У моей розы острые пули

— My inner voices sound like you

— Is Hannibal in love with me?

— Yes.

      Антон поднимается на крышу, расчехляет винтовку и смотрит в прицел, целясь в голову самому себе. Секунда, чтобы сделать выстрел и закончить всё раньше, чем станет слишком поздно. Тот, другой Антон, раздражённый и растерянный, вертит башкой, придумывая новый план. Сейчас или никогда. Палец натягивает спусковой крючок. Одна пуля чётко в затылок, и никаких проблем.       Антон в прицеле поворачивается вправо и сталкивается взглядом с ним.       Он опять опоздал. Блядство.

***

      Его имя знакомо каждому уважающему себя человеку из криминального мира. Когда ты настолько хорош, что молва разносится быстрее фактических действий, каждый первый богатый ушлёпок хочет тебя. К себе в штаб и просто трахнуть. Антон работает сам на себя — так проще жить: не приходится убивать боссов, отбирающих больше процентов, чем договаривались, и выполнять задания, противоречащие принципам. Да, у киллеров они тоже есть.       Антон предпочитает работать на расстоянии — чем ближе, тем сильнее последствия для психики. Иногда приходится подбираться вплотную и пачкаться в крови, но за такое и платят вдвое больше, так что Антон не жалуется.       Сегодня задание чёткое и, Антон хотел бы сказать, что простое, но простотой не пахнет: убить одного из двенадцати директоров крупной компании в день заседания их совета внутри офисов этой самой компании — Антон вздыхает, просматривая камеры и примерно прикидывая, сколько придётся этого придурка выслеживать, чтобы поймать момент, когда он останется один, и прикончить. Сейчас бы винтовку в руки и пулю в висок, да и дело в шляпе, но нет — помимо смерти Савелия Лопатина заказчику нужен его кейс из офиса. Антон понятия не имеет, что внутри — ему это знание нахрен не нужно, и без того бессонница от кошмаров спать не даёт. Он зачем-то болтает остатки энергетика в банке перед тем, как допить, споласкивает жестянку шлангом от биде, смывая слюну в унитаз, и придавливает ботинком, формируя плоский, неровный круг. Чтобы не оставлять следов, мусор лучше забирать с собой.       Савелий Батькович шастает из офиса в офис, пока Антон просиживает штаны в туалете, разглядывая его в ноуте по перехваченному сигналу камер наблюдения, и всё никак не хочет оставаться один. Пока рано, в любом случае — убить его нужно после собрания, но до того, как они всем советом соберутся отмечать посиделки в дорогущей сауне. Совещание начнётся с минуты на минуту, поэтому Антон достаёт сосалку с арбузом и глубоко затягивается.       Входящие-выходящие из туалета его не особо интересуют: в камеру над раковинами он поставил статичную гиф-картинку продолжительностью в три минуты: человеческий мозг таков, что повторы в таком длинном файле заметить будет крайне трудно, особенно если не приглядываться намеренно. Охраннику этой компании, посменно сидящему за мониторчиками, вряд ли будут интересны люди в одном из десяти туалетов на седьмом этаже.       Кабинку справа в очередной раз занимают. Антон переключается между камерами, прослеживая путь Савелия Лопатина в конференц-зал, и поправляет натянувшуюся в паху ткань брюк. Костюмы, бесспорно, красивые и стильные, но удобства в них не так много, как может показаться. Сбоку кто-то смачно матерится.       — Ёбаный, блядь, неудачник! — продолжают материться из соседней кабинки, и Антон переключает одно ухо для прослушивания происходящего в его реальности. — Сука, соберись! Хорош трястись! Ты год делал портфолио, чтобы работать в этой компании, нельзя просто взять и проебать всё из-за какой-то, нахрен, хуйни!       Антон хмурится — себя бы он таким тоном не стал мотивировать. Это не его дело, впрочем, но голос у незнакомца такой надрывный и отчаянный, что Антону становится его по-человечески жаль. Он достаёт из кармана карамельный леденец и протягивает его мужику на раскрытой ладони, облачённой в перчатку, через щель внизу между кабинками. Мужик с небольшой заминкой забирает конфету.       — Спасибо.       — Верь в себя, чувак.       По тишине в ответ Антон решает, что диалог закончился, и возвращается вниманием к камерам.       Собрание идёт небыстро, к несчастью Антона, и слишком уж расслабленно. Двенадцать пузатых мужиков, разодетых в дорогие шмотки, перекидываются пошлыми шутками, поносят женщин, начиная от секретарш и продолжая дамами почти на таких же высоких должностях, как они сами, цедят коньяк и всего раз глядят на план дальнейшего развития компании, который внёс туда какой-то хиленький паренёк за пару минут до начала. Компания, гниющая с верхушки, всегда обречена на провал, и Антон рад быть катализатором разрушения.       Приходится просидеть ещё полчаса прежде, чем черви расползутся по своим норкам, давая Антону долгожданный момент. В кабинете Савелия Лопатина целых две камеры, на которые Антон тоже вешает длинные гифки, скрупулёзно снятые несколькими днями ранее. Чтобы осуществить задуманное, ему нужно не больше минуты, если всё пойдёт по плану.       Но оно, конечно, не идёт.       От туалета до кабинета цели всего несколько размашистых шагов длинными ногами Антона, и всё равно зайти первым он не успевает. Прямо перед ним за дверь юркает какой-то мужик, оставляя Антона абсолютно растерянным в коридоре под прицелом камер и собственной винтовки. Сейчас или никогда. В затылок дует чем-то холодным, пробирающим до костей. Можно вернуться в туалет к оставленному там ноутбуку и продолжить слежку до нового удобного момента, но время будет безнадёжно просрано. А в такой работе на счету каждая секунда.       Антон толкает дверь в кабинет, надевая на лицо одну из социально-приемлемых масок поверх чёрного респиратора от ковида.       — Савелий Викторович, нам только что поступил важный звонок, клиент требует срочной переделки макета проекта, нужны Ваши утверждение и подпись, — запыханно, взволнованно произносит Антон, размахивая телефоном, по которому, якобы, только что болтал с клиентом. — Очень срочно.       — Так, ээ…       — Дмитрий Темурович.       — Дмитрий Темурович, — болванчиком повторяет Лопатин, и Антон мысленно просит прощения у школьного друга за представление его именем. — Прям совсем не подождёт? У меня тут очень важное собеседование.       Антон скашивает взгляд на влетевшего вперёд него мужика без особой жалости.       — Прям совсем. На кону очень большие деньги, — хитро давит на больное Антон, поджимая губы; все его эмоции, мелкие ужимки, движения губами и глазами — сплошная ложь, актёрская игра. — И репутация нашей компании.       Савелий Лопатин недовольно вздыхает. Мужик, пришедший на собеседование, вдруг подаёт голос:       — Ничего страшного, я могу подождать некоторое время за дверью, если нужно.       Антон со смешанными чувствами узнаёт в нём по голосу отчаявшегося незнакомца из соседней туалетной кабинки.       — Хм, а знаете, лучше останьтесь. Сделаем Вам практическое собеседование в режиме реального времени, — вдруг выдаёт Лопатин. — Темурыч, неси этот свой проект.       Антон прижимает язык к нёбу, привычно уменьшая уровень тревожности. Этого мужика со смешными носками надо вытащить отсюда — Антон не планировал сегодня марать руки кровью случайных свидетелей.       — Но проект строго конфиденциален.       — Замечательно: это, я искренне надеюсь, наш новый безопасник! — радостно поёт Лопатин, пока Антон судорожно накидывает в голове варианты, как бы эту птичку пристрелить и не задеть хохолок другой. — Кому, как не ему, быть посвящённым в конфиденциальные проекты.       Два мечущихся, хлопающих ресницами глаза смотрят на Антона в мольбе сказать, что делать. Антон зачем-то замечает, что они голубые.       — Савелий Викторович, — вновь раздражённо-взволнованно тянет он, понимая, что сейчас будет выстрел в воздух, огромный риск, после которого его либо воспоют на всех киллерских небесах, либо пристрелят на месте. — У Вас на линии кое-кто.       Богатые пузатые дядьки отличаются особенным рвением заводить тысячу любовниц на протяжении всей своей богатой жизни, и Антон тычет в это облако почти что наугад, едва заметив обручальное кольцо на толстом пальце, не зная, обрекает ли он себя на град или на луч солнца.       Савелий Лопатин меняется в лице, и Антон, как всегда, готовится к худшему — ладонь незамедлительно прижимается к бедру, поближе к спрятанному под пиджак стволу с глушителем.       — Арсений Сергеевич, можно Вас попросить выйти на минутку? Мы продолжим сразу после моего телефонного разговора.       Мужик со смешными носками, красивыми глазами и дедовским именем кивает Лопатину и поднимается с места, сжимая в руках папку с бумажками. Антон подозревает, что где-то там лежит толстое портфолио, которое Арсений нарабатывал целый год.       — Без проблем. Позовите, когда закончите.       — Конечно! У нас там в кофемашине новый завоз, посмотрите, вдруг приглянётся что-то.       Арсений ещё раз кивает и проходит мимо Антона, галантно придерживающего для него дверь. Антон чувствует запах карамельной конфеты и думает, что почему-то очень рад, что этот чудик в розовых носках с гусями останется сегодня жив.       Дверь за Арсением закрывается на щеколду. По расчётам Антона, гиф на камерах наблюдения в кабинете пошла по второму кругу.       — Ну, Темурыч, не тяни, давай сюда телефон!       — Даю, ублюдок.       Вместо телефона Антон вытаскивает из-за пазухи пистолет с тяжёлым глушителем и пускает пулю Лопатину чётко в лоб. Тревожная кнопка остаётся нетронутой.       Антон прячет пистолет обратно под пиджак и берёт труп за ноги, затаскивая его под стол так, чтобы с обеих камер торчащие конечности не было видно. Гиф плохи тем, что ставить их на все камеры нельзя — будет слишком заметно, это раз, и система уйдёт в дикий перегруз, это два. Антон снимает со стены картину, набирая код-пароль от сейфа, и вытаскивает увесистый кейс, захлопывая дверцу и вешая картину обратно. Кейс он привязывает к спине заранее подготовленными ремнями, под плечи подсовывает поролоновые накладки, чтобы смотрелось естественно, и застёгивает пиджак на верхнюю пуговицу, коротко смотрясь в зеркало. Красавчик. Грохнул ещё одного живого человека за бабки. Так держать, Антон.       На компе у Лопатина стоит пароль, но Антон это предусмотрел, и его комп они с Варнавой взломали заранее. Он засовывает флешку с программой для камер, вновь устанавливает гиф на коридор, в который собирается выйти, — делает её из записи того, что происходило последние две минуты — и устанавливает таймер на тридцать секунд, после которых камеры в кабинете начнут вновь показывать в реальном времени. Флешку он вытаскивает, пряча в карман, комп переводит обратно в спящий режим и, коротко оглянувшись, покидает кабинет.       Арсений со стаканчиком дымящегося кофе идёт прямо в его сторону — Антон давно настолько сильно не радовал кого-то одним своим появлением.       — Савелий Викторович закончил? Я могу вернуться?       — Нет, боюсь, не можете. — Антон с наигранным сочувствием пожимает плечами, сразу же жалея об этом. — Понимаете, не было никакого проекта. Это кодовая фраза для тех случаев, когда ему звонит любовница, и мы договорились её использовать, но он вечно забывает.       Антон сокрушённо качает головой и берёт Арсения под руку.       — Мне было велено отвести Вас на собеседование к рекрутеру. Савелий Викторович, как понимаете, ещё долго будет занят.       Арсений на молчаливом ахуе проходит с Антоном до самого лифта. Пахнет от него чем-то вкусным, свежевато-древесным, но без приторного запаха дешёвого мужского одеколона.       — Вы правда готовили портфолио целый год?       — Откуда Вы знаете?       — Я ведь секретарь Савелия Викторовича, я знаю всё.       Арсений вздыхает. Ему для обзора достаются только глаза, выглядывающие из-за кромки респиратора, и волосы — парик из натуральных чёрных волос. Антону никогда не шёл этот цвет.       — Да, я… Пришлось знатно попотеть, чтобы суметь собрать все нужные для этой работы документы и законченные проекты. — Арсений глядит на крохотное табло под потолком, отсчитывающее этажи, и хмурится. — А куда мы?       — В кафе напротив, рекрутер ждёт Вас там, — врёт Антон без задней мысли. — Жанна Борисовна пожелала собеседовать Вас в более непринуждённой обстановке.       Лифт дзынькает, и они выходят бок о бок, спокойно шагая к выходу. Когда полиция потом будет просматривать камеры наблюдения, она не найдёт ни единого следа присутствия Антона в этом здании — весь его путь заменён подвижными картинками, поставленными на таймер. Опрос свидетелей тоже пройдёт безуспешно: немногочисленные глазастые клерки будут описывать двухметровый, раскаченный в плечах шкаф с чёрными волосами и маской на лице, а Арсений, на которого первым падёт подозрение в убийстве, добавит к портрету тату бабочки на левом виске и родинку под серым глазом. Возможно, ему придётся пройти полиграф и, может быть, даже найти хорошего адвоката, но отдать сорок кусков защите лучше, чем жизнь — безымянному убийце.       — Знаете, Арсений, мой Вам совет. — Антон останавливается на тротуаре, едва за ними закрываются стеклянные двери. — В следующий раз попробуйте тщательнее выбирать работодателя. И не унижайте себя, Вы умница.       Арсений непонимающе хмурится, выдыхая безвольное «Что?», но на объяснения у Антона времени нет — он и так сделал всё, что мог в этой ситуации. За углом стоит приготовленная тачка, неприметная и не особо дорогая, чтобы бросать посреди дороги было не жалко — Антон запрыгивает на сидение, блокирует двери и снимает дурацкий кейс с ноющей спины, укладывая его на пассажирское и закидывая следом пиджак. В просторной рубашке дышится легче, а с выполненным заданием в кармане — ещё лучше, так что Антон врубает весёлый плейлист и давит на газ.       Кейс непонятно с чем он оставляет на заднем сидении машины, которую бросает в какой-то подворотне по желанию клиента. Конец августа дарит людям тепло, по которому Антон будет очень скучать — зиму и холод он терпеть не может. В соседнем дворе-колодце стоит аккуратно припаркованный мотоцикл, на который Антон с удовольствием запрыгивает: ещё несколько минут, и он будет дома.       Когда ты промышляешь убийствами других людей, дома как такового нет — есть обезличенные квартиры, которые в любой момент могут оказаться брошенными, и иногда места жительства приходится менять так часто, что даже перевозить всё шмотьё из квартиры в квартиру не успеваешь. Антон давно привык не привязываться к шмоткам — практически любую он может купить во время вечерней прогулки по мостовым или после убийства, это не проблема. Порвался костюм за пятьдесят кусков? Хер с ним, по дороге домой захватит новый. Пуля попала в ноут? На металлолом его, в магазине на витринах ещё дохера достойного железа. У такого образа жизни есть и минусы — иногда Антону кажется, что его тело не принадлежит ему на самом деле и где-то в подпольном магазине можно прикупить красивый свежачок. Иногда пули, свистящие над ухом, кажутся игрушечными — вот он поднимется из укрытия, даст в себя попасть, и ничего не будет, мягкая пулька просто отскочит от груди. С дереализацией и деперсонализацией Антон начал бороться совсем недавно. До этого он был уверен, что у него дальтонизм, время в мире для всех течёт так медленно, а мысли о смерти появляются по утрам у каждого первого.       — Ты забыл сегодня выпить таблетки, дедуль, — хихикает Эд, бросая в Антона пластиковой банкой.       — Они всё равно нихера не помогают. — Антон высыпает на ладонь две пилюли и кисло их разглядывает. — Подумал, что хуй с ними.       — Я тебе дам хуй, ага, скучерявиться решил? Пей.       Эд садится перед Антоном, развалившимся на диване, на корточки и едва успевает выхватить из рук энергетик и всунуть бутылку с водой.       — Да ты заебал.       — Пей. Тебе доктор запретил их редбуллами запивать, а я просто не хочу, чтобы ты скукожился, братан. Рановато ещё.       Антон глотает антидепрессанты и закручивает крышку на бутылке.       — По моим ощущениям, прошло уже лет семьдесят. Я устал.       — Ты пьёшь их всего пять дней. Эти новые, должны сработать. Просто дай им немного времени.       — Сколько ещё?       Эд вертит баночку в руке.       — Три-четыре недели. Завтра ещё съездим выкачаем из тебя плазму, и сразу всё заработает.       — Уже выкачивали в понедельник. Нихера не заработало.       — Так там же серия процедур, птенчик. — «птенчиком» Эд его стал называть после попытки выйти в окно пару лет назад. — Естественно, что с первого раза не заработало. Но я слышал, как ты вчера пел в душе.       Антон раздражённо цокает.       — Опять ты, блядь, вваливаешься без спросу?       — Я спросил. Один раз в начале нашего общения.       — Кайф, это было тринадцать лет назад. А если б я дрочил?       — Я бы знатно прихуел. — Эд шлёпает ладонью по выключателю и стягивает треники по дороге к дивану. — И поздравил бы тебя с возвращением либидо.       — Пидорас.       — Ты.       — Жопой нюхаешь цветы.       — О, Антоше снова пять? Двигайся давай.       Когда они были маленькими, а в детском доме в очередной раз отключали отопление, спать в обнимку оставалось единственным способом согреться. Сейчас ещё даже не осень, по ночам не холодно, — и в его временных квартирах всегда есть отопление — но Эд иногда спонтанно приходит и ложится под бок, и Антон никогда ему этого не запрещает.       В последние пять дней кошмаров нет — Антон чувствует себя лучше и свежее, и желание заколоть себя сюрикеном, валяющимся под рукой, снижается вдвое. Готовить он не умеет — готовит всегда Эд либо кухня, из которой они заказывают еду. Иногда Антону кажется, что они с Эдом живут вместе уже всю жизнь, 24/7 в одной квартире. Время необычайно ускоряет шаг, стоит Эду ступить за порог, и замедляется по его возвращении. Раньше Антону лучше удавалось чувствовать время.       — Пиликалка пиликает, приём-приём.       Эд размахивает руками у него перед лицом, и Антон спустя несколько мгновений понимает, что сработал будильник на таблетки. Когда у всех время идёт нормально, а тебе частенько кажется, будто желтоватая листва замирает в воздухе и не двигается подобно минутам, приходится ставить будильники даже на посрать.       — У Демича есть пара клиентиков, платят щедро, задача простая.       — В ближайшую неделю хочу поработать издалека, — бурчит Антон, откусывая шматок от горячего бутерброда. — Вблизи слишком хуёвит.       — Как скажешь, будешь издалека. Девчонка или мужик?       Антон безразлично пожимает плечами.       — Девчонке пятнадцать, мужику пятьдесят восемь, какой-то жлобяра-антиквариатник.       — А за что девчонку?       — Толкала палёную дурь у Бакса на территории. Поймать не смогли, бегает быстро. — Эд рассматривает фотку, прикреплённую к заданию, и пододвигает телефон Антону. — Если чё, я могу взять её на себя, а ты тогда пришьёшь мужика, с ним легче.       Антон качает головой и ловит падающий сыр языком.       — Для меня нет разницы между малолетней наркоторговкой и престарелым жлобом. — броский макияж прибавляет девчонке с фотографии пять лет. — А мы опять делаем грязную работу за Бакса?       — Не грязную. Только пуля в лоб, тело он уберёт сам.       — В прошлый раз прям убрал, ага.       — В прошлый раз, — самодовольно вторит Эд, — я отрезал ему за это палец. У чувака осталось ещё семь, есть, куда стремиться и чего бояться. Собирайся, через полчаса выходим.       Больницы Антона не угнетают — в своё время, заживляя синяки чуть ли не слюной, как паршивая дворняга, он мечтал оказаться в такой больнице, лечь под капельницу и вставать только для того, чтобы сгрызть сыпучее печенье с чаем. Воспитательницы не любили, когда дети болели, их это бесило — часть денег, которую они обычно складывали себе в карман, вместо этого перенаправлялась на оплату содержания и лечения болезненного ребёнка. А Антон был очень, очень болезненным ребёнком.       — Я заберу у Вас кровь, вытащу плазму, а остальные кровяные клетки верну обратно. Если почувствуете, что Вам становится плохо или Вы начинаете терять сознание, не выдёргивайте иглу из вены, так Вы можете покалечиться.       