Under stjernene

Лучше гор могут быть только горы, на которых ещё не бывал. В. Высоцкий

— И на кой черт мы премся в эти горы? — спрашивает Порко, хотя все знают, что это он целую неделю упрашивал Марселя, чтобы тот упросил Магата отпустить их в настоящую высокогорную экспедицию. Порко выносливый, но разряженный воздух плохо на него действует, и он недовольно пыхтит, отплевываясь от редких падающих со скал комков белоснежного пушистого снега. Райнер улыбается — прямо с самого начала их похода, так что Бертольд даже спрашивал пару раз, не заболел ли он. А Райнер не заболел, или, может, совсем чуть-чуть. Просто все это ему безудержно нравится. Горный воздух обжигает ноздри, и это правильно, как будто они на тяжелой тренировке. Мышцы ног и спины ощутимо напрягаются — и это хорошо, потому что сделает их ещё сильнее. А вокруг — сверкающая красота, как на Рождество, только в разы лучше, а главное — ближе, прямо под ногами. Райнер на секунду жмурится, потому что представляет, что он — член важной экспедиции к самому полюсу, и уже совсем скоро он и его товарищи первыми достигнут самой полярной точки земли, установят там марлийский флаг и споют гимн, сняв пушистые шапки, а потом про них обязательно напишут в газетах и будут встречать с цветами. В следующую секунду Райнер путается в своих ногах и шумно валится прямо на Порко, все ещё недовольно бурчащего что-то про хруст костей снежинок. Они вместе падают лицами вниз: Порко — в снег, а Райнер — в затылок Порко, горячий и колючий. Порко производит отчаянные потуги спихнуть с себя тело Райнера, а оно на секунду становится очень тяжелым, потому что Райнер тонет в тепле, исходящем от крошечного участка кожи Порко между шарфом и шапкой. От него пахнет лавандовым мылом. Им все-таки помогают подняться, и Марсель несколько секунд строго отряхивает куртку Порко, чтобы отвлечь его от желания снова повалить Райнера в снег. Потому что у них серьезная экспедиция и нужно сохранять строй и дисциплину. И потому что одно дело — споткнуться, а другое — валять друг друга в снегу. Остаток пути Порко бросает на Райнера странные взгляды, а Райнер больше не думает о полярной экспедиции и марлийском флаге. Он думает о лавандовом мыле и хрустящих костях снежинок. — Здесь мы устроим перевалочный пункт, — говорит Марсель, стягивая с плеча тяжёлый рюкзак. Порко облегченно валится в снег, заявляя, что собирается проспать здесь остаток жизни. В следующую секунду он уже вскакивает, почувствовав запах чая, и у него загораются розовым щеки, растертые колким снегом и согретые спасительным теплом из термоса. Райнер пытается собрать палатку, потому что какой же перевалочный пункт без палатки и оборудования из методички, но у него ничего не получается, потому что пальцы без перчаток двигаются очень медленно и неловко. Кто-то тянет его за край куртки вниз, и Райнер падает прямо в снег, и в руках тоже оказывается спасительный тёплый чай в маленькой походной кружке, и чай пахнет смородиной, совсем как летом. И на секунду палатка становится неважна, потому что горячий чай пахнет смородиной, у Порко тёплый затылок, а если закрыть глаза — вдалеке раздаётся стройный хор полярных исследователей. Девочки отстали, поэтому они приходят, когда палатки уже собраны, спальные мешки разложены, а в середине маленькой полянки шумит горелка. Пик падает в снег и заявляет, что проспит здесь до утра, Порко смеется и помогает ей подняться. Энни, вся белая с голубыми венками у глаз, кажется почти прозрачной и сливается со снегом вокруг. Она садится очень близко к горелке и дует на пальцы, сложенные замком — тоже пошла без перчаток. Марсель стягивает свои, большие и вязаные, и протягивает Энни. Чтобы надеть их, ей приходится ссыпать ему в ладонь горстку орешков — они с Пик нашли кедровые шишки по