интервью, завсегдатаи пиглинских форумов и по сей день льют по ним слезы, а на биллбордах еще встречается кое-где та единственная реклама, в которой несчастное лицо сдуру согласилось появиться. Хоть качество и оставляет желать лучшего, ты понимаешь: это Блейд. Тот самый, который единственный, которого не винил за это никогда никто, кроме него самого. Который самопровозглашенный проклятый. Видео загружается до сюрреалистичного быстро, ну не было ведь в том году таких скоростей, и Его Высочество с экрана на тебя даже не смотрит — предпочитает точить глазами, как ревущими немецкими бензопилами, не попадающую в кадр стену. Тебе только в радость, больно взгляд у него тяжелый. — Какого вообще хрена... Канал называется «‎why the fuck am i doing this»‎. Тебе на секунду кажется, что ты можешь теперь прочитать это у себя в голове с такой правильной интонацией, что само понятие правильности перестанет иметь смысл, и хорошо, если вселенная не надумает, напугавшись конкуренции, скоропостижно схлопнуться. В голову лезут мысли о роликах, где женщины танцуют с вроде как человеческими чучелами, где странные существа пробегают под камерами наблюдения, да где, черт возьми, в принципе происходит всякая крипота, которой любой затруднился бы сходу дать разумное объяснение. То, что ты смотришь сейчас, выглядит страшнее, знаю. Это потому что мужику самому страшно жить в таком мире, вон, как подобрался, нахохлился, будто у него пистолетом заряженным над головой трясут. — Хорошо, ладно. Мой племянник пропал без вести двести двадцать девять лет назад, очевидно, что в... живом виде я его уже, блять, не найду. Я пытаюсь не задумываться над тем, что говорю, и я недоволен тем, что я жив. А он — нет. Это бред. Это сраная бредятина. Где видано, чтобы родители переживали своих детей? Я не родитель ему, нет, я ему не отец, но... Он считал меня родителем, и это я должен был сдохнуть. Почему Техно? Почему... я вообще этим занимаюсь. Садо-мазо, блять. Нет, нахер. В задницу. Несмотря на то, что Его Высочество почти в самом начале страшным рычащим голосом посылает все в задницу, откровения он из себя выдавливает еще долго. Тебе вспоминается лишь сейчас видео, над которым все нервно смеялись накануне Евровидения-2011: самый богатый человек на свете бьет в метро бутылки, не глядя платя дежурной по станции штрафы. Руки, которыми он эти бутылки хватал, на записи вроде как напряжены под одеждой, и коллективное бессознательное подсказывает тебе, что силы в них и по сей день предостаточно. Ты с коллективным бессознательным не поспорил бы, дело, в конце концов, гиблое, но не в том ведь кроется дьявол — просто нет такой силы, с которой этот человек не чувствовал бы себя беспомощным. Потому что не в силе дело, потому что принца Техно, упокой Господь его душу, не вернуть к жизни никаким боем насмерть. Его Высочество, сам понимаешь, в курсе. Не дебил ведь. Потому и хохлится. — Я виню себя, — говорит он в другой день, одетый в другую одежду и ненавидящий все вокруг уже как-то по-другому. — Мне некого больше винить, кроме себя. Я отпустил его тогда, я растил его тринадцать из семнадцати лет, боже, да он ведь был совсем еще ребенком, я знал это... Что было в этой блядской голове вообще? Нет, я не знаю. Ничего там не было. Дерьмовый список. Мужчина на миг замолкает, вчитываясь с явной мукой на лице в помятую распечатку. Тебе очень ярко представляется, как он достает из ниоткуда очки, откашливается, дряхлый и болеющий всеми болезнями мира, и час не может опознать одну букву. Тебе не верится, что его физический возраст — вторая молодость. У него глаза старика. — Это я читать не буду. Это тоже, что за тупой вопрос? Если бы я знал, то здесь бы сейчас не сидел, потому что мне хватило бы мозгов еще тогда, в семьсот девяностом, в Хельгрокколе. Хрень. Мог привить ему нужные привычки, помочь наработать навыки, сделать так, чтобы он мог за себя постоять, если нужно будет. Мог просто не отпускать. Мог поговорить нормально, а не срываться, как идиот малолетний, которому вместо первого меча палку трухлявую выдали. Мог еще раз повторить, куда ходить можно, а куда нельзя, почему ходить надо аккуратно, чтобы... Легче сказать, чего я сделать не мог, Бродди, правда. У меня была тысяча шансов, и я все их просрал. Хродгейр тоже говорил, что все не предугадаешь, но если бы мне хватило ума предугадать хотя бы самую малость, такую, какую и дурак деревенский спокойно может, ничего бы этого не было. Вы оба неправы. К этому моменту ты уже с минуту смотришь на изящный золотой кулон, на груди у Его Высочества смотрящийся не нелепо, а очень горько. Ты невольно задаешься вопросом: он действительно никогда его не снимает? Так и ходит, нося поверх своего сердца чужое? Мужчина трет глаза вместо ответа. — И вы меня заебали. Оба. В какой-то мере это небольшое путешествие в его личный ад оказывается для тебя познавательным. Теперь ты в курсе, что такое, к примеру, шиду: это китайское название потери ребенка, который был у родителей одним-единственным, и без которого родителям держаться стало незачем и не за что. Про полярную экспедицию слушаешь, в тридцатиградусную жару мерзнешь. Поражаешься похлеще Его Высочества, как герру Метцнеру с ледокола жизнь после смерти дочери дается. Немного плачешь. Шиду-фуму. Родитель-шиду. Эти знания не пригодятся тебе в университете, тебе не нужны к ним пояснения, иллюстрации и пропитанные старой болью видео, но ты уже здесь. И этот человек, вечно молодой и вечность старый, здесь тоже. На одном месте, с одной тоской, столетие за столетием ищущий успокоения так, чтобы никогда не найти. Потому что он — убийца. Убийцы успокоения недостойны. К трем часам ты досматриваешь последнюю запись. У тебя трещит по швам голова, выжжены монитором конъюнктивы и режет сердце, а на душе так гадко, будто это именно по твоей вине принца Техно нет больше на свете. От голода и неясного волнения у тебя ноет желудок, тебе вообще ничего теперь не хочется, кроме как забиться в самый дальний из всех углов и тихонько, но с чувством там выть. Но время идет, эмоции укладываются. Это не твоя утрата, и тебя нельзя в этом винить. Сильно позже ты узнаешь, что канал нашел еще кто-то, и что выложенное на нем завирусилось, где только можно. Его Высочеству, с момента съемки в плане исцеления едва ли далеко ушедшему, оказалось глубоко насрать. Ты хоть и не пиглин, но думаешь, держась в пошатывающемся поезде метро за поручень: великий человек. Великий! По мотивам ужасов, рассказанных им в заведомо тщетной попытке проработать травму потери, можно писать интернет-пасты, от которых даже у лысого волосы дыбом встанут. Которые тоже непременно завирусятся, потому что будут по-настоящему страшными. Он так и не понял ведь до сих пор, наверное, зачем оно надо было. Все это садо-мазо, весь этот список, все эти видео. Вся эта, грубо выражаясь, жизнь.