Антон смотрит, как игла протыкает кожу, и не чувствует ничего. Иногда сенсорная нечувствительность становится абсолютной, и Антон думает, что если зарежет себя сюрикеном в такой момент — не почувствует никакой боли.       Кто-то когда-то сказал, что мирная смерть убийцам снилась в кошмарах.       — Проблема в том, что, кроме резистентности к психофармакологическим препаратам, выздоровлению мешает твой образ жизни.       Наталья Владимировна всегда наблюдает, слегка склонив голову набок, и Антона её взгляд не пугает.       — В твоём случае деперсонализация и дереализация — симптомы кратковременной депрессии, которая возникла после гибели твоей матери, но из-за отсутствия психологической помощи и усугубления положения постоянными побоями и общей неблагоприятной атмосферой в детском доме, депрессия стала хронической и теперь переросла в смешанную.       Высокая тень с криком заносит над Антоном палку и попадает прямо по спине. Через несколько дней занозы начинают гноиться.       — Сейчас наша главная задача — вернуть тебе ощущение реальности происходящего, чтобы мозгу было легче цепляться за жизнь и преодолевать ангедонию. Когда у тебя в последний раз было светлое пятно?       Антон вспоминает, как пару дней назад горлопанил в лейку песни Лазарева на камеру для личного архива и случайно хлебнул горячей воды.       — Позавчера.       — Как долго оно продолжалось?       — Около двух часов.       — А когда у тебя в последний раз возникала мысль о самоубийстве?       Антон смотрит на свои ладони, по линии жизни отсчитывая время.       — Сорок минут назад.       К антидепрессантам добавляется нейролептик и стабилизатор настроения. Наталья Владимировна говорит, что на этот раз результаты теста на деперсонализацию и дереализацию лучше, и новые таблетки вкупе с забором плазмы и психотерапией успешнее прорываются сквозь резистентность.       Наталья Владимировна говорит, что его деятельность отбрасывает все их усилия на несколько шагов назад, потому что каждое новое убийство — дичайшая нагрузка на психику. Они топчутся на месте.       Антон смотрит на торчащий у Эда из кармана сюрикен.       — Слышь. — Эд останавливает машину возле неприметной парадной и кладёт ладонь Антону на колено, мягко сжимая. — Мы тебя вылечим. Всю эту херню из башки твоей вычистим. Если надо будет — хоть десять раз таблетки поменяем, но вычистим. Мы сможем, Шаст. Ты сможешь. Веришь мне?       Антон почти не ощущает прикосновения. Убеждает себя, что это из-за плотной ткани штанов, и сжимает ладонь Эда в своей.       — Верю.       Антон ненавидит социально-приемлемую маску на лице при разговоре с Эдом. Она вылезает против его воли.       Вечерами на крышах уже прохладно. Антон спускает рукава толстовки с локтей и кладёт винтовку на бетонный выступ. В прицеле — миловидная девчушка танцует под что-то резвое и бодрое. Антон отсчитывает ровно десять секунд и тянет спусковой крючок на себя, всаживая ей пулю в голову. Толкать дурь на чужой территории — это серьёзное заявление. Над девушкой склоняется какая-то грузная женщина с атрофированными ногами и плачет. Антон думает, что, если Бакс и на этот раз не потрудится убрать тело и грохнуть мамашу-инвалидку, следующую пулю он пустит в лоб ему самому.       По новостям наконец-то перестают крутить сюжет об убитом Савелии Лопатине каждый грёбаный вечер. Федеральным каналам нельзя сообщать подробную информацию, поэтому людям даётся лишь сухая выжимка с гиперболизированными эмоциями и оценочными суждениями. Антон следит за ходом расследования по своим каналам, и через неделю после убийства становится примерно понятно, куда делся кейс и что с ним стало. Впрочем, это всё ещё не его дело, и если красавица-жена заказывает собственного мужа и продаёт его акции на чёрном рынке, чтобы переехать на Мальдивы — Антон готов быть Дедом Морозом с волшебным посохом, стреляющим сосульками.       С Арсения Сергеевича — как позже узнаёт Антон — Попова обвинения снимаются почти сразу, но адвоката ему всё-таки приходится прикупить. В портрете убийцы Антон читает ровно то, что и ожидал, что мастерил сам — запас переводных тату Эд пополняет регулярно, а цветные линзы хоть и не удобные, но крайне эффективные при близком контакте с целью и возможными свидетелями. Портфолио Арсения — отдельная тема. Антон весь вечер разглядывает его наработки, взломав пару папок, и удивляется тому, как нестандартно работает мозг этого человека. Он бы стопроцентно прошёл собеседование и заставил акции этой компании взлететь до небес. Теперь, по воле судьбы, Арсений трудится в другой, насколько Антон знает, куда более чистой компании, и, может быть, это не так уж и плохо по итогу.       В окно стучит один из первых осенних ливней этого года. Антон вслушивается в гудки.       — У аппарата.       От неожиданности Антон смешливо хрюкает.       — Нихуя, тебе сколько лет?       — Прошу прощения, кто это? Мы знакомы?       — Ага, я бы сказал, довольно тесно. — Антон закидывает ноги на край стола и растягивается в кресле, утыкаясь взглядом в размытый пейзаж за окном. — Что там со следствием? Мусора от тебя отъебались?       Некоторое время Антон слушает только шорохи на том конце провода.       — Сообщишь в полицию, и я тебя убью.       Шорохи затихают.       — Зачем тогда спасал?       — Не знаю.       Антон неуютно ёрзает в кресле и глотает остывший чай, придерживая заварочный пакетик пальцем.       — Я не из тех, кто спасает. Ты просто… выглядел каким-то слишком уж нервным и замученным. Кстати, портфолио реально крутое.       — Спасибо.       — Так что со следствием?       Арсений, судя по звукам, достаёт еду из микроволновки.       — Отстали, нашли кого-то другого. — Антон вспоминает о педофиле, недавно вышедшем из тюрьмы, которого пришлось использовать в качестве подставной куклы, и кивает. — Очень долго мурыжили меня твоим портретом.       — Моим?       — Разве не ты убил Лопатина?       Антон лениво усмехается.       — Я не говорил, что это моих рук дело.       — Сомневаюсь, что ты был там ради спасения моей жизни.       — Почему?       — А кому я нужен настолько, чтобы посылать за мной человека?       — Учитывая, что ты работаешь со сверхсекретными данными? — Антон крутит в свободной руке сюрикен. — Да каждому первому. Ты ж охуенный специалист.       Арсений хлопает шкафчиком и тихо скрипит отодвигаемым стулом. Антону неожиданно нравится звук его мыслей.       — Допустим. Но кроме тебя там больше никого не было. В его кабинете, в смысле. Так что все шишки тебе, уж извини.       — Нестрашно, я был готов к этому.       — Кто ты?       Антон устало трёт лицо. Спонтанный звонок на подъёме каких-то странных эмоций резко превращается в каторгу.       — Доброй ночи, Арсений.       Антон достаёт симку из телефона и разламывает её надвое, сметая ошмётки в мусорную корзину под столом. Пищалка на часах оповещает его о необходимости приёма таблеток.       По сути, каждое утро — одинаковое. Антон встаёт, шлёпает в ванную, застывая перед зеркалом, и долго-долго рассматривает себя, до чёрных точек, пульсирующих перед глазами. Иногда, после бессонных ночей, случаются кратковременные галлюцинации, и Антон в страхе отскакивает от зеркала, даже не пытаясь унять подскочившее к горлу сердце, и чистит зубы чуть ли не с закрытыми глазами. В последние пару недель он спит хорошо. Наталья Владимировна говорит, что прогнозы положительные, несмотря на сохраняющиеся симптомы деперсонализации-дереализации. Антон в интернет не лезет — знает, что сделает себе только хуже — и верит ей на слово, потому что если однажды утром он проснётся и не захочет наложить на себя руки, это будет их личным успехом.       Тамби говорит, что десять лет назад работать было гораздо легче: системы безопасности обходились враз, биометрика была у матери в утробе, а цены не скакали из-за постоянной инфляции и кризисов. Макар говорит, что Тамби дурак, и напоминает, как они однажды проснулись и охуели от цены на доллар. Антон в этих старческих распрях не участвует — ему только двадцать два, и он едва помнит дискеты и магнитолы. Зато в памяти отпечаталось, насколько качественными и крепкими были тогда скакалки — в памяти и на боку под рёбрами рваным шрамом.       Тамби говорит, что вспоминать такое — всё равно что этот шрам тупой иголкой ковырять. Макар молча сжимает Антона в медвежьих объятиях. Странное дело — уже будучи семнадцатилетним пацаном, он вдруг получил от жизни старшего брата, которого никогда не искал.       — Шаст, го ко мне в пару!       Антон смотрит на разогретого Эда скептично.       — Я не самоубийца.       — Да ладно тебе! — Эд стукает боксёрскими перчатками друг об друга и криво ухмыляется. — Дуй сюда, отработаем новую связку.       Эда называют «Сатаной» в боксе, и это абсолютно заслуженно. Если Тамби берёт просчётом ударов соперника, Макар — усилиями и волей, то Эд сносит всех какой-то нечеловеческой яростью. Антон с ним постоянно летает на канаты, и это при том, что дерётся он отнюдь не хуже.       Удары сыпятся быстро, резко и точно — спасибо, что в половину силы, иначе без синяков они бы не обошлись. Эд обычно дерётся топлес — тату служат ему второй кожей. Антон же такой любовью к своему телу не обладает, поэтому предпочитает потеть и материться в белых майках-алкоголичках. По окончании боя всегда можно посмотреть, в каких местах следов краски особенно много. Антон постоянно пропускает удары в левый бок, а Эд — по плечам.       — Всё, брейк, я щас сдохну.       — Хилина-тростина ты.       — Ты тоже похож на водомерку, а силищи вон сколько. — Антон обтирается полотенцем и глотает воду из бутылки так жадно, будто он десять лет по Сахаре ползал.       — Я тренируюсь пять раз в неделю, — хвалится Эд. — А ты выходные на диване проводишь.       — Завидуй потише, что ли.       Эд понарошку бьёт Антона кулаком в плечо и отбирает бутылку с водой.       — Я как будто бы нашёл нам новое задание.       — Нам?       — Ага, глухомань, нам. Когда мы в последний раз работали вдвоём?       Антон прищуривается, вспоминая задание, на котором они тёрлись жопами, но в голове лишь сумбурная каша из крови и пуль.       — В апреле?       — Март, кисунь. Полгода прошло уже. — Эд сворачивает полотенце в жгут и шлёпает Антона по заднице. — Собирай манатки и пошли мыть попу.       Антон не сразу очухивается от ахуя, а когда очухивается — Эд уже счастливо скрывается в раздевалке. Сколько бы они ни дружили, привыкнуть к спонтанным игривым настроениям Антон так и не смог.       Психологически душ воспринимается как что-то безопасное. В детском доме душевые, больше похожие на пустую комнату с трубой в стене и сливом посередине пола, были единственным местом, где Антона никто никогда не трогал. Сначала он прибегал туда плакать, потом дрочить, затем — читать. В тайниках за отошедшими плитками хранились перечитанные по пять раз книги.       — Закрытое мероприятие, что-то вроде торгов для благотворительности, но без неё, — рассказывает Эд, выкручивая вентили; Антон стаскивает шорты и кивает. — Я так и не понял, чё они там собираются делать, но нас это мало волнует в любом случае.       — Опять придётся близко подходить?       Эд удручённо кивает.       — Блядство.       — Могу взять Макара. — Эд льёт гель для душа на мочалку. — Или Ирину.       — Нет, мне нужны деньги.       — На что?       Антон не отвечает. О своей давнишней мечте всё-таки увидеть море он вспомнил пару месяцев назад и с тех пор часть денег за задания уходит в заначку.       — Цель?       — Какая-то богатая сучка.       — Принято.       Эд шлёпает босиком до кабинки Антона и облокачивается на стенку.       — Уверен, что вывезешь сейчас?       От любого другого человека Антон бы поспешил прикрыться. Эд видел всё.       — Я это вывожу уже шесть лет. Да, уверен. Ничего не изменилось.       — Таблетки опять не помогают?       — Помогают. — Антон вздыхает. — В плане, мне всё так же норм.       Эд прищуривается, сканируя Антона на предмет лжи, и, не найдя ей доказательств, ушлёпывает обратно к себе в кабинку.       Антон не помнит своего первого убийства в качестве киллера — он вообще плохо помнит задания, и Наталья Владимировна называет это защитным механизмом психики. Слишком много терабайтов памяти уже заняты дерьмом, мозг просто не выдержит дисбаланса. Антону, в принципе, похуй — не то чтобы простреленные бошки были чем-то важным вроде дня рождения матери и нового года. Зато Антон прекрасно помнит первую спасённую жизнь — и за шесть лет работы она, что удивительно, первая и последняя. Антон никогда никого не спасает — если случайные свидетели оказались не в то время не в том месте, то это сугубо их проблема. Антон не скорая помощь, чтобы тратить силы ещё и на мирную расчистку места убийства. Его самого никто не спас, и Антон не уверен, что вообще умеет сочувствовать настолько, чтобы думать о других.       Умеет. Оказывается. Или что это вообще, блядь, было.       Человек, случайно оказавшийся на траектории дула его пистолета, всё ещё жив. И либо он смягчился с годами, либо мозг придумал спасённому какую-то невъебенно высокую цену, до которой Антон сам ещё не догнал. Или ещё что-то, до чего Антон, опять же, пока не доехал.       — Я спас человека.       Эд выглядывает из своей кабинки с лицом, на котором в троекратном размере выражен весь ахуй мира.       — Ты чего?! Мне не послышалось?       — Спас человека.       — Не дал бабке дорогу на красный перескочить, что ли?       Антон закатывает глаза. Пена стекает по спине и заползает в свежий синяк, заставляя поморщиться.       — Помнишь задание с Лопатиным? — Эд кивает. — Помнишь чувака, которого самым первым обвинили в убийстве? — Эд опять кивает. — Он был случайным свидетелем. Я его спас.       — Нахуя?       У Эда это комбинация «почему» и «зачем».       — Не ебу.       Эд чешет мокрый бок и растерянно бегает глазами по плитке под ногами. Антону становится почти неловко за то, что он заставил Эда так охуеть.       — Ты пару лет назад перерезал глотки двум пиздюкам просто потому, что они могли спалить чёто мусорам. — Эд вспоминает одно из кровавых дел, которое Антону иногда снится в кошмарах. — Я думал, ты не спасаешь.       — Я тоже так думал.       Эд возвращается в кабинку. Мылится. Молчит. Антон водит бритвой по телу и заполняет шум в голове звуками воды. Ну спас и спас, с кем не бывает. Настроение было хорошее, вот и спас. Это всё равно ни на что не повлияло.       — Я связывался с ним недавно…       — Чего ты, блядь?!       — …чтобы узнать, как идёт расследование. Он начал доёбываться и спрашивать, кто я, меня это взбесило, и я сбросил.       Эд кивает.       — Ну да, нормальная человеческая реакция на звонки от полоумных незнакомцев.       — Осуждаешь?       Антон улыбается краешком рта, но Эд знает, что он серьёзен. Отшучиваться на действительно важных моментах — стиль Антона.       — Нет, — честно выдыхает Эд. — Но это рисково.       — Мне стало нравиться залезать в ситуации с высоким риском спалиться и не думать о последствиях.       — Ага, — Эд хмыкает. — Наталья Владимировна меня предупреждала.       «Он больше не будет месяцами валяться в кровати без сил даже перевернуться», — говорит Наталья Владимировна, и Эд кивает.       «Он станет импульсивнее», — говорит Наталья Владимировна, и Эд кивает.       «Появится эмоциональная лабильность, энергичность и речевая грандиозность», — говорит Наталья Владимировна, и Эд кивает.       «Он будет хотеть убить себя вдвое чаще», — говорит Наталья Владимировна, и Эд поджимает губы.       Задание простое — когда ты шесть лет делаешь одно и то же в разных вариациях и обстоятельствах, удивить чем-то сложно. Охрана нанята под стать мероприятию, — качественная и дорогая — но Антона эти амбалы никогда не смущали. Они с Эдом приезжают на место гораздо раньше в качестве официантов и выслушивают занудный брифинг от менеджера и шеф-повара — Эд недовольно бубнит, что клиент должен предоставлять им отдельный чек за эти страдания. Форма официантов предполагает почти полностью закрытое лицо во избежание любых инфекций, и Антон думает, что нелегалы — единственные в мире, кому эпидемия пришлась по вкусу. Антон привычно выбирает парик из чёрных волос, снижая заметность, Эд замазывает все свои тату толстым слоем какого-то убойного тональника, и они послушными солдатиками встают возле кухни, наблюдая приход первых гостей. Фифы с собачками в сумочках, милфы с милыми мальчиками и девочками под ручку, пузатые дядьки с запонками дороже, чем обе почки у Антона — сливки современного общества. Их цель приходит на мероприятие с крошечной пушистой собачкой в сумочке, и Антон морщится — убивать животных он не любит так же сильно, как детей.       Гостей становится всё больше, и в какой-то момент они заканчивают обзор, забирая с кухни подносы, и отправляются принимать первые заказы. Антон уже работал официантом, когда денег катастрофически не хватало, а возраста для чего-то большего не доставало — и работа, где нужно аккуратно что-то нести из одной точки в другую, явно не его. Эд берёт на себя напитки во избежание несчастных случаев, которые могут привлечь к ним лишнее внимание, а Антон гоняет с блюдами — благо, лежит на тарелках если не кроха, то слишком малое количество еды, чтобы растерять её по дороге.       Ждать окончания официальной части им необязательно. Нужно лишь уединиться с мисс Люблю Розовое Боа и перерезать ей глотку. Антон следит за дамой с правой части зала, Эд — с левой и, кажется, неплохо так увлекается работой официанта. Антон благодарно кивает за второе «спасибо» за час, прижимает поднос к телу и возвращается на точку обзора к Эду. На сцене распинается какой-то хмырь, люди общаются между собой — гул стоит нервирующий, Антону хочется заткнуть себе уши руками и сесть в фикус, чтобы спрятаться. В голове за секунду возникает тысяча разных сценариев, и Антон ужасается — раньше не было ни этих мыслей, ни сильного желания их осуществить «вотпрямщас». Надо дойти до Эда и получить от него нагоняй, чтобы не расслабляться.       Не доходит. Мимо снуют люди, лавировать между ними получается не всегда, и Антон, задумавшись и выпустив реальность из фокуса, в кого-то врезается. Сильно, слегка даже больно. Влетевший в него мужик роняет телефон и резко наклоняется, размахивая руками практически у пола. Антон открывает рот, чтобы выдать порцию формальных извинений, — он в курсе, как работает система обслуживания — и, как рыба без воды, закрывает обратно.       На него смотрят два больших, испуганных голубых глаза практически не моргая. А у Антона сегодня карие.       У него всё сегодня другое: и парик теперь длинный, и линзы не серые, и вместо респиратора обычная тканевая маска, и кейса за спиной нет, но запах — тот же, и Арсению, кажется, вообще мало надо.       Антон не сразу замечает, что голоса вокруг почти затихли. При сильных приступах дереализации такое пугало — пугает и сейчас.       Не время впадать в страхи.       — Прошу прощения, — тихо выпаливает он и резко шагает дальше, видя перед собой только Эда как причал, пристанище для его побитой шлюпки. Арсений смотрит вслед — точно смотрит, Антон ощущает его взгляд между лопаток чётче, чем оружие в руках. Эд инструктирует какую-то молодую богатую даму насчёт местонахождения туалета, когда Антон оказывается рядом и чуть ли не впечатывается ему в плечо.       — Что случилось?       — Прямо за моей спиной мужчина, высокий, тёмные волосы, серый костюм в клетку — он всё ещё смотрит?       Эд аккуратно поворачивает голову в сторону описанного человека, уделяя ему ровно секунду внимания.       — Да.       — Блядь.       — Кто это?       Антон чешет нос, оттягивая маску с лица.       — Чел, которого я спас тогда. Кажется, он меня узнал.       — Чушь.       Антон удивлённо вскидывает брови.       — Ты выглядишь абсолютно по-другому и если ты с ним не беседовал, то ему не по чему тебя узнавать.       — Запах.       — А у нас все такие нюхачи или ты пахнешь чем-то исключительным?       