дороге. — Надо было шишки тоже с собой брать, — говорит Райнер невпопад. Он читал много романов о дальних путешествиях на самый север. — Заварили бы настоящий походный чай из шишек. Пик смеется, Энни все ещё просвечивается в голубоватом свете горелки, Марсель перекатывает орешки из ладони в ладонь, и Райнер думает, что даже без чая из шишек они — почти настоящая команда исследователей. С утра обязательно нужно будет осмотреть местность, сделать отчёт и представить его Магату, чтобы он не сомневался в пользе и целесообразности их маленького путешествия. — Скучный ты, Браун. И глупый. Ну какой к херам отчёт? Это же горы, прикинь. Настоящие горы. Тут, наверное, водятся страшные дикие звери. И духи погибших альпинистов. Интересно, сколько альпинистов тут разбилось. — Ни одного, — говорит Марсель. — Если бы тут разбился альпинист, в его честь обязательно построили бы отель и нам не пришлось бы ночевать в палатке. Порко и Марсель смеются, и все остальные тоже смеются, потому что когда Галлиарды начинают шутить какие-то свои семейные шутки, всегда становится очень хорошо, хоть и немного неловко. Райнер думает, что у Порко из этой истории получилась бы отличная загадка. Горелка потрескивает, и уже вечер, и облака на небе постепенно тают, обнажая сверкающие родинки звёзд. Энни засыпает на плече у Марселя, и ему неловко ее будить, поэтому он осторожно подхватывает ее на руки — точно, стеклянная — и относит в палатку побольше. Райнер бросает быстрый взгляд на Порко — тот смотрит им вслед, слегка нахмурившись, так что на его лицо падают причудливые тени. Марсель возвращается и шепотом объявляет отбой, а ещё объявляет, что он будет ночевать с Бертольдом, потому что он всегда рано просыпается, а им обязательно нужно успеть встать вместе с рассветом. — Тогда чур я буду с Пик, — слишком быстро выпаливает Порко, и Райнер почти готов поддержать его, потому что провести ночь в горах наедине с Порко Галлиардом — все равно что добровольно подписать договор с фирмой на строительство отеля, потому что Райнер точно станет первым погибшим здесь альпинистом. Но Марсель качает головой и отвешивает Порко оплеуху, делая вид, что это потому, что спать в палатке с девочкой — неприлично. — Не переживай, Покко, я разбужу тебя с утра, — задорно бросает Пик, исчезая в палатке Энни. Порко злобно пыхтит и пихает Райнера в плечо — не больно, скорее обидно. Райнеру тоже, между прочим, перспектива совместной ночевки нисколько не нравится. Но если так сказал Марсель, а он — командир их маленькой команды, то значит, нужно его слушаться. Поэтому Райнер делает строгое лицо, с силой вытаскивает из-под Порко его спальник и говорит: «Пойдём». В палатке не так холодно, как Райнер боялся. Если не снимать шапку и шарф, завернуться в спальник и не двигаться — выходит почти тепло. Чай все ещё слабо плещется в желудке, и воспоминания о тёплом запахе смородины тоже греют, если не думать о непроглядном и бесконечном снеге вокруг. Если снежинки — это скелеты, то сугробы — целое кладбище снежинок. Райнер чувствует от этого смутную тревогу, как будто маленькие замёрзшие скелеты проникают в его грудь и остаются лежать там, придавливая к земле. Райнер думает, каково это — носить в себе маленькое кладбище. А ещё вокруг очень темно, и Райнер никому не говорил, что боится темноты, но правда в том, что, когда мама выключает свет, самое главное — побыстрее закутаться в одеяло и как можно крепче зажмурить глаза, чтобы тут же уснуть. Потому что в темноте всякое может случиться. Райнер не любит неопределенности. А теперь заснуть не получается. Хочется спать, но глаза не закрываются, и от постепенно разливающегося внутри холода становится с каждой минутой все паршивее. Райнер знает, что надо терпеть холод и боль, потому что иначе не станешь достойным