Антон хмурится. Эд всегда был оплотом здравого смысла, и в плохие времена его слова были светом, за который Антон держался.       — Ладно, может, ты и прав.       — Он тебя не узнал.       — Он меня не узнал.       — Молодец, кисунь. Теперь дело.       Их мадама очень долго ест и пьёт — очень долго — и уходит из главного зала только после официальной части. Антон заёбывается разносить заказы, пару раз просит сделать две порции вместо одной и хомячит эти три тощих колосочка в укромном месте — за фикусом. Они следят за целью каждую минуту времени, и Антон врёт сам себе, что это единственный его интерес здесь — периодически внимание переключается на высокую мужскую фигуру, кокетливо дискутирующую с очередными богатыми дамами. Антон врёт, что не испытывает ничего, когда замечает, что фигура смотрит в ответ.       Мисс Розовое Боа отправляется на поиски туалета, и они с Эдом идут вслед за ней, делая вид, что направляются на кухню. В первом же тихом коридоре Эд сруливает в подсобку, чтобы оперативно разобраться с камерами и стереть последнюю минуту с той, которая заныкалась в углу, а Антон ищет взглядом сорок девятый кабинет и заталкивает цель туда раньше, чем она успевает дойти до туалета. Убийство — самая скучная и быстрая часть задания, и редко когда люди, у которых на пороге возникает смерть, чем-то Антона удивляют. Этой даме не удаётся.       — Подождите-подождите, — молит она, почувствовав нож у горла, и смотрит на Антона в отражении зеркала так жалостливо, что он выцепляет у Судьбы лишнюю секунду. — Скажите хотя бы, за что?       В перечне стандартных вопросов перед смертью этот где-то на пятом месте.       — Если бы я знал.       Антон режет так, чтобы кровь из артерии, хлынувшая в трахею, залила лёгкие и вызвала почти моментальную смерть. Мёртвое тело он оставляет лежать так, как есть — зачистка не входит в их компетенцию сегодня. Окровавленную перчатку Антон аккуратно меняет на новую, чёрную рубашку выворачивает наизнанку и вытирает нож об юбку цели, пряча его в потайные ножны. Сумку с белым пушистым псом Антон замечает не сразу.       — А ты почему не гавкаешь? — он присаживается на корточки и снимает перчатку с ладони, чтобы ласково почесать собачонку за ухом. — Все собачки на меня обычно гавкают, а ты нет.       Антон поднимает её одной рукой и разглядывает голое брюхо.       — Хороший мальчик, хороший. Остался теперь один. — Антон искренне вздыхает, сажая собаку обратно в сумку. — Прости, золотце, мне придётся тебя убить — если я попробую отнести тебя в приют, они пробьют твоё клеймо, и меня вычислят. Мне очень жаль. Веришь? Какой же ты пушистый!       Антон проводит пальцами по белой кучерявой шерсти, гладит пса по голове и режет ему глотку. Быстро и — он надеется — безболезненно. В детстве Антон грезил о собаке, думал, что пёс будет защищать его от обидчиков, и даже подружился с какой-то дворняжкой и несколько раз приносил ей поесть, пока она не сожрала отравленную догхантерами колбасу. Антон тогда сидел рядом все три часа, пока она билась в конвульсиях, и успокаивал ласковыми словами. Смерть показала десятилетнему мальчику, что всё, что он любит — рано или поздно умрёт.       Поэтому Антон решил затесаться Смерти в коллеги.       Они возвращаются с Эдом в зал и продолжают работать, чтобы не вызвать подозрений. В какой-то момент Антон вытягивает руку перед собой и долго-долго смотрит на растопыренные пальцы, погружаясь в сильнейшую деперсонализацию. Рука двигается так, как он хочет, но это не его рука, не его одежда, не его тело — он наблюдает за человеком, разглядывающим свою руку, со стороны, и ловит ощущение смутного комфорта, отходя всё дальше и дальше.       — Эй, — одёргивает тихий-тихий голос с другого конца зала: Эд подходит вплотную и берёт человека с подносом за руку. — Антон, это твоя рука. Я тебя за неё держу, чувствуешь? Кивни, если слышишь.       Человек не кивает.       — Блядь. — Эд снимает перчатку, расстёгивает манжет на рубашке этого человека и соприкасается с кожей, крепко обхватывая в районе запястья. — Так чувствуешь? Это твоя кожа, твоя рука. Смотри, она растёт из твоего плеча, а плечо — из твоего тела. Я трогаю твою руку, Антон. Приди в себя, пожалуйста.       Антон не ощущает прикосновений. Сознание относит его от человека с подносом на почтительное расстояние.       — Ладно, стой здесь, понял? Просто стой и приходи в себя. Я разнесу два заказа и вернусь.       Эд уходит раздавать гостям напитки, и Антон следит за ним из-за фикуса, пока человек с подносом недвижимо стоит на месте. Кто он вообще такой? Почему так похож на самого Антона? А как вообще он сам выглядит?       Антон не знает, но думает, что как-то по-другому, потому что это — не он.       Человек с подносом смотрит в зал. Антон тоже смотрит в зал его глазами. Эд бегает где-то между столиками, разносит последние заказы, и Антон от скуки соскальзывает взглядом с Эда на Арсения. Он отвлекается, чтобы взять с подноса мимо проходящего официанта бокал шампанского, и Антон задумывается, а что он вообще здесь делает. По каким странным приколам мироздания они опять встретились? Спросить бы самого Арсения, но к нему вдруг подходит какой-то мужик почти вплотную, и они начинают довольно быстро двигаться в сторону выхода. У мужика, следующего чётко за Арсением, поднята и напряжена правая рука. Антон профессиональной чуйкой дорисовывает в ладони, спрятанной под пиджаком, пистолет.       Сознание заносит его обратно в тело слишком резко — у Антона кружится голова.       Только теперь, сидя в машине и следуя за джипом, в который Арсения грубо засунули, Антон понимает, что значит «встревать в ситуации с риском неблагоприятного исхода». Ему этот Арсений вообще нигде не упёрся, ну спиздили его средь бела дня и спиздили, значит, перешёл дорогу очередному боссу этой жизни, сам виноват. Антон не нанимался играть в скорую помощь, но он гонит по автостраде на задрипанную окраину и не понимает своей мотивации.       Когда Антон останавливает машину в соседнем квартале от тачки похитителей, на стрёме у заброшки уже стоит грузный мужик с пушкой. Антон хмыкает — у всех бандитов один и тот же почерк, хоть бы в какое красивое здание человека перед смертью привезли, ироды — и снимает фартук, крепя на его место ремень для оружия. Он уверен, что хватит и одной обоймы, но на всякий случай лучше подстраховать себя парочкой дополнительных магазинов и пушек. Его любимые сюрикены по-прежнему покоятся в потайных ножнах на левом бедре — правое занято ножами и маленькими бомбочками. Чем больше оружия, тем больше спокойствия, а оно Антону, как никогда, нужно.       Пуля из пистолета с глушителем сносит охранника на раз-два. Антон перебежками добирается до входа, поднимается по пыльным лестницам пригнувшись и прислушивается к голосам наверху. Судя по звукам, кого-то бьют — нетрудно догадаться, кого именно.       — Я ещё раз, кха, повторяю, что я не убивал вашего босса! — Арсений сплёвывает кровь, набежавшую в рот из разбитой губы, и упрямо поднимается на ноги; руки у него связаны обычной строительной стяжкой — как безвкусно. — Это был не я!       — Кто? Имя.       — Я не знаю.       Удар в живот. Антон останавливается за широкой колонной, сканируя обстановку и прикидывая план дальнейших действий.       — Почему ты убил Лопатина? Кто тебе его заказал, паскуда?       — Это был не я! — голос у Арсения срывается на визг; Антон насчитывает пять человек в помещении и зажимает сюрикен в левой руке. — Я никого не убивал, клянусь!       — Кто? Описывай!       — Я уже описал его для полиции, у них самый подробный… Кха! Ладно-ладно, господи! Высокий, широкоплечий, короткие тёмные волосы, серые глаза, тату на виске в виде бабочки.       — Дальше.       — Это всё, что я запомнил. Он был в респираторе, костюме и перчатках, ничего примечательного!       Суровый мужик со шрамом на бритом затылке бьёт Арсения кулаком в лицо. Антон слегка морщится — от золотого перстня у того на скуле рвётся кожа.       — Это целое нихуя!       — Я не могу рассказать вам больше, чем знаю, — замученно выдыхает Арсений и смаргивает слёзы от боли. — Это правда всё, что я знаю и помню.       — Ладно, парни, доставайте горелку.       — Нет, пожалуйста! Я больше ничего не знаю! Пожалуйста, оставьте меня в покое!       Антон выбрасывает сюрикен в ближайшего к нему мужика, попадая точно в висок, и стреляет в рокера с горелкой в руках. Чел падает навзничь, пока Антон стреляет в третьего — для прицела ему нужно всего несколько секунд — и промахивается, когда крысы начинают бежать с корабля. Он меняет колонну, чтобы увеличить себе обзор и подобраться ближе к Арсению — его успели ударить в ухо и оглушить. Пули снова свистят совсем рядом, и Антон видит себя словно со стороны: вот он сейчас выйдет из укрытия, и свинец превратится в мягкий пластик. Связь с реальностью возвращают стоны Арсения, харкающего кровью на грязный пол, и Антон сжимает пистолет покрепче. Три мужика, два из которых спрятались в одном месте — в какой академии бандитов их обучали? Нужно написать туда жалобу за выпуск таких идиотов.       Антон дожидается, когда град пуль стихнет, и высовывается из-за колонны, стреляя в ответ. В мужика со светлым ёжиком попасть легче всего — он самый идиотский идиот, не потрудившийся спрятать башку за поддон с кирпичами. Пуля свистит слишком близко, рвёт Антону рубашку, и он прячется обратно за колонну, облизывая пересохшие губы.       — Ползи в укрытие! — орёт он Арсению, валяющемуся на полу, и Арсений аккуратненько начинает путь дождевого червя до поддонов с кирпичами под мелодию летящих пуль.       Убийство — это краски на кисточке, а перестрелки — эти же краски, нанесённые на палитру: без перестрелок убийства не получится. Антон выбрасывает второй сюрикен вслепую, подняв только руку, и слышит чавкающий звук захлёбывания кровью — ну как же он хорош, как мощны его лапищи. С каждым попаданием самооценка взлетает до небес — Наталья Владимировна предупреждала о сильных перепадах между ничтожностью и величием. Антон улыбается, слыша мат со стороны противников: неужели пульки заканчиваются? Он никогда не мог понять, зачем эти тупые бандиты стреляют в ограждения шириной с метр, если пуля всё равно не пролетит навылет.       Арсений заползает, наконец, за поддоны с кирпичами, и смотрит на Антона испуганно, но с любопытством. Антон, пока ехал, успел избавиться и от парика, и от линз, и от дурацкой белой бабочки, душившей его.       — Сиди тихо и не высовывайся, — шепчет Антон и бегло оглядывает Арсения на предмет кровоточащих ран — всё остальное они вылечат и в домашних условиях.       Они. Они. Антон хмыкает.       Пуля свистит у него над ухом, и он высовывается следом, продырявливая четвёртого мужика. Пятого за кирпичами внезапно не обнаруживается. Антон шустро оглядывается — недостаточно шустро, чтобы заметить врага, подобравшегося слишком близко.       Антону прилетает по голове, и на секунду мир в глазах противно темнеет. Адреналин в крови не даёт ему потемнеть совсем — Антон разворачивается, делает подсечку и выталкивает шатающегося мужика в центр, ударяя ему кулаком по рёбрам. Драки тет-а-тет Антон не особо жалует, — как и любое близкое взаимодействие с целями — но мужик выбивает у него из рук пистолет и обносит градом ударов, не давая выхватить из-за пазухи новый. Антон бьёт ему под челюсть дважды, завершая комбинацию ударом в скулу, толкает ногой в живот и уклоняется от кинутого в лоб камня. Задевает по касательной — капля крови течёт по виску и падает на ворот рубашки с угла челюсти. Мужик пробивает Антону корпус с левого бока, получает за это в грудину и задыхается от сильного удара в солнечное сплетение. Антон выигрывает себе секунды, выхватывает нож из креплений и всаживает мужику в глотку, прорезая артерии и трахею. Чужая кровь марает ему руку, но победа приносит столько удовольствия, что незначительные пятна-следы настроение не портят.       — Руки поднял и повернулся.       Антон замирает, думая, успеет ли вытащить пистолет за долю секунды.       — Без лишних движений. Поднимай руки и поворачивайся. Медленно, чтобы я видел.       Антон хмыкает и поднимает руки на уровень шеи. Можно попытаться отскочить, но, скорее всего, пуля заденет его быстрее. Он поворачивается на голос, шаг за шагом, и растягивает на губах ухмылку, маскирующую страх и растерянность.       Мужика, тычащего в него пистолетом, Антон видит впервые, но на лбу у него неоном горит почётное звание «мусора».       — Вот ты и попался на горяченьком, — самодовольно констатирует мужик, подходя на шаг ближе. — Я два года убил на то, чтобы изучить тебя и твой почерк, понять, кого именно ты убиваешь, отследить цепочку жертв. А ты выносишь всех: женщин, детей, старых бабок, вообще всех. Беспринципный ублюдок.       Антон ухмыляется шире.       — Чем тебе не угодила моя жена, подонок?       — Её заказали.       — Кто?       — Думаете, я помню всех наизусть? — Антон хрипло смеётся. — Хотя, если Вы скажете, что у неё была сочная задница или, там, большие сиськи, я, может, и вспомню.       — Заткнись, скотина! — полицман озлобленно тычет в Антона пистолетом. — Закрой свой поганый рот! Убил бы тебя, если б мог. Но у меня есть для тебя кое-что получше.       — М?       — Ты будешь гнить в тюрьме на пожизненном, пока не сойдёшь с ума. А ёбнешься ты о-очень скоро — ты ведь уже долбанулся, правда?       Антон лениво морщится.       — Мой психиатр предпочитает термин «временно заболел», так этичнее.       — Да мне плевать! — пистолет в руках у мента дрожит. — Ты монстр! Монстром родился, им же и умрёшь. Я больше не позволю тебе лишать невинных людей жизни и я сделаю всё, чтобы в тюрьме тебе продыху не давали. Они затрахают тебя до смерти и поссут сверху!       — Странные фантазии, но я не осуждаю.       — Пасть закрыл! Больной ублюдок.       — Да кто ещё из нас…       — Закройся! — вопит полицейский, и Антон замолкает, лишь бы больше никогда в жизни этот писк фальцетом не слушать. — Ты…       Антон наблюдает за телом, безвольно падающим к его ногам, и улыбается Арсению — уже мягче — с какой-то толстой арматурой в руках.       — Я у-убил его?       Антон находит страх Арсения и его дрожащую нижнюю губу очень трогательными.       — Не-а, только оглушил. — Антон склоняется над телом и рассматривает слегка трепещущие ноздри. — Он дышит, просто без сознания.       Арсений роняет арматуру, и она падает на бетон с глухим стуком, заставляя пылинки разлететься по сторонам. Антон достаёт пистолет из-за пазухи и выстреливает полицейскому в голову.       — А вот я убил. Господи, почему никто не учит их просто стрелять! Лежал бы я сейчас с пулей в башке и ни о чём не волновался.       Антон мечтательно вздыхает и прячет пистолет за пазуху, подбирая тот, который у него выбили из рук в процессе драки. Глушителей у него не так много, чтобы разбрасываться ими. Арсений стоит на том же самом месте, прижимает руки к груди и испуганно следит за каждым движением Антона. Как заяц, выглядывающий из высоких кустов. Антон весело хмыкает и идёт к Арсению, чтобы развязать ему руки, но тот резко отшатывается.       — Что?       Судя по частым, поверхностным вдохам, Антон его очень сильно напугал.       — Думаешь, я собираюсь убить и тебя? Нахрена мне это?       Арсений молчит и, кажется, не моргает.       — Если бы я хотел причинить тебе вред, ты был бы мёртв ещё там, на собеседовании.       Арсений как-то рвано вздыхает и хлюпает кровью из носа. Антон осторожно шагает вперёд, наблюдая за его реакцией, и встаёт рядом, молча разглядывая побитое лицо. Оказывается, кровь очень красиво оттеняет голубые глаза.       — Тише-тише. У меня нет на тебя заказа. Я не собираюсь тебя убивать, честное киллерское. — Антон достаёт из ремешков нож и показывает Арсению. — Я разрежу стяжку, лады? Не дёргайся.       Антон обхватывает его кисть пальцами, просовывая нож между ладонями, и думает, что кожа у него необычайно мягкая и тёплая. Обычно Антон хуже ощущает внешний мир. Лезвие разрывает прочный пластик, и Арсений нервно растирает красные следы на запястьях.       Антон оставляет его приходить в себя и набирает «чистильщику». Тела нельзя оставлять просто так, тем более мента.       — Здаров, Дрон. Шесть мужиков, один легавый. Ну да, пришлось завалить мента. Что? Ага. Ну такие, упитанные. Да хуй знает, щас поеду обратно — проверю, но вроде бы один. Да знаю я, знаю, что они по одному не ходят. Сбежим, если что. Сбегу в смысле. Со своей шизой, да. Адрес кинул в смс. Красава. Ага, бывай. — Антон сбрасывает, пряча телефон в карман, и перешагивает через тела, возвращаясь к Арсению — за время разговора он случайно ушёл на другой конец этажа. — Ты всё своё забрал? Пойдём.       — Куда?       Антон закатывает глаза.       — А что, ты хочешь здесь остаться, полежать среди трупов?       Арсений хмурится с поистине актёрской карикатурностью.       — Это не ответ на мой вопрос.       — Я знаю, — Антон кивает, — я просто не хочу отвечать на твой вопрос. Идём.       Они спускаются по пыльной лестнице, которой наверняка уже не грозит стать частью достроенного дома, и выходят в ночную темноту, шурша травой под ногами. Оба в тёмном — это хорошо, меньше белых отсветов для зорких жильцов. Никакой слежки Антон не замечает, зато машина полицая находится сразу. Он аккуратно залезает внутрь, чтобы забрать с собой маячок и вырубить рацию. Арсений молча плетётся следом, наверняка переваривая увиденное. Антон его не трогает — не хочет дать покорёженной психике уйти в полный раздрай.       — Держи.       — Что это?       — Одеяло. — Антон для верности осматривает то, что протягивает, и усмехается. — Ты же в шоке. И дрожишь.       Арсений, судя по его удивлённому взгляду, дрожь не замечал. Возможно, после сегодняшнего вечера на одного работающего психотерапевта станет больше.       Антон скручивает номера с машины и меняет их на новые, периодически замечая на себе пристальный взгляд. Неужели всё ещё думает, что его грохнут? Хотя, справедливости ради, Антон бы и сам доверием не раскидывался, но ему незнакомцы жизнь не спасали даже единожды — он понятия не имеет, что это за чувство.       Антон запрыгивает на водительское, блокирует двери и выруливает на дорогу. Ночью ему всегда комфортнее, чем днём — всё кажется таким незначительным, а человек с пушкой на крыше — королём города. Чтобы не терпеть неловкую тишину, Антон подрубает магнитолу и выбирает что-то тихо-нежное у Лазарева, позволяя композициям переключаться в рандомном порядке.       — Зачем ты меня спас?       — Да господи, я, блядь, не знаю!       Арсений дёргается от резкого тона и заметно вжимается в сидение. Антон вздыхает — раз, два, три.       — Прости. Ты меня не злишь. Меня злит только этот вопрос.       — Кто ты?       — И этот!       Арсений поджимает губы, утыкаясь взглядом в подсвеченную фарами дорогу.       — Я не умею разговаривать по душам, — ещё тише продолжает Антон. — Это всё не моё. Если бы я знал, почему вдруг мне приспичило дважды спасти твою задницу, я б сказал.       Арсений молчит. Даже зрительный контакт выстраивать не хочет. Это молчание насильно развязывает Антону язык — он вдруг ощущает непреодолимую потребность в том, чтобы на него посмотрели, как на человека, и заговорили.       — Я уже рассказывал, что не из тех, кто спасает. Я убивал детей. Младенцев. И животных. И беременных. И старух. Ты мешался мне тогда, в офисе, пиздец мешался и не должен был стать исключением. — Антон измученно вздыхает и растирает лицо ладонями, когда они останавливаются на светофоре. — Я не знаю, что произошло. Почему я просто не пустил тебе пулю в лоб вместе с этим Лопатиным. Просто ты… выглядел таким нервным и… уставшим, и я подумал, что у тебя должен быть шанс.       Арсений всё ещё молчит, но слушает заинтересованно, и Антон за это цепляется.       — Ещё до всей этой истории с киллерством я мечтал стать комиком. Ну, знаешь, шутить шутки на большой сцене, как Воля с Харламовым. Я пробовался в Камеди, но не прошёл. — Антон сворачивает в переулок, чтобы срезать часть пути. — И я подумал, что, раз ты готовился целый хренов год, то у тебя должен быть шанс осуществить мечту.       