воином и гражданином Марлии. И тогда он не будет достоин установить на полюсе флаг и спеть гимн. Чтобы петь гимн, надо снять шапку. Может, без шапки и правда легче заснуть? — Бля, ты чего там возишься, болезный? — Порко раздраженно поворачивается в сторону Райнера, пока он пытается стянуть шапку и неловко чихает. — Не могу уснуть, — Райнер чихает ещё раз, и его слова звучат настолько жалобно, что взгляд у Порко смягчается. Райнеру этого, конечно, не видно, но кажется, что воздух вокруг становится чуть менее ледяным и наэлектризованным. — Мёрзнешь, что ли? — голос у Порко серьёзный, даже слишком. Будто пытается быть заботливым, как Марсель. Райнер неопределенно хмыкает. Слишком поздно соображает, что нужно было, конечно, ответить «нет», ведь он во всем должен быть лучше Порко. Но Порко вдруг по-простому сообщает: — Ты здоровяк, у тебя, наверное, мышцы такие, что все тело греют. А я вот замёрз, как псина. Черт бы побрал эти горы. В методичке было написано, что, чтобы согреться в холодном климате, нужно раздеться и прижаться к другому человеку — так нормализуется теплообмен или что-то в таком духе. Райнер скорее съест свою учебную винтовку, чем предложит такое Порко, и вместо того, чтобы следовать инструкции, он вдруг говорит: — Мне, на самом деле, тоже очень холодно. Порко тихо ухмыляется где-то рядом. Тихо и беззлобно. — Ну наконец-то, а то я думал, что в тебе уже не осталось ничего человеческого. У меня есть немного сушеных фиников. Они сладкие. — Когда расщепляется сахар, выделяется тепло. Если съесть достаточно, можно получить энергию, и тогда тело согреется. — Жуй молча, зануда. На колени Райнеру сыпятся твёрдые холодные финики. Интересно, откуда у Порко столько. Обычно он не любит делиться. Осознав свою ошибку, Порко немного шарится по острым коленкам Райнера, чтобы взять несколько штук назад. — Марселю надо оставить. Я обещал. Финики жутко холодные и застревают в зубах, пару раз Райнер чуть не ломает зубы о длинные косточки, но постепенно на языке оттаивает и растекается приятная концентрированная сладость, она обволакивает, и становится чуточку теплее. Порко где-то рядом тихо стонет от удовольствия. Когда финики кончаются, спать уже не хочется. Тело предательски не выделяет никакой тёплой энергии от расщепления сахара, но жаловаться становится очень неловко, поэтому Райнер складывает руки на груди и смотрит в потолок палатки. Над ним висят невидимые родинки неба. Холодно и темно. Так, наверное, будет в аду. — Та штука, про альпиниста, — говорит Райнер, чтобы что-то сказать, — это вы с Марселем придумали? — А, это. Забавная херня. Марсель мне в детстве книжку читал. Про отель и погибшего альпиниста. Там сначала травили какие-то байки про огурцы, а потом прилетели роботы, кого-то убили, забрали чемоданчик и улетели обратно. Охуенная фигня. Марсель ее очень клёво читал. Приставит фонарик к лицу и делает очень страшные глаза. И тогда все пришельцы кажутся очень живыми и очень страшными. Хотя они и на самом деле казались очень живыми, только совсем не страшными, как люди. А ещё в конце кто-то вышел замуж. Ну вот и получается, что раз отель «У погибшего альпиниста» — значит, всем погибшим альпинистам надо строить по отелю. И давать на завтрак солёные огурцы. — Хорошая история, — Райнер поджимает под себя ноги в спальнике и слышит, как под днищем палатки хрустят снежинки. — Пусть она тоже будет загадкой. — Что, прям понравилась? Ладно, товарищ Браун, я сегодня добрый. Будет тебе загадка про погибшего альпиниста. Порко и правда неожиданно добрый. Сопит где-то тяжело и очень близко. Райнеру даже на секунду кажется, что, если предложить сейчас раздеться и прижаться друг к другу для сохранения тепла, он останется в живых. Вдруг Порко начинает что-то декламировать, заставляя Райнера выйти из вязких, как замёрзший ягодный кисель, мыслей. — Дням нельзя доверять. Ночь — это маленькая смерть. Вся наша жизнь — в полусвете. — Ты же знаешь, я совсем не умею разгадывать твои загадки, когда не знаю ответ, — голос Райнера звучит почти обижено. — Заткнись ты, болезный. Это не загадка, а стихи. — Твои? В холодном воздухе смех Порко такой звонкий, отскакивает от каждой поверхности, что Райнер даже не злится. Глупый-глупый Райнер. Он тоже смеется, потому что Порко никогда в жизни не написал бы ни строчки. Но — вот какая штука — оказывается, читал. — Не-а. Это был один поэт. Машины очень любил. Все писал о том, какие они красивые. Даже в машинах есть своя поэзия. Говорят, он, элдиец, одним из первых поддержал Марлию, и свои, ну, элдийцы, его конкретно так ненавидели за это. А он, говорит, «стоял перед выбором между двумя предательствами». Как тебе такое, товарищ Браун, а? Хорошая история? — Я думаю, он поступил правильно. Он осознал прегрешения элдийской расы и присоединился к партии, которая хотела все исправить и дать угнетателям шанс искупить вину. — Эх ты, глупенький товарищ Браун, скучно с тобой, аж зубы скрипят. Ну и вот, жил он, жил, а потом вдруг стал писать про жизнь и про смерть. Наверное, что-нибудь ещё понял. Ночь, говорит — это маленькая смерть. А вся жизнь — она между днём и ночью. Всего несколько часов, понимаешь? Я когда в первый раз прочитал, тогда и подумал — а ведь это про нас. Ну, не про тебя, конечно, тебе же пока не дадут титана. А вот кому дадут — те живут между днём и ночью. Несколько часов кровавого заката. Райнер смотрит в потолок и чувствует, как рука Порко, словно не найдя последний потерянный финик, впивается ногтями ему в коленку через спальник. Райнер молчит, и Порко молчит, а ночь — это маленькая смерть. Райнеру вдруг становится очень страшно, что Порко сейчас умрет. Райнер не может умереть, потому что ему в коленку впиваются наверняка посиневшие ногти. А вот Порко может. У него лицо всегда такое, как будто он смеется в лицо смерти. Как будто такие лица, как у него и Марселя, не должны существовать, и каждым днём своей жизни они смеются над смертью. Райнер выпутывает одну руку из спальника и цепляется за запястье Порко. Вздрагивает — оно горячее, как маленький кусочек кожи на затылке между шапкой и шарфом. Может, методички по выживанию в холоде не врут. — А потом, — голос Порко становится все разгоряченнее, и он будто бы не замечает вцепившегося в него ледяного Райнера, — там было ещё вот так. «Будь осторожен с серыми зонами дня. В них можно увидеть контуры своего лица, скулы своей жизни». Вот было бы круто разглядеть все, что будет, а, Райнер? Знать, что будет в конце, и все равно рвать когтями всех, кто мешается под ногами. Знать, как именно ты умрешь, и драться до звёздочек в глазах за жизнь. Посмотреть в дуло своему ружью и посмеяться. Вот было бы охуенно, Райнер. Райнер лежит неподвижно, ощущая, как от ладони, вцепившейся в маленький горячий участок кожи Порко, растекается тепло — не такое, как от чая, скорее такое, как от жара при простуде. Оно лихорадочное, нездоровое, от него должны слезиться глаза и болеть голова, но прямо сейчас только оно способно дать им кусочек жизни. От дыхания клубится дым, а Райнер все ставит на повтор слова стихотворения и своё собственное имя, дважды повторенное, как будто оно такое же важное, как ночь, смерть и стихи. Над потолком палатки висят мерцающие россыпи звёзд, и Райнеру кажется, что он почти видит их сквозь грубую ткань. — А в конце, — Порко резким движением переворачивается на живот и оказывается лежащим прямо на животе Райнера, и Райнер заходится кашлем, потому что ему вдруг нечем дышать, а воздух холодный и разрывает горло, — в самом конце этот чудик говорит, что «день приходит с розовым