Арсений неоднозначно хмыкает и поворачивается в кресле лицом к Антону.       — Я устроился в итоге в другую компанию, и она оказалась даже лучше той.       — Да, знаю, я пробивал тебя.       — Ну кто бы сомневался.       — Нельзя? — Антон игриво улыбается.       Арсений вздыхает.       — Будто запрет тебя остановит.       — Нет, но я буду знать, что делаю это против воли, и буду делать без прежнего энтузиазма.       Арсений качает головой, и Антону кажется, что он потихоньку отогревается — отнюдь не в плане температуры. Это становится какой-то целью всего мироздания Антона: снять с Арсения слой льда и заверить, что отогреваться в его машине абсолютно безопасно.       — Куда мы едем — тоже злящий тебя вопрос?       — Нет. — Антон включает кондиционер. — Мы едем ко мне на хату. Я не знаю, есть ли за тобой хвост от этих головорезов и был ли мент один, поэтому безопаснее будет переждать там, где нас не станут искать.       Арсений кивает. Он абсолютно точно ещё понятия не имеет, что его ждёт.       — Спасибо.       — М?       — За спасённую жизнь. Дважды.       Благодарности для Антона — настолько неизведанная штука, что звучит это дико и несколько некомфортно.       — Ага. Больше не обращайся.       Арсений хрипло смеётся.       — Хорошо, не буду.       Где-то вдалеке догорает закат. Антон уже сейчас знает, что будет ужасно скучать по лету и тёплому воздуху. Зима его убивает: закручивает в рулетик и закупоривает в банке с холодом, снегом и мокрым ветром в лицо.       — Ты, оказывается, кудрявый.       Антон случайно пережимает педаль газа, когда Арсений тянется к его волосам и пропускает кудри сквозь пальцы, оттягивая до кончиков прядей. Его большой палец ласково приглаживает кудряшку у виска.       — Красиво. Чёрный парик тебе не к лицу.       — Ага, Скруджи мне тоже так говорит.       — Кто?       — Мой напарник. — Антон не замечает, как тянется вслед за отдаляющейся рукой. — Бля, Скруджи!       Понимание того, что он оставил Эда одного на задании и молча укатил, попутно спиздив тачку, приходит слишком поздно. Антон выключает авиарежим на телефоне и набирает Эда, подключаясь к динамикам в машине.       — Ты охуел, блядь? — динамики зло басят голосом Эда. — Куда ты, нахуй, делся?       Антон виновато поджимает губы.       — Нужно было срочно смотаться по делу.       — По какому, блядь, делу? Мы и были на деле! — Эд рычит в трубку. — Блядь, я тебя по всему особняку искал, думал, что ты вены себе в туалете почикал или в окно вышел, а ты, блядь, кутить поехал?!       — Не кутить, — упрямо повторяет Антон, — а по делу.       Эд молча и злобно фырчит в трубку.       — Ты на громкой?       — На громкой.       — Не один?       — Не один.       — Скажи чуваку спасибо, он спас тебя от лишения куска жопы! — Эд звенит чем-то — наверняка уже вернулся домой. — Ты пришёл в себя?       Антон зачем-то кивает.       — Да, порядок.       — Ладно, не забудь закинуть в себя таблетки. Я забираю сорок кусков за нервотрёпку.       Антон вскидывает брови.       — Эй! Это ч-честно.       Эд угукает с набитым ртом.       — С тебя рассказ, как освободишься. Жду до завтра, потом прихожу сам.       — Сука.       — Сам блядь. Всё, давай.       Если Эд говорит, что придёт сам — это значит, что он ввалится в квартиру ровно в восемь утра и будет сидеть шкворчать над ухом, пока не получит рассказ. Антон такой перспективе не рад от слова совсем, но по телефону распинаться об убийствах ещё хуже. В какой-то момент Лазарев сменяется иностранной попсой. Антон оставляет рандомное переключение, не увидев на лице Арсения недовольства.       — Почему полицейский сказал, что ты родился монстром?       — Потому что он думает, что нас рожают специально для убийств и обучают этому с малых лет.       — А это не так?       Антон усмехается.       — Нет. Здесь как с проституцией: убивают от нужды. А потом ты просто не знаешь, как начать жить по-другому.       — Тебе нужны были деньги?       — Деньги, власть. — Антон заруливает на узкую улочку. — Хотел отомстить.       — Кому?       — Убийцам матери.       — И как?       — Мертвы, все до одного.       Арсений кивает чему-то у себя в голове. Светлый плед пачкается пятнами его крови и пылью с костюма.       — За что они её?       — Случайность. Ну, мне так сказали. Уроды просто гнали на какую-то свою тусню и сбили её на пешеходном. Мне было восемь.       Арсений поджимает губы.       — Соболезную.       Его ладонь мягко касается Антонового колена. Антон, не привыкший к такому обилию тактильного контакта, но очень его жаждущий, едва заметно вздрагивает.       — Иногда я думаю, что мог бы предусмотреть это. Мог бы заставить маму остаться в тот день дома любыми капризами. Мне сказали, что рядом с её телом была подарочная коробка с машинкой внутри. На радиоуправлении — я клянчил её лет с пяти, но у нас не было денег. — Антон сжимает руль до побелевших костяшек и резковато заворачивает с Арбата. — Она погналась мне за подарком на день рождения, как только получила зарплату. Мне его потом отдали, даже коробка не пострадала. Но ни один подарок её не заменит, ты знаешь? Если бы она осталась тогда дома, меня бы не трогали — ни пацаны, ни воспиталки. Мы жили бы вдвоём в маленькой квартирке, ели гречку с курицей по праздникам и были бы счастливы.       Ладонь соскальзывает с руля, чтобы включить поворотник.       — Но я не могу её вернуть даже за миллион радиоуправляемых машинок. За миллион загубленных жизней. Смерть не проводит обмен. — Антон горько усмехается, смаргивая слёзы. — Зато я могу мстить. И надеяться, что рай где-нибудь там всё-таки есть.       Он подмигивает Арсению.       — Мы встретимся на пять минут на перепутье, но мне и этого хватит.       Арсений выглядит так, будто сейчас заплачет. Антон спокойно относится к слезам, но сейчас не хочет их видеть.       — Ладно, это просто грустная история из моего детства, которая тебе не нужна. Я почему-то подумал, что ты сможешь понять.       — Я могу.       — Твои родители мертвы?       Арсений морщится.       — Моим родителям не нужно гнить в гробу, чтобы я смог понять, как тебе больно. Этим здоровые люди и отличаются от психопатов.       Антон, чуть поразмыслив, кивает.       — Хорошая мысль. Отнесу её своему психиатру.       Арсений тактично не задаёт вопросы касательно таблеток и всего причитающегося, и Антон ему за это благодарен. Вдаваться в подробности своей больной башки он сейчас точно не в настроении.       Машина пересекает центр Москвы и движется на юг. Антон открывает окно и выкидывает маячок в кусты. Когда полицейского хватятся — первым делом поедут сюда, а это здорово выиграет Дрону время на уборку.       Антону кажется, что Арсений спит, но его максимум — нервная дремота. Слишком напуган и взбудоражен, чтобы спать. Антону это состояние понятно и знакомо — когда вокруг десяток жестоких детей, любящих колотить сверстников во сне, привыкаешь спать не засыпая. Сейчас Антон спит лучше, — поклон Наталье Владимировне до пола — но только если в квартире он один или с Эдом. Сегодня предстоит бессонная ночь, и Антон лишь надеется, что он один такой долбоёб, и Арсений поспит нормально, пока он будет бдеть.       — Приехали. Одеяло забирай с собой, закину его в стирку.       Арсений сонливо хлопает ресницами и выпархивает из машины. В этом районе всем на тебя насрать: дотошных бабок давно выселили, а остальным интереснее жить свою жизнь, чем лезть в чужую. Антон любит тишину и спокойствие. Когда какой-то урод на лестничной клетке орал на девчонку, Антон вышел и наставил на него пистолет не для того, чтобы спасти эту девчонку — просто чувак слишком громко орал. Избитого Арсения если кто-то и заметит, то, по крайней мере, промолчит. Это вселяет в Антона сразу две эмоции: ужас и довольство — если он попадёт в беду, никто не выйдет ему помочь и если он попадёт в беду, никто, нахрен, не выйдет ему помочь, за что спасибо всем огромное.       — Я думал…       — Тут будет кровь повсюду? Гробы и темнота?       Арсений закатывает глаза.       — Очень смешно. Я думал, уважающие себя киллеры не смотрят «Сумерки».       — Ну мне же надо знать, как подъёбывать простых смертных и клеить нынешних девчонок.       Антон сбрасывает ботинки и сразу сворачивает в ванную, закидывая грязные перчатки в контейнер. Арсений заходит следом и галантно отбирает у Антона кусок мыла из рук, намыливая ладони — капли воды окрашиваются в светло-красный.       — Умойся и приходи в зал, я пока чайник поставлю.       — Меня будут поить чаем? — Арсений удивлённо вскидывает брови.       — Я ещё вчерашнюю пиццу тебе погрею, прикинь.       — Как гостеприимно, ставлю пять звёзд.       Арсений задерживается в ванне, бесстыдно сливая кровные Антоновы денюжки в канализацию. Антон его не трогает — в самом начале он тоже ловил совестливые приступы и истерики перед зеркалом, сунув ладони в кипяток. Пусть успокаивается так, как требуется — Антон и чай с пиццей подождут.       — Клёвое мыло, — говорит Арсений, заходя в зал; глаза у него красные и слегка мокрые. — Это мне?       — Ага. Пицца с курицей, если что. Ты ешь мясо?       — Ем. — он садится на диван и обхватывает ладонями чашку чая, греясь подобно продрогшему котёнку на люке. — Спасибо.       Антон только кивает — если начинать принимать благодарность, то пока без слов, которые могут прозвучать грубо и глупо. Он достаёт аптечку из шкафчика в ванной и возвращается к Арсению, заливая ватный диск перекисью.       — Можешь есть, ты мне не мешаешь.       — Что ты собираешься делать?       — Лечить тебя.       Арсений мотает головой.       — Не стоит, правда, я справлюсь сам, ты и так уже много для меня сд…       — Дай мне почувствовать себя живым, — серьёзно, тихо просит Антон, разглядывая крапинки в голубых глазах Арсения. До чего же красиво.       Арсений, прикусив разбитую губу, молча кивает. И морщится.       — Тебе прям сильно по губёнкам-то ударили. Долго будет проходить. — Антон подходит ближе, едва касаясь коленями ног Арсения, и поддевает пальцами его подбородок, заставляя поднять голову. — И под глазом синяк будет. Я тебе наклею, конечно, растворяющую штучку на ночь, но всё равно след останется ещё на недельку.       Арсений смотрит так, будто синяки его совсем не волнуют. Антон не уверен, что у него на лице есть что-то настолько интересное, чтобы так пялиться, но предпочитает просто промолчать — ещё он лишний раз воздух не сотрясал душным напряжением. Арсений не издаёт никаких звуков, — надо же, Антон на говно исходится и пищит как котёнок-переросток, когда его ранят — но морщится от соприкосновения мокрой ватки с ссадинами. Антон убирает засохшую кровь и грязь из раны на скуле, предотвращая заражение, и заклеивает разорванную кожу специальным пластырем. С разбитой губой всё немного сложнее: она кровит, и Арсений её постоянно облизывает. Синяк под глазом остаётся только терпеть и холодить чем-нибудь из морозилки, мелкие ссадины пройдут сами собой, а маленькую ранку над бровью Антон промывает и тоже заклеивает пластырем.       Арсений вдруг сводит колени и сжимает ноги Антона бёдрами, не прекращая пялиться.       — Тебе всегда приходится возиться с ранами самому?       — Я редко их получаю, — Антон мягко улыбается, сам не замечая, как отпускает мимику в неконтролируемый полёт. — Если что-то серьёзное, то еду в больницу.       — Это безопасно?       — Относительно, как и любой выход на улицу. У нас есть несколько «своих» врачей в разных больницах, так что всё спокойно. — Антон бросает использованный ватный диск в мусорку и мочит новый. — Да даже обычные тебя на улице умирать не оставят — клятва Гиппократа, все дела. С ними просто будет больше проблем. Главное — вовремя сбежать. Или попросить, чтобы вынесли.       Арсений вновь сжимает бёдра — так, что колени Антона стукаются друг об друга, и он теряет равновесие, шлёпая ладонь Арсению на плечо. Несколько секунд уходит на странный, абсолютно безмолвный зрительный контакт.       — Что такое?       — Ничего, — миролюбиво отвечает Арсений и разводит ноги.       — Больно?       — Немного.       — Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. — Антон протирает ссадину на углу челюсти и зачем-то гладит Арсения по голове — единожды, так, в процессе движения рук. — Ща принесу чё-нить холодное.       В морозилке находится только пакет пельменей и три куска сала. Антон протягивает Арсению самый маленький, обёрнутый в полотенце.       — Ты ешь сало?       — У меня украинские корни. — Антон весело хмыкает. — Хотя я больше люблю мясцо на конце.       Пока Арсений прикладывает к синяку под глазом кусок сала, Антон хомячит пиццу, запивая чаем из пакетика, и переписывается с Эдом, не рассказывая чего-то конкретного. Все переписки, как бы они ни шифровались, можно достать даже после удаления, поэтому рисковать нет смысла, но вот успокоить Эда и не разрешить ему прийти в восемь утра — святое дело.       — В твоём распоряжении диван и все подушки с одеялами из вон того шкафа, которые найдёшь. — Антон допивает чай и забирает у Арсения сало, закидывая его обратно в морозилку. — Я бы предложил тебе свою спальню, но это лишит меня чувства безопасности, и я буду тупо куковать всю ночь. А тебе что тут, что там будет некомфортно, поэтому я побуду эгоистом.       Антон скручивает колпачок с мази от синяков и аккуратно накладывает тонким слоем Арсению под глаз. Взгляд его похож на взгляд хаски — чистейший, светлый и слегка ебанутый: вот-вот, гляди, и завоет серенаду.       — Тебя научили вслух проговаривать все эмоции, — подмечает Арсений, поднимая уголок губ. — Звучит…       — Топорно? Я знаю, но…       — Хорошо. Звучит очень хорошо.       Антон зависает над лицом Арсения, так и не донеся палец до края синяка. Этот человек заставляет его испытывать давно забытое смущение, вызванное непонятно чем.       — Ага. Так, в общем, диван твой, воду пей, в туалет писай, из квартиры не сбегай, чтобы я потом не искал тебя по всему городу — и не находил в очередной заброшке. — Антон кладёт аптечку на полку к телевизору на случай, если Арсению понадобится что-то ещё. — Надеюсь, у тебя нет кого-то, кто за сутки в одиночестве обоссыт твоё жилище?       Арсений хихикает.       — Ни детей, ни псов.       — Крыски?       — Не-а.       — Жаль, — мечтательно тянет Антон. — Я люблю крысок.       Он запирается в ванной, снимает грязную одежду, запуская стиралку, и залезает в воду, решая отмокнуть в кипятке перед сном. Засохшие капли чужой крови на торсе растворяются в воде, и Антону уже давно не противно — легко переживать грязь на теле, когда впадаешь в состояние, при котором это тело кажется вовсе не твоим и вообще не человеческим. Антон держит себя в руках — ловить приступ деперсонализации в ванне при постороннем человеке в квартире не особо хочется — и растворяет фиолетовую бомбочку с каким-то нежным запахом. Хочется крикнуть Арсению и спросить, чем он там занимается, но Антон отошёл от тотального контроля буквально всего в жизни, приняв тот факт, что каждую пылинку контролировать не получится, а действия других, травмировавшие его, уже в любом случае в прошлом и изменить ничего не выйдет.       Арсений лежит на диване, когда Антон выходит, облачившись в растянутые треники и домашнюю футболку, и играет во что-то на телефоне.       — У тебя есть зарядка?       Антон кивает.       — Поделишься? Мой сейчас сдохнет.       Антон молча выносит ему провод из спальни и втыкает в розетку.       — Спасибо. Вкусно пахнешь.       — Теперь твоя очередь.       — Мне тоже можно набрать ванную?       — Нужно. — Антон наливает себе воду из фильтра в стакан и запивает таблетки. — Только соседей не залей, и всё будет чики-пуки. Всё, давай.       — Доброй ночи.       Антон останавливается посреди зала и с непониманием косится на Арсения. Последний раз доброй ночи ему желала мама перед сном, когда заходила чмокнуть в лоб на сон грядущий.       — Ага, ээ, и тебе. Доброй ночи и тебе.       Антон не хочет угадывать чувства Арсения, но будет вполне логичным предположить, что ему всё ещё страшно, и некомфортно, и неприятно… и, возможно, у него реально шок, но Антон смотрел «Шерлока», поэтому одеяло предоставил сразу же. Естественно, одним одеялом не обойдёшься — Арсению предстоит справиться со всеми переживаниями в одиночку, как взрослому мальчику, и понять, что здесь ему ничто не угрожает. Для этого Антон, плюхнувшись в кровать и быстренько пробив ситуацию по камерам, заковывает руки в ремни-фиксаторы и сжимает зубами капу, чтобы окончательно не сточить эмаль к хуям собачьим. Сон не приходит сразу — Антон, как и предсказывал, лежит с закрытыми глазами и слушает тишину в квартире, попутно раздумывая на самые разные темы.       Мысли как-то слишком быстро возвращаются к Арсению, но уже в другом ключе: глаза у него, несомненно, красивые; руки ласковые; кожа нежная; голос медовый; чувство самосохранения притуплено, любопытство зашкаливает. Ничего из этого Антона не бесит, даже наоборот — и это «наоборот» ощущается странно. Антон никогда никого не любил, даже не симпатизировал особо — с его работой люди очень редко вызывают хоть какой-то эмоциональный отклик. Арсений почему-то вызывает. И отклик, и желание его давать. У Антона с эмоциями дела трудные, — иногда их просто нет, они прячутся где-то глубоко внутри, бегая от анализа, или вовсе кажутся чужими — поэтому вот так сразу понять, что происходит и почему он, сука, полез спасать этого человека не представляется возможным. Но его никто и не гонит — в этом состоит ещё одна хорошая новость на сегодня.       По ощущениям, сон всё-таки приходит спустя два часа бесцельного лежания в кровати, только ощущения Антона давно обманывают, и на самом деле мог пройти и час, и пять. Не светает — и это единственный признак того, что четыре утра ещё не наступило. Антон видит во сне какое-то пятно, с него всё и начинается. Сначала пятно просто движется, потом обретает формы человеческого тела и затем — вонзает нож под рёбра рыдающей женщине. Антон видит самого себя, лишающего неизвестного ему человека жизни, и не принимает это — стоит поодаль и на полном серьёзе ощущает, что тело чужое и ему не принадлежит. Но сон этот — очередной ночной кошмар, мигрировавший из воспоминаний, а женщина — давний заказ. Антон оставил двух её детей без единственного родителя.       Он ничем не лучше тех уродов, которые сбили его мать. Учитывая стабильность — в разы хуже.       Антон кричит — оказывается — и плачет, потому что кто-то тормошит его, встряхивая за плечи, и говорит быть тише. Антон не помнит, чтобы рядом с ним кто-то был — он вообще не помнит ничего, кроме кровавого пятна, слёз и ненависти к себе.       — Эй, эй! Проснись, пожалуйста, это я, Арсений. Просыпайся, ну же!       Антон резко отшатывается от чужих рук, сжимающих плечи, и дёргается в сторону пистолета под подушкой, но не дотягивается из-за ремней. Говорящая тень, нарёкшая себя Арсением, осторожно тянется к нему в повторном касании, и реальность, наконец-то, начинает принимать чёткие очертания.       Антон сглатывает слюну и вытаскивает изо рта капу. Ремни не мешают двигаться — они лишь не дают Антону избить себя во сне: прецеденты были ужасающими.       — Что случилось?       — Тебе снился кошмар, — тихо отвечает Арсений, разглаживая линию жизни у Антона на взмокшей от пота ладони. — Я проснулся от криков, подумал, что кто-то забрался в квартиру и режет тебя, но это оказался просто ты.       Антон поджимает губы, не решаясь сказать, как близко Арсений к правде — с разницей лишь в том, что резал он, а не его.       — Что тебе снилось?       — Какая-то кровавая муть.       — Хочешь поговорить об этом?       — Нет. — Антон морщится. — Достаточно моих кошмаров. Сгоняй за водичкой по-братски?       Арсений молча уходит на кухню, шлёпая босыми ногами, и возвращается со стаканом в руках.       — Глотни.       — Я не хочу пить.       — Вопрос не в этом.       Арсений не сразу догоняет.       — В доверии? Точнее, в недоверии.       — Ага.       — Ладно. — Арсений послушно делает глоток из принесённого стакана. — Держи.       