цветком, а ночь — с полоской крови». И значит, нам всем перережет горло эта маленькая смерть, сечёшь? Но перерезанное горло — это совсем некрасиво, не хочу, чтобы мне, как свинье, перерезали горло. И тогда я вот что придумал. Чтобы ночь не перерезала тебе горло, надо заранее самому порезаться. Можно даже не горло, что-нибудь, где не смертельно, просто чтобы кровь была. Руку, например. Порко нависает над Райнером, не давая ему вздохнуть, и в кромешной темноте его лица почти не видно, но все-таки много раз отраженные звезды пробиваются через ткань палатки, и тогда Райнеру становится видно, что Порко чертовски красивый, даже со сбившимся шарфом и разбросанными по всей голове светлым волосами. Волосы почти касаются лица Райнера, от них щекотно и очень тепло. У Порко есть складной нож — подарок Марселя. Там, если присмотреться, есть узор и гравировка. Райнер никогда не видел его близко. Порко достаёт откуда-то складной ножик, и от него веет холодом, и в нагревающемся пространстве палатки он кажется почти спасительным. Ночь приходит с полоской крови. Сугробы — кладбища снежинок. Если прижаться друг к другу — произойдёт теплообмен. Порко нависает над Райнером, и дышать тяжело. Слегка вывернув запястье, он поднимает руку Райнера и подносит близко-близко к лицу. Райнеру не страшно, потому что больше не придётся бояться темноты. Нож легко раскладывается, почти без звука. Света звёзд едва хватает, чтобы очертить лезвие, оно очень маленькое и острое. Райнер думает, что Порко на мгновение убивает смерть. Порез получается немного неровным и совсем неглубоким, от холода он почти не чувствуется. Даже кровь появляется не сразу. Очень важно, чтобы она появилась, иначе рассвет не наступит. Порко подносит порезанную райнеровскую ладонь к губам и обдаёт ее горячим воздухом. Когда Порко делает надрез на своей ладони, это кажется самым сакральным действием из всего, что Райнеру когда-либо доводилось видеть. Его никогда не водили в театр, он с трудом представлял себе принципы церковного богослужения, а в марлийской партии не было ничего вроде официальных церемоний посвящения. А вот Порко, такой белый, тёплый, идеальный, режущий свою кожу и плоть, кажется очень священным. Его хочется касаться, чтобы приобщиться к чему-то вечному. Он смеется прямо в лицо смерти своей невозможностью. Порко подносит свою ладонь к губам Райнера, и это тоже — часть ритуала. Пахнет кровью и жаром, но Райнер все равно выпускает горячую порцию пара прямо в линию жизни (хотя ее, конечно, не видно), и ему в рот попадает крошечная соленая капля. По вкусу кажется, что он лизнул маленький складной нож. Порко опускает руку чуть ниже, туда, где все ещё лежит ладонь Райнера, и с силой надавливает, пытаясь совместить порезы. Это больно, потому что холодно, потому что во рту — привкус металла, и потому что теперь они на одну ночь защищены от смерти. Порко без сил падает рядом, и спальники шуршат от перемены мест и движения, и над палаткой висят гроздья звёзд. — Что это было? — спрашивает Райнер. — Клятва. Так, короче, делали благородные рыцари, чтобы исполнять всякие глупые обещания. — Рыцарство — феодальный институт, что полностью противоречит основам официальной идеологии… — Заткнись ты, Райнер. Ебанный зануда. Райнер покорно затыкается. Ладонь начинает болеть — а вдруг заражение крови? — и лоб покрывается мелкой испариной, как от настоящего простудного жара. Вот бы только не заболеть, думает Райнер, наконец-то проваливаясь в спасительный сон. Завтра нужно будет исследовать окрестности и написать отчёт. Предрассветные звёзды постепенно затухают, давая несколько серых часов, которые какой-то поэт назвал истинной жизнью. Наутро у Порко обнаруживается лихорадка. А Райнер не заболевает — только порез на ладони не затягивается ещё очень долго.