Антон выхлёстывает стакан враз и вытирает бегущие по уголкам губ капельки воды. Спина противно замерзает из-за взмокшей футболки. Он ненавидит менять постельное посреди ночи.       — Попробуешь уснуть?       — А у тебя получилось?       — Да, почти сразу. — Арсений стекает с кровати на пол и подтягивает колени к груди. — К моему удивлению. Видимо, психика настолько перегрузилась, что мне стало абсолютно похуй, где засыпать.       — Звучит как мечта. Я тут часа два валялся.       — Два часа назад ты был в ванной, если я ничего не путаю.       Антон вздыхает. Всё-таки меньше. Вернуть себе правильное ощущение времени хочется даже сильнее, чем прекратить видеть кошмары.       — Попробуй поспать ещё. Ты выглядишь измучено.       Антон вытирает слёзы со щёк и переворачивает одеяло сухой стороной, чтобы вернуть себе хоть каплю комфортного тепла. Подушка кажется каменной — обе руки до неё не дотягиваются, и Антон приминает край плечом, укладываясь рядом щекой. Арсений тапает по часам — на крохотном экранчике загорается час двадцать два ночи — и вздыхает.       — Переживи всех.       Переживи вновь,       словно они — снег,       пляшущий снег снов.       Антон замирает, улавливая в голосе Арсения театральный драматизм, перемешанный с обычной человеческой усталостью, и поворачивает голову в его сторону, пытаясь разглядеть в темноте красивый профиль.       — Переживи углы.       Переживи углом.       Перевяжи узлы       между добром и злом.       Но переживи миг.       И переживи век.       Переживи крик.       Переживи смех.       Переживи стих.       Переживи всех.       Арсений поворачивается к Антону, поднимается с пола и нащупывает его ногу под одеялом, заземляясь тактильным контактом. Антон не возражает.       — Это Бродский. Когда-то я грезил о том, чтобы стать актёром. Доброй ночи.       Арсений гладит колено Антона, словно на прощание, и выходит из комнаты, притворяя за собой дверь. Антон утыкается бессмысленным взглядом в потолок, и слёзы сами катятся по вискам в подушку. Разгружать нервную систему полезно — так говорил психиатр.       Антон постарается пережить их, нахрен, всех.       Утро светит на закрытую дверь через щель между шторами. Антон вынимает капу изо рта, морщась от противной слюны, развязывает ремни и прислушивается: в гостиной отчётливо звучит голос Эда.       — Ничего я не крал!       — Ага, Шаст решил оставить рандомного чела у себя с ночёвкой, давно в детские штучки не игрались!       Эд держит заряженный пистолет перед лицом Арсения, чуть ли не в лоб ему дулом тыча, а Арсений просто пытается объяснить, что он здесь делает и почему его за это не надо убивать.       — Скруджи, пушку убери, — хрипит Антон, проходя мимо и почёсывая бок.       Эд непонимающе хмурится.       — В смысле? Тут какой-то чел…       — Я его и спас тогда в офисе. Выстрелишь в него — откручу башку.       Эд удивлённо вскидывает брови, но пушку убирает сразу же — спорить с таким Антоном себе дороже.       — Значит, хорошо сосёшь?       — Что?       — Скруджи, закрой пасть! — Антон чуть ли не рычит, рыская по шкафчикам в поисках еды: вчерашняя пицца, которую он купил позавчера, закончилась, а больше-то и есть нечего. — Через постель здесь работаешь только ты.       — Нихуя себе заява. На целое звание козла тянет. То, что я один раз отсосал Криду — не значит, что я работаю через постель.       — Ты отсосал, блядь, Криду. Ебучему Криду. У него хуй не в блёстках?       — Нет, — задумчиво отвечает Эд, привалившись к арке между гостиной и кухней. — Обычный хуй.       — Да закройся, я даже слушать об этом не хочу.       Арсений молча решает плюхнуться на диван и не мешать полемике о высоком — умный мальчик. Эд вдруг подрывается с места, уносится обратно в коридор и притаскивает оттуда два огромных пакета с продуктами.       — Жратвы тебе купил по дороге, как чувствовал.       Антон, уже приготовившийся скрести по сусекам, подходит к Эду и радостно чмокает его в трогательно-пухлые губы.       — Ты ж мой золотой!       — Ебать. Чё, таблетки подействовали?       Антон неопределённо пожимает плечами — когда хочешь жрать и кто-то приносит еду, станешь счастливым без всяких таблеток. А Эд ещё и наизусть знает, что Антон любит брать в супермаркетах.       Арсений незаметно пробирается на кухню и заглядывает в пакеты, которые Антон методично разбирает. За открытую створку холодильника никто не бьёт — в этом преимущества жизни в своей квартире. Арсений вылезает из пакета и горестно вздыхает: чего-то не нашёл.       — Что?       — Кофе нет, да?       Антон кофе не пьёт, совсем. Энергию всегда можно поднять энергетиком, а булки он запивает чаями — самыми разнообразными, постоянно пополняя коллекцию. Макар как-то читал ему лекцию насчёт того, что в этих пакетиках от чая одно название — красители и ароматизаторы вместе с частицами микропластика. Антону, конечно, очень грустно и искренне жаль желудок, но заваривать крупнолистовой чай лень и не допивать его по утрам жалко, а Антон часто уходит из дома, оставляя больше половины — естественно, гигантской — кружки.       — У меня есть пакетики три в одном, — вспоминает Антон; грусть на лице Арсения, кажется, можно пощупать. — Можно попробовать вытащить из них сахар и смешать сразу несколько.       Арсений кривится, — звучит, по всей видимости, не особо круто для кофемана — но пакетики забирает и, вооружившись чайной ложкой, уходит отбирать сахаринки от дешёвого растворимого кофе. Сбоку деловито возникает Эд.       — Ну, рассказывай.       Антон закатывает глаза. Мало кто знает, но мужики — те ещё сплетники, и Эд просто жить не может без захватывающих историй о мерзких чуваках, встречающихся им на пути, и других крысятнических сплетен. Антон кипятит воду и рассказывает, как свалил с мероприятия, чтобы отдубасить шесть человек и спасти вон того чудика, выгребающего сахар из кофе. Арсений весь разговор, естественно, слышит, но Антон и не пытается что-то скрыть — Эду на справедливый вопрос о причине такого импульсивного поведения он тоже отвечает, что понятия не имеет.       Вчера перед сном пришлось взламывать базу данных полиции, чтобы подчистить все сведения о себе, которые господин Михайлин насобирал за два года. Что-то наверняка осталось у него дома — этим Антон займётся позже, когда убедится, что слежки нет ни от бандитов Лопатина, ни от легавых. В любом случае, успеть надо раньше этих самых легавых, иначе на Антона объявят самую настоящую охоту, как на последнее расследуемое мёртвым полицаем дело.       Эд удивляется наличию у Лопатина собственной банды — такие, как он, обычно трясут пузом на дорогих курортах в окружении красивых девочек и не забивают себе голову местными разборками. Эд говорит, что, скорее всего, он им однажды как-то хорошо помог и они взамен пообещали иногда крутить за него головы, только единственного не учли — Антон задницы надирает отлично и головы скручивает куда профессиональнее.       Арсений по большей части молчит. Жуёт выделенную ему булку из пекарни неподалёку и наблюдает из-за каёмки кружки. Это неплохо, но и не очень хорошо — Антону не хотелось бы участвовать в бессловесном анамнезе. Арсения, по-хорошему, уже пора отпускать жить свою жизнь — если его прикончат где-нибудь за поворотом, Антон, конечно, разозлится до пизды, но хотя бы будет знать, что сделал максимум с хвостиком. Арсения тут, так-то, никто и не держит, — вставай да иди — но он не уходит, и причин может быть несколько. Антону пока некогда расспрашивать: Эд пиздит без остановки.       — Короче, есть одна прикольная штука…       — С этих слов всегда начинается какая-то поебень, из которой мы едва вылезаем, Скрудж.       При любых посторонних они называют друг друга профессиональными погонялами, чтобы не палить имена.       — Да ладно тебе, мы же последние твари, а последние твари живучие пиздец. — Эд радостно всплёскивает руками. — Хотя ты, конечно, неправильная тварь…       Антон цокает: шутки вокруг его суицидальных наклонностей — хлеб для Эда.       — Короче, мне заказали одного супер богатого ушлёпка, и там пробраться внутрь его замка — уже испытание, потому что охраны дохуя, сигнализация ебейшая, а на улицу он почти не выходит. Ну и, короче, было бы неплохо, если б ты подсобил, Арсюх.       Арсений чуть кофе не давится.       — В смысле?       — Ну ты же у нас крутой специалист по информационной безопасности, а у чувака как раз есть комп, на котором он хранит пароль от сейфа. Мы тебе долю отсыпем.       — Мы? — удивлённо вскидывается Антон.       — Ну, я точно, — кивает Эд, — а насчёт этого жмота не знаю.       — Не воровка, не шалава… — нараспев тянет Антон в отместку и затягивается сосалкой.       Эд кривится.       — Там у него такие деньжищи лежат, что я разочек побуду и воровкой, и шалавой. Ну, Арсюх, подсобишь?       — Я защищаю сеть от взломов, а не…       — Нет, — гулко, резко отрезает Антон, не давая Арсению закончить.       — Что «нет»?       — Мы не будем привлекать гражданского.       — Почему? Он умеет то, чего не можем мы, а если ты ему пушкой перед лицом покрутишь, он тебе Пентагон взломает! — Эд возмущённо подаётся вперёд. — Зря спасал, что ли?       — А якщо я тобі пістолетом перед пикою покручу?       Антону неиронично хочется вломить Эду за гнусные предложения, но в этом весь он: если люди не полезны, то и незачем держать их рядом и тратить время. Антон с такими установками согласен пятьдесят на пятьдесят, и в отношении Арсения это половина в сторону того, что «нужён» и без взлома Пентагона. Антону так хочется поскорее на терапию, чтобы обсудить случившееся с Натальей Владимировной и, наконец-то, разобраться в собственных мотивах.       — То ти шо, збираєшься просто відпустити його? Ти йому життя врятував, він тобі забов’язаний.       — Я, по-твоєму, княгиня Ольга, блядь? Я теє зробив не задля того, шоб потім збирати з нього данину.       Эд закатывает глаза, отчего-то морщась.       — Ти народився бідним — бідним і помреш.       — Відсмокчи йому, раптом і так пустить? — раздражённо парирует Антон.       Арсений, давно забытый между злыми репликами, ёрзает в кресле и нервно встряхивает плечами.       — Вы можете говорить на русском? Я нихера не понимаю.       Эд окидывает его скептичным взглядом, и на секунду в тёмных глазах появляется какой-то странный блеск. Антон, даже если бы хотел, не смог бы остановить этого придурочного от вываливания всех мыслей наружу.       — Он тебе нравится, что ли? С каких пор мы не используем людей в своих целях?       Антон захлёбывается вдохом и пинает Эда в голень. Ничего лучше в голову, естественно, не приходит.       — А тебе, блядь? Ты хули так агрессируешь?       Эд оборачивается на замершего Арсения и пожимает плечами.       — Красивый. Я бы ему отсосал.       Антон бессильно всплёскивает руками и хлопает по коленям. Иногда Эд умеет сказануть такое, что хоть стой, хоть падай.       — А вот это я бы предпочёл не понять, — комментирует Арсений, пряча ахуй за сучностью, и Антон, впервые заметивший эту его сторону, неосознанно засматривается на саркастично изогнувшиеся губы.       — Не за просто так, амиго. Я скину тебе сегодня вечерком вводные, погляди-почитай, выходим в конце октября.       — Скруджи.       — Он нам нужен, ясно? Если ты ливнёшь, я пойду один. И поверь, — понижает голос Эд, вплетая непривычную для Антона сталь, — без тебя ничто не помешает мне пальнуть ему в ногу для сговорчивости.       — Сука!       — Бывай, кисунь. — Эд поднимается с дивана и останавливается возле Антона, сжимая его плечо: довольно опасный манёвр — Антон разозлён. — Про таблетки не забудь.       — Да пошёл ты нахер!       Эд улыбается — им часто приходится делать то, что совсем не хочется, и ничьей вины в этом нет. Сейчас Антон злится, но, увидев задание, он бы тоже предпочёл запрячь знакомого хакера, чтобы не проебаться самому. Другое дело, что этим хакером вряд ли стал бы Арсений. Его подставлять под пули не хочется — Антон, что, зря корячился, вытаскивая его задницу из лап бандитов?       Тупая, эгоистичная причина. Антон чувствует, что обманывает себя, но не понимает, в чём именно. Отвратительные человеческие чувства, отвратительно сложная нервная система.       Арсений молча допивает кофе, периодически поглядывая на Антона, упавшего в прострацию, и уходит мыть за собой кружку и притирать с кофейного столика крошки. Антон меланхолично сообщает, что он может идти — прятаться в квартире больше нет смысла, хвоста не наблюдается. Арсений кивает и ещё несколько минут ходит по гостиной и собирает вещи. Оказывается, вчера вечером он повесил на сушилку простиравшееся бельё, о котором Антон напрочь забыл. Он снова в костюме, теперь помятом и порванном кое-где, и снова красивый. Антон болтает ногой, успокаивая себя, и вертит головой, как сова, наблюдая за Арсением, мельтешащим в поле зрения.       Арсений говорит «до встречи», и Антон думает, что в его же интересах никогда больше не встречаться. Проблема нахождения рядом с убийцей, будучи гражданским, в том, что тебя запросто могут кокнуть, чтобы подбить убийцу на необдуманные поступки. С Антоновой импульсивностью это может стать летальным для обоих.       Он быстренько проглядывает камеры возле дома мёртвого полицейского и заявляется на место, обнаруживая вскрытый замок. Внутри точно кто-то есть — Антон слышит тихие шорохи, когда переступает порог квартиры. Они со взломщиком сталкиваются на кухне, наставляя друг на друга пистолеты, и Антон по покоцанному дулу и торчащим из-под капюшона светлым кудрям узнаёт в незнакомке Ирину.       — Что ты здесь делаешь?       — Зачищаю квартиру полицейского, которого ты кокнул.       Антон хмурится: у них не тот уровень отношений, чтобы соваться в «горячую точку» просто так.       — Нахера?       — За тебя попросили. Влиятельный человек, все дела.       — Воля, — выдыхает Антон без особых раздумий.       — Ага.       Паша присматривает за ним со времён детдома и первого убийства: подчищает хвосты, помогает людьми, психиатра вот нашёл. Первая хата не в залупе и не через десять лет Антону тоже досталась благодаря Паше. Он ничего не просит взамен — просто помогает и присматривает, но Антон всё равно периодически мочит уродов, мешающих Пашиному бизнесу, чтобы не валяться совсем уж в должниках.       — И как успехи?       — Этот мент много на тебя накопал. Даже удивительно, — Ирина склоняется над компьютером, безвозвратно удаляя все связанные с Антоном файлы, — учитывая, что ты из тех, кто практически не палится.       — Иногда мусора умеют копать.       Антон снимает все распечатки с пробковой доски, засовывая их в чёрный мешок, находит ежедневник на прикроватной тумбочке с довольно умными заметками о себе, сбрасывая его к остальной макулатуре, роется в вещах, находя старенький диктофон и быстро прослушивая сообщения со всякими предположениями касательно своей фигуры на киллерской арене. Мужик и вправду был умный — если бы не припёрся на заброшку выяснять отношения лично, а прибыл бы с конвоем, Антон сейчас уже куковал бы в СИЗО.       — Надо было стрелять, чувак, — бубнит себе под нос Антон и возвращается в зал к Ирине, закончившей с чисткой компьютера. Она Антону не доверяет: идёт смотреть все углы и тумбочки сама, и Антон понимает, почему — если что-то в итоге вскроется, ответственность будет на ней, а Паша такое не прощает. Не в сторону Антона.       Наталья Владимировна странно улыбается, когда Антон рассказывает ей всё, что произошло за последние несколько дней. Факты убийств она пропускает мимо ушей — ей частенько приходится работать с серийными убийцами, вышедшими из ума, а Антона хотя бы приятно слушать, потому что рассказывает он интересно и находится в адеквате. Ну, насколько это возможно с пушкой, вросшей в ладонь.       — Присмотрись к этому человеку. Как ты себя чувствуешь рядом с ним?       Антон заглядывает в себя, вспоминая отголоски ушедших эмоций.       — Спокойно. С ним спокойно и, ээ, весело? Когда мы ехали в машине, он сказал, что смотрел не на трупы, а «поверхь», чтобы не блевануть.       — Поверхь? — Наталья Владимировна смеётся.       — Ага, прикиньте? Он как этот, как его… Маяковский! Создаёт себе новые смешные слова. — Антон поднимает глаза к потолку и думает дальше. — Он красивый. Прям, знаете, мечта женщин. Брутальный. Изящный! Оо, он очень изящный — двигается, как самая крутая в мире танцовщица. А ещё он прочитал мне стих, когда я проснулся после кошмара. Мне никто никогда не читал стихи. Это при том, что работает он совсем не по творческой профессии.       Наталья Владимировна кивает и перекидывает ногу на ногу.       — Что ты чувствовал, когда он читал тебе стихотворение?       — Это было неожиданно, я охуел. Ну и восхищение, наверное.       — Хорошо, давай пойдём по более лёгкому для тебя пути: что ты хотел сделать в этот момент?       Антон смотрит в глаза психиатру и мысленно возвращается в тот день, когда тело трясло после страшных пятнистых картинок, а на душе было удивительно спокойно.       — Он коснулся моей ноги перед уходом. Я… хотел бы подержать его за руку. У него мягкая кожа. Это приятно.       — А с Эдом ты ощущаешь то же самое?       Антон качает головой.       — Я люблю его касаться, особенно во сне, но он как плюшевый медведь. А Арсений… Арсений — вредный кот, который спит только с хозяином. Это типа честь.       Наталья Владимировна говорит Антону прислушиваться к желаниям, возникающим в голове, и не душить то, что он испытывает к Арсению — чем бы это ни было. Чёткости после психотерапии не прибавляется, Антон всё так же понятия не имеет, почему спас очередного случайного свидетеля, но где-то на пути домой между заездом в мак и десятью зелёными светофорами Антон думает, что Арсений ему понравился сразу — ещё тогда, в офисе, и причина внезапному перечёркиванию собственных принципов может крыться на самой поверхности.       Дни вновь превращаются в рутину: получи задание — выследи цель — пусти пулю в голову — не забудь выпить таблетки. В какой-то из одиноких вечеров Антон плюхается на диван, спускает растянутые треники и льёт на член смазку. Порно ему не нужно — никогда не было нужно, потому что собственные фантазии всегда оказываются куда красочней искусственных стонов и механических толчков. Либидо возвращается в привычное русло: Антон порой ощущает желание потрахаться с кем-то или просто получить разрядку, но когда дело доходит непосредственно до процесса, член не реагирует. Антон отводит липкую ладонь и уныло глядит на кусок сморщенной кожи между ног. Но он не был бы Антоном, если б сдался так просто.       Следующая инстанция — ванная. Антон раздевается догола, залезает внутрь и включает тёплую воду. Он жмурится, пролистывая перед глазами возбуждающие картинки-образы, встаёт на колени и давит себе рукой на горло, представляя вместо своей ладони ладонь Арсения. Горячо и красиво — только член с этой мыслью не согласен. Антон чертыхается, обхватывает его в кольцо пальцев и двигает вверх-вниз, пытаясь заставить кровь прилить к паху. Тело сопротивляется. Мозг хочет, а телу на эти его хотелки похуй абсолютно. Антон рычит и, раздражённо саданув кулаком по стене, обессилено ложится в ванну, подставляя ступни под поток воды. С нестоящим членом придётся ещё поработать — и хорошо, если не посредством его отрыва от тела в сопровождении матных переливов.       Эд говорит, что Арсений согласился помочь и уже даже смог распознать систему защиты, стоящую у того хрыча на ноуте, но взломать её издалека не получится — а это значит, что придётся тащить его с собой на задание. Антону такая перспектива не нравится от слова совсем, но его не спрашивают, и иногда лучше не спорить с Эдом — идеи у него здравые и умные. Через пару дней он дописывает, что, скорее всего, нужно будет работать под прикрытием: их цель — коллекционер картин, и легче открыто прийти к нему и заговорить зубы, чем перебивать всю охрану и слушать сирены полиции, которую этот чёрт сто процентов успеет вызвать. Антон предпринимает попытку найти другого хакера, но Варнава с такими системами не работает, а все остальные слишком далеки от их деятельности и соскочат при первой же накладке. А они будут — Антон чувствует, что без говна не обойдётся.       Он дистанционно подключается к камере в подъезде Арсения и порой смотрит за ним: утром Арсений уходит на работу, вечером приходит. Иногда задерживается, иногда возвращается раньше — всегда один, всегда с пакетами из разных магазинов. Как-то раз Антон замечает, как Арсений корячится, затаскивая в лифт огромное дерево в огромном горшке — в растениях Антон совсем не разбирается, но деревце, надо отдать должное, выглядит красивым.       А когда за окном начинают бесконечно лить дожди, в дверь Антона стучат. Он никого не ждёт — Эд бы просто зашёл, у него есть ключи — и, вооружившись заряженным пистолетом, идёт смотреть в глазок. На лестничной клетке стоит Арсений с пакетом в руках и стряхивает с отросшей чёлки воду.       — Привет, — здоровается он и вытирает влажную ладонь об штаны; Антон смотрит на то, как джинсы с рваными коленями обтягивают его бёдра и думает, что это блядство какое-то.       — Мы договаривались увидеться?       — Нет, — Арсений морщит нос от капли, упавшей на раздвоенный кончик, — но я подумал, что будет целесообразно обсудить дело лично, а не по телефону. Ты любишь фунчозу?       Антон не уверен, что знает, что это такое, поэтому просто пожимает плечами.       — Руки.       — Я безоружен. — Арсений перекидывает ручку пакета на запястье и показывает голые ладони.       Антон пропускает его внутрь квартиры и лезет под пальто, прощупывая бока. Арсений только как-то шумно выдыхает и приподнимает локти, чтобы Антону было удобнее его обыскивать.       — Проходи, — разрешает Антон, закончив с обыском, и решает пояснить, заметив на лице Арсения складку между бровей: — Я могу поверить, что ты пришёл не для того, чтобы меня застрелить, но это внезапный визит, у меня таких в жизни обычно не бывает, и пока я думаю, что чувствую по этому поводу, заодно отметаю теорию о том, что ты пришёл, чтобы застрелить меня.       — Я понимаю, — тихо отвечает Арсений и подходит ближе, склоняя голову набок. — Если бы я был тем, кем являешься ты, я бы параноил постоянно. Но я не твой палач, хотя шея у тебя красивая.       Арсений проходит мимо, как ни в чём не бывало, оставляя Антона молча охуевать в коридоре. Сердце стучит чаще — Антон снова чувствует смущение, и это становится традицией: тушеваться после внезапных комплиментов Арсения.       — О, ты не выкинул мою зубную щётку! — восклицает Арсений откуда-то из недр квартиры, и Антон движется на голос.       — Она мне не мешает.       У Антона в тумбочке под раковиной штук десять запакованных зубных щёток, чтобы Эд, иногда спонтанно здесь ночующий, не трогал его зубную щётку с Железным Человеком.       — Ты ужинал?       Арсений выходит из ванной, обтряхивая влажные ладони, и натыкается на Антона, застывшего напротив. Они смотрят друг на друга ровно секунду, застряв в узком коридоре, и Антон вновь чувствует свежий, древесный запах от Арсения.       — Нет.       — Круто. Я похозяйничаю?       Антон кивает — кухню он никогда не считал каким-то своим местом силы, потому что его попытки сварганить что-то заканчиваются сгоревшими сковородками. Арсений упархивает к микроволновке, а Антон садится в кресло, наблюдая за ним из гостиной, и не чувствует ни грамма волнения.       — А чё за дерево ты притащил недавно?       Арсений удивлённо оборачивается и упирает руки в боки.       — Следишь за мной?       — Подключился к камере в подъезде. Это карается законом?       — Думаю, да. — Арсений вздыхает. — Мама втюхала фикус на передержку, но у неё «передержка» это значит «Сынок, забери этот цветок, чтобы я больше никогда его не видела».       — А подружки?       — У подружек свои цветы и деревья. А мне в Москве гигантский фикус абсолютно точно ведь нужен.       Антон улыбается, рассматривая на лице Арсения смешливое возмущение. Интересно, если бы его мама была жива, она бы тоже втюхивала Антону цветы и соленья?       — Должно быть вкусно. — Арсений протягивает одну из двух тарелок Антону и садится на диван прямо напротив кресла.       — Сначала ты.       Арсений ухмыляется.       — Согласен, отравиться можно, я готовить не прям мастак.       Он накручивает тонкую лапшу из тарелки Антона на вилку и запихивает в рот, размеренно прожёвывая. Антон ждёт, пока у него дёрнется кадык, и только после этого принимается за свою порцию. Фунчоза оказывается вкусной: немного маслянистой, но очень даже сносной. Антону редко заходит чужая домашняя еда, но Арсений вновь влетает в список исключений.       Обсуждение дела выходит напряжённым — Антон начинает злиться, когда речь заходит про непосредственное нахождение Арсения в радиусе задания, и он это чувствует, не решаясь раззадоривать злость убийцы. Подобраться в любом случае придётся: издалека система просто не поддаётся подключению, а ноут этого богатого хрена — единственный пульт управления сейфом с кучей бабла. По сути, деньги Антону не особо нужны — можно просто взять на несколько заказов больше и не думать о нулях на карте ещё долгое время. Но у Эда какая-то идея фикс, и если он хочет бабло — нужно его достать.       Арсений плавно перетекает от дела к личным вопросам, и на парочку первых Антон отвечает даже не задумываясь, насколько эта информация личная, но на моменте с именем стопорится и всё-таки приходит в себя. Надо поменьше пялить в эти чистые голубые глазищи.       — Код от банковской карточки продиктовать?       Арсений фыркает.       — Тебя ведь не зовут «Шаст» в самом деле.       — Это профессиональное имя.       — А обычное? Я чувствую дисбаланс в том, что ты знаешь обо мне практически всё, а я понятия не имею даже, как тебя зовут.       Антон отставляет тарелку и запивает еду водой вместе с вечерними таблетками. Так просто выдавать информацию о себе, пусть и за красивые глазки, резона нет. Надо что-то придумать. Что-то…       — Давай так, — Антон разваливается в кресле, вытягивая ноги, и хитро улыбается, — я честно отвечаю на любые три вопроса, а ты выполняешь одно моё желание.       — Тоже любое?       — Любое.       Арсений сощуривается.       — А если ты скажешь мне спрыгнуть с крыши?       — Ну, в разумных пределах. Прыгать с крыши это вообще моё занятие, так что ты роток на мой каравай-то не разевай.       Арсений мягко хихикает, и Антону его смех порой кажется слегка манерным.       — Странная «Правда или действие», но ладно, давай. Только мне нужно подумать над вопросами.       Антон кивает и отправляется пока мыть посуду. Это занятие он любит куда больше, чем готовить. Во время мытья посуды к нему частенько приходят поистине гениальные мысли. Некоторые из них, естественно, суицидальные, но кто сказал, что умело сдохнуть — это не гениально?       — Ладно, иди сюда, я придумал.       Антон выключает воду, вытирает ладони полотенцем и послушно возвращается в гостиную.       — Итак, первый вопрос: от чего ты пьёшь таблетки?       Антон вздёргивает брови — он ожидал вопрос про имя, но Арсений сразу лезет глубже.       — У меня депрессия. Давно уже, просто лечить начал только пару месяцев назад. У неё много сопутствующих симптомов и проявлений, но меня сильнее всего долбит деперса с дереалом.       — Что это?       — Второй вопрос?       Арсений щурится.       — Первый уточняющий.       — Деперсонализация и дереализация. Первое направлено вовнутрь, второе наружу. При деперсонализации я теряю связь с самим собой: тело ощущается чужим, хотя я по-прежнему могу им двигать. Или конечности кривыми и ватными. Короче, знаешь эти игры от первого лица, но как бы из-за плеча героя? Вот примерно так ощущается деперсонализация. А дереализация — это искажённое восприятие действительности. Мир кажется мне декорациями на съёмочной площадке, тусклым, серым, плоским. У всех, опять же, это проявляется по-разному, но у меня больше всего страдает восприятие времени и тактильность.       — Тактильность?       — Не ощущаю прикосновений.       — И сейчас?       Арсений подаётся вперёд и кладёт ладонь Антону на колено. Костлявые пальцы нежно обнимают острую коленную чашечку.       — Сейчас ощущаю. Раньше дереал был почти постоянный, щас чисто приступами проявляется.       — Это результат терапии?       Антон вздыхает.       — Искренне надеюсь, что да.       Арсений хлопает его по колену и возвращается в исходное положение. Диван ему, по всей видимости, приглянулся больше кресел и мешка в углу.       — Спасибо за честность. Вопрос номер два: кто был твоей первой жертвой?       Антон думает, что охуеть ещё больше нельзя — но Арсений открывает рот, и Антон охуевает. Он внезапный, очень внезапный и в действиях, и в словах, и Антон чувствует себя странно, не имея возможности предугадать следующий шаг этого человека.       — Официально или нет?       — А это два разных человека?       — Абсолютно.       Арсений задумчиво чешет подбородок.       — Давай неофициально.       — Пацан из детдома. Скажем так: предводитель всей их гнусной шайки. Мне было пятнадцать.       Арсений кивает, не меняясь в лице. Антон не замечает на его лице осуждения, и это тоже внезапно.       — А официально?       — В шестнадцать. Но я не помню, кто это был.       — Боже, ты начал убивать в пятнадцать… Ты же был ребёнком.       Антон поджимает губы.       — Я не начал, это был единичный случай. Всплеск ярости и нежелание больше терпеть. Меня тогда прикрыли воспиталки, чтобы весь детдом не расформировали. Зато потом оставшиеся три года никто больше даже пальцем не трогал.       У Арсения на лице какая-то вселенская грусть. Антон хочет заверить его, что это ничего, это просто жизнь так сложилась, кто-то же должен быть злодеем в этой истории, но на самом деле тёмными ночами он тоже жалеет себя и не понимает, чем заслужил всё то дерьмо.       — Получается, в детдоме тебя очень сильно обижали и поэтому случилась депрессия. Или из-за мамы?       — Это третий вопрос?       Арсений грустно улыбается.       — Второй уточняющий.       По части вытягивания информации Арсений мастер — у Антона едва выходит противостоять вопрошающим глазам, нежно обнимающим его взглядом.       — Депрессия из-за мамы. Реактивная или как её там. А деперса из-за побоев, да. Хотелось вылезти из своего тела, чтобы больше никогда это не чувствовать.       Арсений вздыхает, молча подаётся вперёд и берёт Антона за руку. Гладит ямку посередине, ведёт подушечкой большого пальца по линии жизни и аккуратно разминает мягкий выступ сбоку от мизинца. Антон знает, что ему жаль — видит, как тяжело всё это слушать и ощущать полное бессилие. Тактильный контакт в качестве поддержки в таком случае — хороший выбор.       — Последний вопрос, может, и банальный, но мне хочется это знать: тебе нравится убивать?       Антон качает головой, особо не раздумывая.       — Нет. Как и шлюхе не нравится, когда ей присовывают.       — А зачем тогда?       — Нужда. Мне надо на что-то есть и жить, а это единственное, что я умею в совершенстве. И, — Антон вздыхает, — уйти не так просто. Некуда писать заявление об увольнении по собственному желанию. Как только ты выходишь из игры, она убивает тебя, как проигравшего.       — А ты хочешь жить, — вслух продолжает рассуждение Арсений.       — Ну так, по средам и пятницам обычно хочу.       Арсений кивает в благодарность за все ответы и задумчиво подпирает щёку, скрутившись на диване буквой «зю». Антону не особо нравится спонтанное отдаление.       — А как же вопрос про имя?       — Это не самое важное в тебе, хотя я, конечно, был бы рад узнать, как тебя зовут по-настоящему.       — В следующий раз. — Антон хитро подмигивает и жуёт губу. — Теперь моё желание.       Если сейчас рванёт, Антон не будет знать, что делать — план в голове магическим образом не созрел, чтоб его.       — Поцелуй меня.       В гостиной повисает жужжащая тишина. Антон держит морду кирпичом, хотя после поползших на лоб бровей Арсения желание сказать, что это была лишь шутка, возрастает в разы. Арсений может отказать — и Антон примет этот отказ, как принял бы и нежелание прыгать с крыши. Арсений смотрит неотрывно, немного охуевше и задумчиво облизывает губы, не двигаясь с места. Если он против, пусть скажет сам. Антон собирается молчать до последнего — он совсем не волнуется и ладони у него от нервной дрожи не потеют. Да, совсем не потеют.       Арсений не возмущается, не называет Антона полоумным идиотом и не искривляет рот в отвращении. Он молча поднимается с дивана, подходит вплотную к креслу Антона и взглядом просит развести ноги. Антон разъединяет колени, прижимая их к подлокотникам, и заворожённо наблюдает за коленом Арсения, упирающимся в кресло между его ног. Арсений вкусно пахнет, взгляд у него тёплый и словно проверяющий, взаправду ли это всё. Антон серьёзен. Это единственный способ понять, в каком ключе ему на самом деле понравился Арсений.       Их губы соприкасаются — Антон жмурится, вытягивая шею, и не двигается, просто наслаждаясь моментом. Арсений берёт всё в свои руки: сначала сминает губы Антона своими, напирает, заставляя прижаться лопатками к спинке кресла, а затем проводит кончиком языка по сомкнутой линии, и Антон приоткрывает рот. Язык у Арсения горячий, мокрый и упругий. Он его намеренно напрягает — Антон ощущает, как мягкие бока твердеют у него во рту и проходятся по уздечке под языком. Арсений целуется жарко и с чувством, кусается, зараза, и это действует, как спусковой крючок на пистолете: в Антона выстреливает желанием здесь и сейчас. Он сводит ноги обратно, хватая Арсения под коленом и переставляя его ногу на край сидения. Арсений задумку примерно понимает: вслепую лезет на кресло, держится за плечи Антона и седлает его бёдра, не переставая целоваться. Арсений высокий — Антону приходится задрать голову, чтобы дотянуться до его губ и не прервать контакт. В последний раз Антон целовался лет в восемнадцать, на выпуске из дрянного детдома, с кем-то, кого он едва помнит. Арсений не возмущается из-за того, что порой язык Антона виляет куда-то не туда или он слишком широко открывает рот — Арсений самозабвенно целует его, вплетает пальцы в кудри на затылке и стонет прямо в рот, когда Антон залезает под одежду и касается горячей кожи на пояснице.       Антону нравится — так, как никогда не понравилось бы с Эдом или Макаром, и получается, что Арсений ему приглянулся не как друг. Это пугает и радует одновременно: Антону страшно за судьбу Арсения при собственной симпатии, а ещё ему интересно, и любопытно, и приятно, в конце концов.       Приятно.       Арсений гладит щёки Антона большими пальцами, уходит на виски и уши, аккуратно проминая мочки. Антон дотягивается до его лопаток, мягко щупает выступающие кости, наслаждается обжигающей теплотой кожи и давит на спину, заставляя прижаться ещё ближе. Дышит Арсений сбивчиво и шумно — Антон перенимает его темп дыхания, забирает часть воздуха и трётся носом, практически не ощущая, как вздымается грудная клетка. Арсений кладёт на неё ладонь, и Антон вдруг думает, что если бы его рука лежала так вечно, было бы хорошо, очень хорошо и спокойно — а в положении Антона спокойствие ценится больше всего.       Ладонь Арсения переезжает ниже, на живот, и, чуть помедлив, замирает на паху. Антон лезет ему языком в рот и рвано выдыхает — контраст от руки на члене и в волосах замечательный. Правда, ждать там особо нечего — по крайней мере, Антон до последнего уверен, что ему кажется.       Но реальность такова, что член, ещё несколько дней назад не желавший даже на секундочку напрячься, стоит. И всё бы ничего, но стоит он впервые за полтора года.       — Охуеть.       — Мм?       — Секунда.       Антон обнимает ладонь Арсения своей и мягко отстраняет от лица, ссаживая его на пол. Заглядывать себе в трусы при госте как-то некрасиво, поэтому Антон улетучивается в ванную и оттягивает резинку треников вместе с трусами, высвобождая член. Внатуре стоит. И головка вновь розовато-красная, и вены видны.       — Охуеть. — Антон возвращается в гостиную с глазами по пять копеек; Арсений мирно сидит на диване, закинув ногу на ногу. — У меня член стоит.       Арсений давится вдохом и молчаливо выказывает удивление.       — Потрогай, — предлагает Антон и прикладывает его ладонь к паху. — Реально стоит.       — Я… верю, правда.       Арсений заметно тушуется, но ладонь из хватки не выдёргивает — сжимает пальцы едва ощутимо и смотрит на Антона снизу вверх, ожидая, наверное, чего-то более адекватного. У Антона этого адекватного не завезли.       — В смысле, у меня эректильная дисфункция из-за депрессии и таблеток. Уже довольно давно. И, типа, ничего особо не помогало: ни дрочка, ни порно, вообще ничего. А тут встал, ебать.       — Я сочту это за комплимент, — тихо смеётся Арсений.       — Да, пожалуйста. — Антон очухивается от восторженного ахуя и отходит на пару шагов назад, усаживая задницу на диван. — Прости, я, это… В общем, иногда, ээ…       Арсений машет руками.       — Всё нормально, у меня тоже без постоек смирно не обошлось.       Антон разглядывает бёдра Арсения без всякого зазрения совести, но видно мало — он по-прежнему сидит нога на ногу. Антон неловкую тишину ненавидит и, заранее её предсказывая, подаётся вперёд и падает лицом Арсению на ноги, потираясь носом об коленку.       — Можно, я так полежу?       — Уже лёг.       — Я встану, если нельзя.       Арсений вздыхает и запускает пальцы Антону в волосы, расчёсывая кудри пятернёй.       — Лежи.       Антон укладывается поудобнее и зажмуривается под ласками: Арсений так приятно касается его кожи головы, что по загривку и плечам бегут мурашки. Они замирают так на некоторое время — Антон понятия не имеет, проходит ли час или всего десять минут, но в каждой секунде близости он растворяется без задней мысли. У него такого давно не было, если было когда-то вообще, и головой это не поймёшь — оно всё на уровне ощущений и эмоций. Арсений даже дышит приятно: темп его вдохов-выдохов успокаивает и баюкает. Антон мог бы не услышать всё это, пусти он ему пулю в голову, и это первый раз, когда Антон действительно рад, что не убил кого-то.       — Пустишь меня домой? — вдруг тихо спрашивает Арсений, наклонившись к уху Антона; он почти задремал с этими почесушками. — Надо фикус полить и всё такое.       — Подумать?       Арсений кивает. Он абсолютно точно не сбегает, но у Антона тревожно поджимается сердце. Он плавает за Арсением из комнаты в комнату подбитой шлюпкой, пока тот собирает пустые контейнеры обратно в пакет и едва не оставляет телефон на кофейном столике. В коридоре Антон прилипает к стене, пряча взмокшие ладони за спину, и молча наблюдает за Арсением, шнурующим какие-то модные красные ботинки. Арсений распрямляется, накидывает на плечи шарф с пальто и глядит на Антона, привычно склонив голову набок.       — Ладно, давай вслух: я не сбегаю. Ты сделал всё правильно. — он протягивает руку и нежно касается щеки Антона, разглаживая морщинку у зацелованных губ. — Мне нужно подумать, вообще обо всём подумать, не только о том, что произошло, а рядом с тобой я не хочу думать, я хочу целоваться. Это мешает, сам понимаешь.       Антон неожиданно для себя льнёт к руке Арсения, укладываясь ему в ладонь щекой.       — Поэтому мне нужно пойти домой, повариться в кипятке и подумать. — Арсений улыбается, бупая Антона в родинку на кончике носа. — Тебе понравилась фунчоза? Хочешь, ещё принесу?       Антон кивает.       — Ну вот, значит, принесу. Ты по вечерам дома?       — Не всегда. Но ты можешь позвонить.       — Не могу. — Арсений убирает руку и поправляет красный шарф. — У меня нет твоего номера.       — Значит, будет.       Арсений лукаво улыбается и треплет Антона по плечу на прощание. Лифт он игнорирует, спускаясь по лестнице и вскоре исчезая из виду. Антон замыкает дверь на несколько замков и стекает на пуфик, упираясь затылком в стену. Эмоции, мельтешащие в груди, захлёстывают с такой силой, что он вновь чувствует, как отъезжает подальше от тела. Допустить очередной приступ прямо сейчас нельзя — Антон идёт на кухню, достаёт из морозилки кусок льда и прикладывает к коже, возвращаясь в реальность посредством техник тактильного заземления. Раньше он делал это ножом: втыкал себе лезвие в кожу на руках или ногах и ждал, пока боль отрезвит, но Наталья Владимировна запретила ему использовать на себе оружие и научила прогонять дереал более безопасными методами.       Антон скидывает свой номер Арсению смской — один из, зарегистрированный на какую-то женщину. Не то чтобы Антон как-то шифруется — Арсений и так знает достаточно, чтобы поднять архивы всех детдомов в Москве и найти его чисто по фотке. Работёнка нелёгкая, но для особо любопытного носа вполне осуществимая. Другое дело, что Арсений вряд ли полезет копать что-то: ему будет куда приятнее, если Антон расскажет всё сам, и когда-нибудь, если всё пойдёт не по пизде, они до этого дойдут.       У Антона, всегда больше предпочитавшего мужчин, жизнь постоянно идёт по пизде. Эта странная закономерность не исправляется даже позитивным мышлением, и Антону иногда кажется, что он и вовсе не властен ни над чем, кроме пистолета в руке. Отсутствие контроля над своей жизнью сильно ухудшает выздоровление, поэтому думать так нельзя, но Антон иногда всё равно валяется в кровати и бесцельно пялится в потолок.       Он берёт два задания на конец сентября, но вторая цель уезжает в недельный отпуск, и приходится ждать её возвращения уже в октябре. Холодает. Антон кутается в безразмерные толстовки и плюется на промозглый ветер, будто это может помочь вернуть лето. Зимой у него постоянные психологические застои и упадки: в прошлом году он почти месяц пролежал в кровати и не умер только благодаря заботе и тычкам Эда. Ему вообще надо отдать должное — если бы не зоркий глаз Эда, Антон был бы мёртв уже четыре раза минимум.       Арсений приходит сразу после второго задания, не предупреждая, — Антон успевает только ботинки стряхнуть. Они сталкиваются в прихожей, и Антон видит, как Арсений рассматривает заткнутое в ремешки оружие и окровавленные перчатки. Антон молча уходит в ванную, снимает перчатки и промывает нож — с лезвия капает розоватая вода, смывая в канализацию кровь очередной жертвы, которой не повезло попасть Антону под руку. Арсений так же молча наблюдает за ним, ожидая очереди, чтобы помыть руки, и в журчащей тишине его тяжёлый вздох звучит подобно грому.       — Осуждаешь?       Антон мылит руки и не смотрит Арсению в глаза, чтобы случайно не увидеть там ненависть.       — Не поддерживаю, — выдыхает Арсений и подходит ближе, почти вплотную, складывая подбородок Антону на плечо. — Я против убийства людей. Но осуждать тебя? Я не имею права.       Антону тошно от мирного тона Арсения. Было бы гораздо легче, если бы он кричал, плевался ядом и отталкивал Антона от себя как можно дальше. Вместо этого Антон слышит его тихое дыхание возле уха, и это невыносимо.       Антон разворачивается, выхватывает пистолет из кобуры и наставляет на Арсения. Заряженный, взведённый. Арсений отходит на шаг назад, смотрит чётко в дуло и практически не меняется в лице.       — А теперь?       Антон склоняет голову набок и зажмуривает правый глаз, прицеливаясь. Арсений вопросительно вздёргивает брови, неуверенно поднимает руки на уровень плеч и смотрит на пистолет перед собой как-то непонятливо и… игриво.       А в следующую секунду Арсений подаётся вперёд и насаживается ртом на дуло пистолета, высовывая язык и облизывая холодный металл снизу. Антон чётко видит мокрый след от слюны.       Он может выстрелить прямо сейчас, и от осознания власти над чужой жизнью бросает в дрожь. У Арсения в глазах — абсолютное спокойствие и доверие, а в тёмных крапинках на фоне голубого пляшут раззадоренные бесята. Антон сглатывает, чувствуя, как теплеет в паху.       — Какого… хуя.       Пистолет Антон опускает, как опускает и плечи, складывая подбородок на грудь. Смущение ползёт на щёки розовыми пятнами — Арсений делает это снова и снова совершенно бессовестно, и Антон даже не может сказать ему прекратить, потому что то, что он вытворяет, заводит так, что язык не поворачивается как-то недовольно пискнуть. Арсений облизывается, будто конфету пососал, и лукаво улыбается, нагибаясь, чтобы заглянуть Антону в глаза.       — Чего?       — Что ты вытворяешь?       — А что не так? Мне нужно было трястись от страха и умолять тебя не убивать меня? — Арсений подцепляет его подбородок пальцами и удерживает зрительный контакт. — По-моему, мой вариант тебе понравился больше.       — Ты ёбнутый.       — Ну-ну, — тёплые пальцы гладят Антона под челюстью. — Не с ебанцой, а с нюансами.       — Хера себе нюансы.       — Я только начал. Кстати, сегодня на ужин пюре с куриными отбивными. Отмойся, бога ради, а я пойду погрею всё.       Вечер в компании Арсения проходит тепло и спокойно — Антон сразу после ужина заваливается ему на колени и требует почесать за ухом. Арсений говорит, что Антон похож на пуделя — и это чистая правда. Разве что характер у него от питбуля. И раз уж его назвали псиной, будет грехом не укусить за руку хозяина. С любовью, конечно же.       — Ай! — взвизгивает Арсений от неожиданности, отвлекаясь от чтения чего-то супер важного в телефоне.       Антон невинно улыбается и зализывает укус, держа с Арсением зрительный контакт.       — Бесстыдник, — вяло комментирует Арсений и чешет затылок.       — Один-один.       Антон укладывается обратно, и через какое-то время бёдра Арсения вновь сменяются подушкой. Они не обсуждают, что происходит — хотя Антон уверен, что проговаривание симпатии вслух её не спугнёт, но в молчаливом течении интереса есть свои прелести.       Время хотелось бы замедлить. Антон это умеет, у него один день может тянуться неделями, если не контролировать приступы дереала, но это не совсем то, что нужно. Дата нового задания неумолимо приближается, и Антон чувствует, как у него сосёт под ложечкой, но не понимает, почему. Эд раскладывает перед ним план дома на случай, если придётся скрываться бегством, пока Арсений что-то увлечённо строчит в ноутбуке. Это их вторая встреча втроём, и Эд периодически поглядывает на Арсения, а тот предпочитает молчать и слушать. Антон не совсем просекает их отношения, но решает не останавливаться на этом — если что-то будет, ему сообщат.       Эд говорит, что для взлома компа их цели будет достаточно времени: они с Антоном собираются заговорить его до смерти — в прямом и переносном смыслах. План прост до невозможности: Антон с Эдом приходят к этому богачу в качестве коллекционеров, желающих купить одну из дорогущих картин, о-очень долго торгуются, получают сигнал Арсения о том, что комп взломан, и забирают бабло. Где-то между этим всем нужно будет тихонько прострелить цели башку, но это меньшее из всех зол.       Накануне задания Эд ночует с Антоном, обнимая его руку и тихо сопя над ухом. Антон долго не может уснуть, пялит в потолок и даже строчит Арсению парочку ничего не значащих, пустых смс, за которыми тот разглядывает тревожность и обещает, что всё пройдёт гладко, ведь Антон — профессионал. Проблема в том, что в их работе всегда присутствует человеческий фактор, причём с обеих сторон. Антон никогда не может быть уверен, что всё пройдёт гладко, но обычно перед заданиями у него нет сомнений.       Ровно в пять часов вечера они садятся в машину, чтобы к шести быть на месте. Пришлось заранее записываться на приём, как к президенту. Эд шутит над этим в машине, потом шутит ещё над десятью тупыми вещами, и Антон ощущает, что он тоже волнуется. Арсений молчаливо пялится в ноут на задних сидениях и растирает пальцы — Антон предполагает, что среди них троих спокойствия нет ни у кого.       — Если что-то пойдёт не так, ты можешь взять машину и уехать, — говорит Антон, стоит Эду хлопнуть дверцей и отойти на приличное расстояние. — Я оставлю ключи в замке, управление тут стандартное.       — Ты дважды спасал мне жизнь. Думаешь, я могу уехать?       Арсений нервно постукивает по крышке ноутбука, и Антон тянется к его ладоням, мягко сжимая в своих. На липкий пот сейчас без разницы.       — Я не фанат брошенных товарищей и я бы полез и под пули, но это лишь потому, что мне терять нечего. А тебе есть. И я всё ещё против твоего присутствия здесь. — Антон сжимает в ладони его указательный палец и прикладывается губами к подушечке; Арсений шумно выдыхает. — Поэтому если что — не подставляйся. Я ж не зря задницу твою спасал. Такой орех не должен пропасть.       — Иди в жопу! — Арсений натянуто смеётся и отпихивает Антона в плечо.       Антон, по ощущениям, идёт в самую что ни на есть жопную жопу. Пока они пересекают зал и поднимаются на второй этаж в сопровождении какого-то громилы, Антон насчитывает десять штук этих громил с фигурами в виде шкафа по всему периметру. Ещё двое защищают изнутри — статуями застывают по углам кабинета, в который входят Антон с Эдом, и оружие у них висит на самом видном месте. Короткая переглядка с Эдом даёт понять, что он тоже немного охуел от количества охраны, но работать с этим можно — главное, успеть завалить шкафы и не дать богачу-картиннику нажать тревожную кнопку.       — Я подключился к его системе, — говорит Арсений в наушник, слегка дребезжа. — Начинаю взлом.       Эд садится в кресло, вальяжно закидывает ногу на ногу и начинает с заранее подготовленной речи про картины, их ценность и выставки, на которых они с Антоном эти картины видали и покупали — конечно же, не совсем законно. Надо дать понять картиннику, что они «свои» и им можно доверять. Цель, на удивление, оказывается жутко болтливой, и очень скоро Антон устаёт от их с Эдом трёпа. Арсений в наушнике молчит, клацая по клавишам, и едва слышно пыхтит — Антона этот звук успокаивает.       — Мне нужно ещё минут пять, — выдыхает он в ухо Антону и Эду с профессиональным недовольством. — У него тут трёхступенчатая защита, я прошёл только первые два уровня.       Эд заводит шарманку по новой и начинает торговаться. Антон к торгам подключается — за деньги он готов побороться, пусть они на самом деле и не достанутся ему. Картинник сбивать цену не хочет, противится изо всех сил, давит на них «бесценным искусством» и в итоге, сойдясь на сумме с пузырящимися нулями в конце, велит бугаю принести картину. Они остаются в комнате вчетвером: второй бугай, картинник и Антон с Эдом, ждущие команды Арсения вотпрямщас. Арсений всё молчит, и молчит, и молчит — клацает по клавишам ноутбука и команды не даёт. Антон смотрит на Эда: тот сидит неподвижно, разглядывая кабинет картинника, заваленный антикварными игрушками, и даже ногой не дёргает. Антон дёргает. Он вообще как-то слишком напряжён.       — Готово! Я взломал!       Антон подрывается первым и стреляет в голову бугаю, бесшумно лишая его жизни. Эд проделывает то же самое с картинником — глушитель меняет центр тяжести у пистолета, но Эд попадает цели чётко в лоб и дует на дуло, как в крутых фильмах.       — Сейф, живо! — командует Антон, вставая на стрём.       Где-то с первого этажа топает бугай с картиной. Эд залезает во взломанный компьютер, открывает сейф и проверяет внутренности на наличие ловушек. Выстреливающая следом за открывшейся дверцей игла, обмазанная чем-то горько пахнущим, пролетает мимо и влетает в закрытую дверь. Эд сует деньги в пакет, как самый настоящий вор. Примерно так же они с Антоном воровали пирожки с кухни в детдоме и хомячили потом под одеялом, чтобы никто не заметил и не отобрал.       Бугай вносит в кабинет картину, входит сам и получает пулю в лоб подобно дружбану. Арсений следит за камерами, подтирая ненужные кадры, и видит, как этот шкафище выпадает в проход, привлекая внимание близ стоящих охранников с первого этажа. Антон зло чертыхается себе под нос и заталкивает его в кабинет, закрывая дверь на щеколду и подставляя к ручке стул.       — Быстрее, блядь!       — Я пытаюсь! — в тон ему рявкает Эд и сгребает деньги в мешок, мельком разглядывая ценные бумаги.       В дверь начинают громко и грубо ломиться.       — Блядь, как нам выйти отсюда?       — У вас есть только дверь и окно, — ровно говорит Арсений в наушник, но Антон всё равно слышит взволнованную дрожь в его голосе. — И дверь заблокирована. Их там десять человек, выйти через дверь не получится. Поспешите — они её сейчас выбьют.       Антон саркастично ухмыляется и кивает Эду на окно.       — Ну что, мой любимый путь? Жаль, низковато.       — Очень смешно, блядь!       — Такая красивая смерть была бы…       — Рот закрой и бери мешок!       Эд злится, и это то, чего Антон добивался. Он в своей злости горы может свернуть. Пока что он, правда, только ручку у окна выкручивает и распахивает створку, бегло высовываясь наружу.       — Там чья-то машина, прыгаем на неё.       — Ты первый, давай!       Эд залезает на подоконник, взволнованно оглядывается и спрыгивает, попадая чётко на крышу машины. Она не взвизгивает сигнализацией, и Эд слезает с крыши незамеченным, задирая голову и смотря на Антона. Он скидывает мешок с деньгами и тоже залезает на подоконник, но сам спрыгнуть не успевает: бугаи вваливаются в кабинет и хватают его за шкирку, затаскивая обратно. Эд чертыхается и срывается ко входной двери, стреляя в закрытый замок — и когда только успели, ублюдки? Антона пинают в живот — над ухом звучит бряканье наручников, и он чувствует, как запястье сковывает железный браслет с длиннющей цепью.       — Вы их в секс-шопе купили, что ли?       За шутку Антон получает по зубам и стонет от боли, на секунду теряя ориентацию в пространстве. Его бьют ещё пару раз, — в живот и под рёбра — пока он не дотягивается до выпавшего из руки пистолета и не выстреливает сразу в троих. С пола их обстреливать вообще удобно — даже целиться особо не нужно, пустил пулю под челюсть и наслаждаешься вытекающей кровью. Антон не наслаждается. Его пытаются вновь пнуть и одновременно с этим кто-то из бугаев находит тело картинника, объявляя о том, что хозяин-то мёртв и бить Антона можно и по голове, желательно чем-нибудь острым. Эд прибегает сразу после этого момента и из угла стреляет ещё в двух лысых чурбанов — их остаётся всего пятеро, и это всё равно дохуя в замкнутом пространстве. Антон наматывает цепь на кулак и бьёт замешкавшегося бугая по лицу вторым наручником, болтающимся на конце цепи, пригибаясь, чтобы Эд выстрелил ему чётко в переносицу. В Эда тоже стреляют — он прячется за дверью, периодически выглядывая и пуляя в кого-то почти вслепую. Антон глушит очередного охранника серией ударов по голове, лицу и солнечному сплетению, стреляет кому-то в ногу и отталкивает бугая многомиллионной картиной, ломая её напополам. Арсений шепчет что-то в микрофон — слишком тихо, чтобы разобрать слова, но достаточно, чтобы это успокаивало и придавало сил. Он может наблюдать за всей потасовкой через камеры, но Антон ждёт, когда он свалит — потому что это единственный адекватный вариант развития событий.       Бугаев остаётся всего трое, и если бы Антон знал, что придётся-таки с ними драться, он бы прыгал шустрее. По сути — нелепое стечение обстоятельств, на деле же — можно было и побыстрее шевелиться. Антон сплёвывает кровь, ловя себя на «обвинении жертвы», ставшим привычкой ещё с детского дома. Бьют? Это потому что ты такой слабый и постоять за себя не можешь. Обзывают? Это потому что ты действительно нелепый, лопоухий и абсолютно некрасивый. Морят голодом? Не заслужил еду — да, даже если ничего не сделал. Надо же было как-то подсуетиться и раздобыть пропитание. Антон всегда винил себя в худобе, медлительности, тупости, несообразительности и уродстве, и только недавно, на терапии, он узнал, что это неправильно, и во всех его слезах и бедах виноваты только обидчики. Эти мысли прокрадываются в голову до сих пор, но Антон их глушит — если его бьют в живот какой-то палкой, это не потому, что он слабый, а потому, что бугай, блядь, дохера дерзкий и сильный, падлюка такая.       Антон выхватывает из ножен сюрикен и бросает в бугая, попадая ему в плечо под ключицу и вызывая полное онемение руки. Где-то там есть важная артерия, но кровь не хлещет, а это значит, что Антон промахнулся. Сбоку свистят пули — ему почти постоянно приходится нагибаться, чтобы со своим ростом не словить шальную затылком. Эд выглядывает из-за угла и стреляет в охранника, целящегося в Антона, пока Антон хватает ещё один сюрикен и запускает его бугаю чётко в переносицу. Надо будет потренироваться, когда он выберется отсюда. Тревожность поправляет самоуверенное «когда» на «если».       Раненный Эдом охранник вздёргивает Антона за шкирку и бросает на стол. Антон длинный, и часть его тела остаётся ниже столешницы, которая больно врезается в бок. Синяки это ладно, главное — чтобы рёбра остались целы, потому что их заживление одно из самых противных. Эд повторно стреляет в подбитого охранника, наконец-то укладывая его мордой в пол навечно, прячется за дверным косяком от пуль и кричит Антону, чтоб сваливал. Антон бы с радостью, но последний бугай, по звукам, вслепую выпускает весь магазин и берётся за новый пистолет. Хуй руки высунешь, не то что тело. Антон прячется за столом, перевернув кресло боком, и достаёт из кармана дымовую гранату, запуская ей в бугая. Кабинет заполняется белым дымом, и на несколько секунд выстрелы прекращаются, чтобы вновь зазвучать уже со стороны Эда. Антон пользуется этой временной крохой, чтобы вылезти из-под стола и сигануть в окно. Впервые за последние четыре года.       Падает он на крышу всё той же машины, и она вновь молчит — сигнализация либо пошла по пизде, либо в принципе не установлена. Выстрелы затихают окончательно — Эд из окна не высовывается, и Антон думает, что он решил спуститься к машине обычным путём, через лестницы. Полицейские сирены не воют, окрестности не встают на уши — если этот район такой же, как у Антона, то картинник выбрал не лучшее место для жизни с таким состоянием и характером. Антон спрыгивает с машины, наклоняется, чтобы поднять с дороги мешок с деньгами, и чувствует острую боль в боку. На ладони отпечатывается огромное горячее пятно крови.       — Блядь.       — Последний сдох, — отчитывается запыхавшийся Эд и подбегает ближе, замечая Антонову окровавленную ладонь. — Скажи мне, что течёт не из тебя.       Антон молчаливо поджимает губы.       — Да блядь! В машину, давай!       Они переходят дорогу — Эд хватает Антона под руку и ведёт до самой двери — и запрыгивают в машину. Арсений никуда не уехал, чтоб его: пересел на водительское и провернул ключ в замке зажигания. У него взволнованное лицо и искусанные губы — Антон замечает это, когда Эд впихивает его на заднее сидение и шустро оббегает машину, садясь с другой стороны. В ушах вата и немного гудит — ощущения, похожие на дереал, но Антон видит мир трёхмерным и ярким, так что слабость и дезориентацию провоцирует потеря крови.       — Гони в больницу! Я скажу, куда ехать, гони, быстро!       Место ранения пульсирует. Антон на кровь не смотрит — он переглядывается с Арсением через зеркало заднего вида, пока тот мчит по дороге, слушая инструкции Эда.       — Направо, там метров через пятьсот будет жёлтый дом, от него налево и прямо два километра. — Эд глядит то на дорогу, то на Антона, мягко сжимая его плечо. — Сильно течёт?       Антон пожимает плечами. Он понятия не имеет, сколько из него уже вытекло и сколько осталось, но под одеждой в районе живота и бёдер неприятно липко и мокро.       — Блядь, держись, Антох, слышишь? Я тебе пизды дам, если ты сдохнешь!       Антон слабо улыбается. Предложение дать пизды от Эда ещё не поступало.       Арсений петляет по городу по инструкциям Эда, держится за руль двумя руками, как дед с колосящейся на задних сидениях рассадой, и Антон думает, что, в принципе, он похож на какую-нибудь высокую траву. Взгляд у Арсения серьёзный и сосредоточенный — выглядит это до жути красиво.       — Антон? Антон!       Эд зовёт его, и звук проходит словно сквозь толщу газированной воды: шумит и искажается. Антон переводит взгляд на Эда, кивает, мол, чё орёшь мне в ухо, и Эд чертыхается себе под нос, аккуратно отводя ладонь Антона от раны.       — Чем тебя хоть? — он с каким-то болезненным сожалением смотрит на рану и текущую из неё кровь. — Держи обратно, придавливай, я с тобой.       Антон не сразу замечает, что у него в руке какой-то кусок ткани — он окровавлен, и Антон не может разобрать, что это вообще такое. Эд зажимает рану вместе с ним, положив свою ладонь поверх Антоновой, и диктует Арсению, куда ехать, попутно набирая какой-то номер в телефоне.       — Ало, Позов? Освобождай койку и вывози каталку к чёрному выходу, мы будем через пять минут.       — Позов? — сипло выдыхает Антон.       — Да мне плевать, честное слово, вывози каталку, блядь, или я прострелю твоей суке башку!       Антон видит, как Арсений поджимает губы и в очередной раз заворачивает, едва проскакивая на жёлтый. Машина Антона зарегистрирована на одни из десятка его подставных документов, и штрафы потом пригонят тоже ему. Такая скукота. На веки давит что-то тяжёлое — Антон решает, что не будет ничего страшного, если он прикроет их всего на секунду. Это ведь ничтожно маленькое количество времени. Просто отдохнуть.       — Он отключился.       — Что? — Эд суёт телефон в карман и смотрит на Антона с ужасом в глазах. — Блядь! Антон? Эй! Ну же, очнись!       — Проверь, дышит ли он.       — Хули ты мне указываешь?       — Закрой рот и проверяй!       Эд чертыхается и подносит запястье к носу Антона, ощущая слабое дыхание.       — Дышит. Пульс есть.       — Куда дальше?       — Налево, потом в арку и по стрелкам на асфальте.       Арсений вдавливает педаль газа и пересекает оставшийся путь быстрее всех положенных ограничений, притормаживая только на поворотах. Эд перехватывает окровавленную ткань из расслабившейся ладони Антона и зажимает рану сам. Они подъезжают к больнице, как гонщики Формулы-1, чуть ли не с дрифтом, и у выхода их уже ждёт и каталка, и Позов.       — Ранение в боку, много крови, он без сознания, — чётко проговаривает Эд, выскакивая из машины и показывая Позову, откуда забирать Антона; тот вместе с медиками перекладывает Антона на каталку и забегает в распахнутые двери, диктуя медсестре список срочных анализов. Эда пускают внутрь как того, кто может «прострелить башку суке», а Арсений молча заходит следом, растирая костяшки пальцев. Антона увозят в операционную, и всё, что им остаётся — прикипеть взглядами к окну и молчаливо наблюдать за ходом операции. Эд звонит кому-то, рассказывая, как и откуда надо забрать тела, и Арсений догадывается, кто на том конце провода: необычное погоняло чистильщика «Дрон» он запомнил ещё с инцидента в заброшке. Арсению это сейчас неинтересно — ему важно, чтобы Антон остался жив. И это так странно: он до нервной дрожи волнуется за жизнь убийцы, на его глазах вырубившего десять взрослых крепких мужчин и «цель» ради денег. Арсений всё ещё не осуждает — и никогда не будет. Всё, что он не понимает, он принимает таким, какое оно есть, и пытается ужиться. А смысл сделать это есть — кудри Антона слишком хорошо лежат у Арсения в ладонях.       — Ты ему нравишься, — говорит Эд после долго молчания и нервного наблюдения за махинациями врачей во главе с Позовым. — Это странно. В плане, такого раньше не было. Но круто. Ты влияешь на него круто. А значит, нравишься и мне.       Арсений скашивает взгляд на глядящего через стекло Эда и, чуть погодя, кивает.       — Он тоже ничего.       — Он хороший малый.       — Убийца.       — Ну, никто не без греха. Я вот однажды котёнка убил. И даже спиздануть не могу, что случайно. — Эд вздыхает. — Я был ёбнутым ребёнком, росшим в ёбнутой обстановке. А теперь я ёбнутый взрослый.       Арсений тяжело вздыхает, поджимая губы, и Эд несчастливо хмыкает.       — Но котят больше не убиваю, если что. Теперь есть принципы и даже капля совести. Ну, я так думаю. Надеюсь.       Арсений отлипает от стекла и устало плюхается в кресло рядом с автоматом со снеками и водой. Эд, вздохнув, следует за ним.       — Ты заботишься о нём. Это заметно. И похвально.       — Он для меня, как младший брат. Хотя, на самом деле, он на год старше. Это странно. — Эд разваливается в кресле и трёт лицо руками. — Я всегда за ним присматривал, а он всегда пытался умереть. Четыре попытки суицида за последние десять лет. Раньше он думал о смерти постоянно. Мы лежим в кровати, — я часто ночую с ним по детдомовской привычке — так вот, мы лежим, и он такой «А вот было бы хорошо, если бы ты выстрелил мне в лоб». И сидишь объясняешь ему, что нет, нехорошо, что даже если он убийца, это не значит, что он заслуживает смерти. И потом он плачет — почти всегда. Отворачивается от меня и воет в подушку.       У Арсения в груди, по ощущениям, взрывается звезда: сначала сильно больно, а потом пусто и сосуще, как при чёрной дыре. Эд скашивает взгляд с потолка на Арсения, не опуская подбородок, и мягко улыбается.       — Но в последнее время, вроде бы, он думает о смерти пореже. Мы нашли ему психиатра, подобрали терапию, несколько раз пришлось комплекс таблеток пересобирать. Он пиздец резистентный.       — М?       — Организм сопротивляется. Таблетки не берут вообще.       Арсений смотрит через стекло на сосредоточенных врачей, проверяющих пульс Антона, и проверяет вместе с ними. Он не знает, что будет делать, если сердце Антона вдруг остановится. У Скруджи может начаться довольно агрессивная истерика, судя по его поведению, а Арсений безоружен.       Камеры в углу не горят красной лампочкой. Никто не узнает, что они здесь были.       — У него есть враги?       — Твоих родственников могут убить, если узнают, что вы вместе, да. — Эд задумчиво чешет подбородок. — Но мы держим нейтралитет. Надо убить? Давай бабки, и мы прихлопнем хоть королеву Елизавету.       — Это… больше похоже на неизбирательные убийства.       — В наших кругах это нейтралитет. Кто-то работает на конкретных людей, убивает тех, на кого хозяин показывает. У таких гораздо больше врагов, вплоть до клановых войн.       Арсений, пришедший домой после того спонтанного, но очень нужного поцелуя, думал не о том, хочет ли он сблизиться с Антоном — в этом вопроса не было. Он размышлял, какие у этого будут последствия. И, естественно, увидеть мать с пулей во лбу он не планирует. А для этого, видимо, придётся шифроваться похлеще государственных тайн.       — Мы не вместе, — тихо уточняет Арсений. — Мы просто…       — Понравились друг другу, я понял.       — Целовались.       — Внатуре?       — Один раз!       — Чур я свидетель!       Арсений выпучивает глаза, и Эд хрипло хихикает.       — Ну чё? Надо же когда-то остепеняться. Даже если не с бабой.       — Девушкой.       — Ой, блядь, ещё один. — Эд закатывает глаза. — С девушкой, господин сэр.       Арсений откидывается на спинку кресла и прикрывает глаза всего на секунду, чтобы успокоить сухость мгновенно потёкшими слезами. Всё его внимание занимает операция, и сердце не успокаивается — бьётся, как оголтелое, хотя Арсений применяет дыхательные упражнения, которым его научили в театральном кружке, и не перестаёт потирать костяшки замёрзшими пальцами. Эд в итоге проваливается в беспокойную дремоту и падает на плечо Арсению. Смахнуть его выглядит кощунственно, и Арсений замирает, позволяя ещё одному убийце использовать себя, как подушку.       В какой-то момент врачи начинают суетиться. Арсений не понимает, что происходит — не хочет понимать. Он тычком будит Эда и, освободив плечо от его тяжелой головы, подбегает к окну, в последнюю секунду удерживаясь от того, чтобы не положить ладони на стекло, как ребёнок. Эд, подбегающий следом, не сдерживается: шлёпает растопыренные ладони на окно и дёргается от напряжения.       У Антона останавливается сердце, и Арсений не знает, как на это реагировать. Он чувствует, что надо поддержать Эда, но тот стоит, замерев, с напряжёнными плечами и дрожащими губами, и выглядит так, будто готов въебать первому, кто решится до него дотронуться. Арсений просто стоит рядом и не может поверить, что человек, ещё пару часов назад улыбавшийся ему, умер на операционном столе, и он абсолютно бессилен в этой ситуации.       — Пиздец, — тихо выдыхает Эд и бьётся головой об стекло. — Каков пиздец.       Арсений ему сочувствует — потерять человека, которого считаешь братом, тяжело. Он протягивает ладонь к Эду, осторожно сжимает его плечо, и Эд каким-то образом стекает ему под руку, закрывая лицо ладонью. Он плачет, как мальчишка, — слёзы капают из глаз прямо на пол — и Арсений прижимает его к себе, обнимая за плечи и чувствуя в груди вселенскую пустоту. Кудри Антона фантомным ощущением щекочут ладонь. Арсений помнит мягкость его губ, теплоту рук и горьковатость дула пистолета, которое Антон на него наставил. Которое он облизал. Арсений кусает щёку изнутри, чтобы сдержать слёзы — два взрослых рыдающих мужика никому здесь не нужны.       Медики продолжают мельтешить в операционной, но Арсений больше не смотрит — не может смотреть. И он не отслеживает момент, когда движение замирает. В его руках плачет Эд, сотрясаясь от рыданий всем телом, и смотреть на увядшую жизнь, с которой он едва успел познакомиться, но каким-то образом пустил в сердце, нет сил. Из операционной никто не выходит. Арсений смаргивает слёзы и хмурится: обычно хирурги выходят к родственникам выразить соболезнования и всё такое, но, возможно, Эд не в тех отношениях с неким «Позовым», чтобы ждать сожалений.       Никто не выходит им посочувствовать, потому что операция продолжается. Пульс Антона кривой линией вновь горит на экранчике, периодически подскакивая то вверх, то вниз. Арсений поворачивает Эда к стеклу, чуть ли не носом вжимая, и молчаливо радуется, встряхивая ладонями от нервов. Эд стоит, замерев от шока, и не роняет ни слова, наверное, будучи уверенным, что, если он сейчас пошевельнётся или отведёт взгляд, Антон перестанет дышать.       Но Антон не перестаёт — ни во время операции, ни после. Его кладут в отдельную палату — говорят, что кто-то, пожелавший остаться анонимным, оплатил Антону лечение и содержание, хотя Позов, оказавшийся старым школьным другом Антона, заверяет, что и так бы выделил ему не самую худшую палату. Они наблюдают за спящим Антоном втроём; потом Позов уходит к другим пациентам, и Эд плюхается в кресло, засыпая почти сразу же.       Арсений передвигает стул поближе, тихонько усаживается, будто может разбудить Антона скрежетом, и берёт его за руку, разглаживая тёплую кожу слегка подрагивающими пальцами. Длинные светлые ресницы Антона трепещут, и Арсений находит тень от них, падающую на щёки, красивой. Он наклоняется к ладони Антона и мягко касается костяшек губами, отпечатывается на каждой нежным поцелуем и выдыхает — тяжело, измучено — всё волнение, всю дрожь, все нервные, нерадужные мысли.       Антон жив. Его мягкие, растрёпанные кудри всё ещё могут — и будут — лежать у Арсения в ладонях. Где-то на фоне пикающего пульсоксиметра сереет его мораль. Арсений вздыхает — в этой жизни не прикажешь ни сердцу, ни Антону. Хотя, может быть, Антону и прикажешь — тут уж как и чья жопа повернётся.       Антон просыпается первым из всех присутствующих в помещении и сначала не понимает, где находится. Последнее, что он помнит — боль в боку, жёсткие инструкции от Эда и по тонне на каждом веке. По светлым стенам и капельнице в сгибе локтя нетрудно догадаться, что до больницы его всё-таки дотащили. Антон не знает, что чувствует по этому поводу: в машине, зажимая кровоточащую рану ладонью, он был уверен, что умрёт, и факт смерти воспринимался как что-то естественное и долгожданное. Сейчас, хлопая осоловелыми глазами, Антон не уверен, что на самом деле был бы рад подохнуть. По крайней мере, на глазах Эда и Арсения.       Эд спит в кресле, посапывая, как младенец, сложив руки на груди. Антон никогда не понимал, в чём удобство такой позы — ему конечности вечно давят на грудную клетку. Арсений тоже спит, но в куда менее приятном положении: сложился пополам, примостился щекой на ладони Антона и обдаёт кожу тёплыми выдохами. Антон аккуратно двигает ладонью, переворачивая её внутренней стороной вверх, чтобы своеобразно обнять щёку Арсения, и тот просыпается от возни.       — Ты очнулся!       — Угу, — тихо соглашается Антон. — Немного неожиданно.       — Надеялся умереть?       Арсений хитро щурит глаза и накрывает ладонь Антона своей, формируя ракушку с кучей тепла внутри.       — Скорее, ожидал этого. Довольно понятный и логичный исход.       — Скруджи бы с тобой не согласился.       — Его вообще убить мало. — Антон коротко глядит на дрыхнущего Эда и хмыкает. — Я говорил, что задание дурацкое. И тебя тащить не надо было. И бугаев этих надо было выманить куда-нибудь.       — Куда? — улыбается Арсений.       — Не знаю. Куда-нибудь. Пиздиловки с ними не предполагалось.       Эд всё-таки просыпается, когда Антон пытается сесть в кровати и ойкает от внезапной боли в боку. Арсений давит ему на плечо, заставляя замереть, и аккуратно приподнимает подушку за спиной, помогая принять желаемое положение.       — Опа, проснулся.       — Твоими молитвами.       — Я реально молился! — Эд бесцеремонно пересаживается к Антону на койку. — Арсюха не даст соврать.       — Арсюха и сам молился всем айти богам, потому что в других он не верит, — шутит Арсений, не выпуская ладонь Антона из тёплой ракушки своих ладоней. — Но Скруджи не врёт.       Эд кивает сам себе и хлопает Антона по ноге, гладя его поверх одеяла, а потом вдруг ойкает и закрывает рот ладонью.       — Я твоё имя случайно спалил, пока мы ехали, — признаётся он и переглядывается с Арсением. — Сорян, Антох, чесслово, случайно, на нервяке.       Антон скептично поджимает губы и вздыхает. Эта птичка никогда не отличалась сообразительностью, зато пиздеть умеет направо и налево.       — Ну что ж, тогда знакомься, Арс, это Э-э-эдик, — сладко растягивает Антон и ухмыляется.       Эд задирает одеяло и шлёпает Антона по пятке, заставляя его дёрнуться и охнуть — знает, падлюка, места слабые.       — Теперь понятно желание отсосать мне.       — Эй!       — Всё верно, Арс, всё верно.       — Я Эд, — гордо вещает Эд и задирает нос кверху. — Не Эдик, а Эд. Поняли, оба? И вообще, чем Скруджи не угодило?       — Всё ок, я просто отомстил.       — Пидрила.       — Вот и встретились три пидораса в одной палате.       — Этот разговор начинает меня утомлять, — высокопарно говорит Эд и шагает к двери, в процессе движения задевая ладонью листики у фикуса. — Пойду поболтаю с твоим дружбаном. Кстати!       Антон, уже было повернувшийся к Арсению и его лучистому теплу в глазах, вопросительно дёргает носом.       — Ты официально умер. Остановка сердца, клиническая смерть, все дела. — Эд говорит это легко и бодро, будто бы ничего не случилось и его произошедшее вообще не волнует, но Антон предполагает — а Арсений знает не понаслышке — как Эд на самом деле реагирует на любые попытки умертвить Антона; даже от него самого. — Поэтому теперь, когда ты внатуре подох, больше никогда, усёк? Никогда.       Антону остаётся только миролюбиво поднять свободную руку и сдаться перед напором Эда и его нескончаемым желанием жить.       Эд уходит, скорее всего, отлить, покурить и позвонить «куда надо», и Антон качает головой, возвращаясь вниманием к Арсению. Он уставший, но красивый: солнце, светящее ему в спину, высветляет отдельные волоски на макушке, окрашивая их позолотой. Антон аккуратно высвобождает руку из Арсовой тёплой ракушки ладоней и вплетает пальцы в его чёлку, мягко перебирая пряди. Арсений, как преданный кот, ластится к руке Антона, блаженно прикрывает веки и улыбается, вытягиваясь всем телом к бесплатной ласке. Антон довольно хмыкает, — надо же, какой отзывчивый — гладит за ухом и нежно соскальзывает на подбородок Арса с короткой, колючей щетиной. Сокращение имени практически равняется сокращению дистанции, и Арсений привстаёт со стула, чтобы приблизиться к лицу Антона, ткнуться носом в нос и заглянуть в глаза с такого расстояния — кто первый отведёт взгляд, тот и проиграл.       Антон проигрывает; — ещё с той первой встречи в туалете, первого зрительного контакта и первого нелепого касания — проигрывает и целует Арсения, аккуратно касаясь его губ своими и пытаясь каким-то образом извернуться в койке, чтобы углубить поцелуй. Арсений мягко давит ему на грудь и не разрешает вставать — риск повторного кровотечения всё ещё высок. Антон недовольно мычит, почти скулит, как пёс, которому уже несколько часов не дают съесть лакомство, лежащее на носу, и Арсений сам наклоняется ниже, позволяя Антону скользнуть ему языком в рот. На вкус — не самый приятный поцелуй в его жизни, но это Антон, он жив и дышит, и Арсений готов стерпеть что угодно, лишь бы это дыхание касалось его щёк во время исступленного, чуткого поцелуя.       Антон выздоравливает быстрее прогнозов Позова, и уже скоро его выписывают, отправляя долечиваться дома. Он берёт Арсения под руку, — в каком-то смысле буквально — сажает в самолёт и пишет своему психиатру, что на ближайшие три недели сессии переносятся в онлайн. Антон первый раз летит в самолёте, первый раз пробует их еду в забавных крошечных контейнерах и впервые чмокает Арсения в открытую, привлекая его внимание к охуительно красивым облакам в иллюминаторе.       Там, куда они прилетают, солнце светит долго и паляще-жарко в полдень. Арсений покупает соломенную шляпу с розовой лентой и огромными полями, «чтобы щёчки не сгорели», и целыми днями гоняет в ярко-жёлтых шлёпанцах, флиртуя абсолютно со всеми. Антон жалеет, что не может пока объяснить ему, как флирт с левым чуваком в баре закончится для него в постели, но Поз сказал, что через две недели всё окончательно заживёт и можно будет добавить в рутину больше физической активности, так что Антон запоминает всех гандонов в лицо, чтобы потом припомнить это Арсюше-флиртуну, пока он будет извиваться на его члене.       — «Голубая лагуна», как и заказывали. — Антон протягивает Арсению, лежащему на шезлонге под зонтиком, коктейль, и плюхается на свой лежак, щурясь от солнца. — Носик кремом намажем или тот слой ещё не впитался, мистер граф, сэр?       Арсений молчаливо показывает ему средний палец, даже не поворачивая головы из-под шляпы, лежащей на лице, и подсовывает себе туда трубочку, потихоньку высасывая коктейль.       — А ты себе что взял?       — Не знаю, — вздыхает Антон. — Что-то с манго и ромом. По вкусу вкусно.       — А по сути?       Антон улыбается и тянется голой ступнёй к Арсению, чтобы пнуть его в лодыжку.       — Бля, я всю жизнь мечтал побывать на море, — восхищённо выдыхает Антон и смотрит вдаль, на пенистые волны, лижущие песчаный берег. — Мама обещала закончить какой-то проект и с этих денег съездить хотя бы в Анапу.       Антон вспоминает разговоры по вечерам, книжки, в которых море описывалось сильным, тёплым и спокойным, обещания мамы и её рассказы о том, как она в детстве со своими родителями ездила в Геленджик. Для Антона море всегда было несбыточной мечтой, за которую травмированное детское сознание цеплялось, а впоследствии — целью, осуществить которую Антон мог посредством выполнения «заказов». Все их коктейли, все шезлонги и арендованный домик — всё в крови. Антон этим не гордится, и металлический привкус на языке не придаёт ему сил. Но его личное море, развалившееся сейчас на шезлонге и лениво качающее ногой, — придаёт. И Антон смотрит в небо над морем, надеясь, что мама, смотря на него оттуда в ответ, хотя бы на секундочку горда и спокойна. Потому что рядом с Арсением Антон счастлив. И, несомненно, спокоен.       Пока Антон смотрит в небо, Арсений смотрит на него — расслабленного, красивого. И пусть все их коктейли, как и шляпа, и смешные шлёпанцы, в крови, нос у Антона с этой крошечной родинкой на кончике — бесконечно целовательный, а зелёные глаза — бесконечно счастливые. И Арсений сделает всё, чтобы в Антоне горело вселенское солнце, а не мысли о суициде.       Арсений протягивает Антону руку, и они сцепляются пальцами, как родители Дяди Фёдора, образуя кривоватую жопку сердца между шезлонгами. И никакой супер умный кот не заменит Арсению неуклюжего, хохочущего над старыми мемами и гремящего цацками Антона.       Но Эд, конечно же, всё равно будет лизать яйца прямо в их гостиной.