Ещё не всё потеряно

Шотландское давно уже было выпито. Покровский устало откинулся на спинку дивана и поглядел на Анатолия, хмурого и растрёпанного. — Ну? Что скажете? — зачем-то спросил его Покровский. — А ничего, Кирилл Виссарионович, — пробормотал Наумов, пожимая плечами. — Что уж тут скажешь? — Мы, кажется, хотели обсудить что-то важное. Наумов растерянно посмотрел на него. — Хотели. — Вы упрекали меня в безынициативности. И в отсутствии энтузиазма. — Упрекал… — согласился Наумов. — Вы не хотите взять свои слова обратно? — несколько строго поинтересовался Кирилл. — Не хотим. В смысле — не хочу. Знаете, дружище, мне не о чем разговаривать с вами, — безапелляционным тоном сообщил Анатолий, и зрачки его сузились. — Я бы охотно подискутировал сейчас с тем Кириллом Виссарионовичем, которого я встретил на Всероссийской космической конференции лет эдак двенадцать тому назад, честное слово, подискутировал бы… Наумов вяло повертел в руках пустой шкалик, потом прибавил грустным голосом: — А вот с вами не подискутировал бы. Вы стали исполнительным дураком и бюрократом. Я таких не выношу. Покровский хмыкнул. — А ведь я на вас в суд могу подать. За оскорбление личности. — И подавайте, — равнодушно махнул рукой Анатолий. — Мне уже всё равно. И Анатолий повернулся к Покровскому, нахально улыбаясь. Кирилл поморщился и промолчал. — Хотите, я напомню вам, каким вы были когда-то, Кирилл Виссарионович? Покровский недобро сощурился. — Молчите? Ну и ладно. Молчание — знак согласия. Так вот я напомню вам, Кирилл Виссарионович, какого я вас тогда встретил. Каким вы были прекрасным учёным. Покровский всё молчал и молчал, грозно глядя исподлобья. — Каким вы были учёным и, конечно, идеалистом. Может, это заставит вас задуматься — а может и нет, не знаю. Взгляд у Покровского стал испепеляюще-жутким, но Анатолий не обратил на это внимание. — Так, стало быть, я начну. Итак, это было… Наумов не закончил — на него вдруг кинулся Покровский, и Анатолий на долю секунды перестал видеть и слышать; он на миг провалился в какую-то странную темноту, удушающую и пугающую, но только на миг — тут же пришлось разлепить глаза и вдарить по красивой скуластой щеке Покровского, который навалился на него всем телом. Удар чудесным образом подействовал на Кирилла — он резко отпрянул, ослабив хватку, и Наумову стало чуть легче дышать. Покровский, злой и беспомощный, быстро слез с Анатолия и, демонстративно отвернувшись, уселся на самом краю дивана. Наумов тяжело вздохнул, потрогал осторожно шею — не отвалилась, вроде, и на том спасибо. Бросил короткий взгляд на сгорбленную спину Покровского — тот методично сжимал и разжимал брючную ткань на коленях и шумно дышал. Наумов ещё раз вздохнул, потом медленно поднялся и сел поодаль. В голове было пусто, во рту — сухо. Сейчас бы виски, да жаль, что уже всё выпили…Анатолий глухо кашлянул и первым решился прервать давящую тишину: — Ну вы даёте…Не знал, что вы способны такие вещи выкидывать. Покровский перестал судорожно цепляться за колени и с мрачным видом проронил: — Я и не выкидываю. Это впервые. И сразу переменился в лице — побледнел, погрустнел, перестал хорохориться, даже как-то постарел — и умоляюще протянул: — Чёрт-те что такое, Анатолий Михайлович, вы меня извините, честное слово, я сам не понимаю, как это я умудрился…Я себя ненавижу, если хотите знать… — Какая мне разница, ненавидите вы себя или нет. Я-то без шеи мог остаться. Кирилл отчаянно прикусил губу. — Извините меня. Я, пожалуй, и вправду дурак и бюрократ. Вы были правы. Анатолия, наверное, должна была удивить такая странная перемена настроения Покровского, — так сказать, от агрессивного мажора до жалостливого минора, — однако он не удивился. За время их непродолжительной дискуссии Наумов понял одно: Покровский окончательно и бесповоротно запутался в себе. — Но только вы войдите в моё положение, прежде чем осуждать. Ведь вы никогда не работали в РКО*… — И слава Богу, — едко заметил Наумов. — Не ёрничайте, Анатолий Михайлович. Вы не знаете, что это такое. Я пришёл туда с чёткой целью — начать экспедицию на Нептуне. Я добился власти…Я думал, с такой властью можно осуществить самые безумные, самые дерзкие мечты. Я ошибся — о мечтах там и думать никто не хочет. На меня повесили кучу ненужной, в сущности, работы. Я делал её, делал с усердием. Я думал — разберусь сейчас с этими мелочами, но потом обязательно приступлю к тому главному, к тому сокровенному, ради которого, собственно, и затеял это всё… Наумов внимательно слушал эту непроизвольную исповедь Покровского, не перебивая, слушал, и понимал, и убеждался ещё больше в том, в чём уже успел убедиться — у Покровского внутри образовался такой своеобразный клубок сомнений, опасений, нереализованных желаний, клубок, который кто-то должен был бы распутать, развязать, обязательно когда-нибудь ликвидировать… — Но, как видите, я ошибся, — продолжал невозмутимо Покровский. — Я никому не был нужен со своими планами. Я был мечтатель, а им не нужны были мечтатели. Тогда я запретил себе быть мечтателем и стал тем, кем стал. В итоге получилось то, что получилось. Покровский умолк. Анатолий задумчиво провёл ладонью по подбородку. Ему хотелось сказать что-то очень важное и нужное. — Вы изменили себе, Кирилл Виссарионович, — начал он глухо. — Теперь вы, конечно, мучаетесь. Я всё вспоминал вас на той конференции — вы были молодым, счастливым, энергичным. Я в вас тогда поверил, Кирилл Виссарионович…В вас и в ваши мечты. Хотя… — Не сыпьте соль на рану, Наумов, — тихо попросил его Покровский, но Анатолий, поражённый неожиданным внутренним импульсом, продолжил: — Хотя, Кирилл Виссарионович, ещё не всё потеряно. Слышите, Кирилл Виссарионович? Есть ещё порох в пороховницах. Слышите меня? Наумов подался вперёд, ощущая прилив чего-то небывалого: у него ярко-ярко загорелись глаза. У него появилась идея. Покровский недоверчиво улыбнулся. — О чём вы, Наумов? — У вас есть выход. Нет, положительно, выход есть всегда. Бросайте РКО, — заговорщически прошептал Анатолий. — Вы сумасшедший, — сухо молвил Покровский. — А вы — нет? Я вам говорю, бросайте РКО. Идите ко мне. Я, считайте, последний романтик в нашей науке. Давайте работать вдвоём! — Вы просто псих… — Ну хорошо, если вам не нравится, я сам пойду в вашу чёртову организацию и переверну там всё вверх дном, — грубо заявил Наумов, — и вы сможете воплотить ваши мечты в реальность. Устраивает такой вариант? Кирилл покачал головой. — Вы так и не поняли. Люди не готовы к переменам. Они привыкли к коротким деловым поездкам на Марс или недолгим исследовательским работам на Меркурии. А к масштабным проектам они не готовы. Ведь это, поймите же, риски, деньги, потери… Наумов раздражённо тряхнул лохматой головой в знак протеста: — Вот вы сами говорите: "Люди привыкли". Так что им мешает привыкнуть к полётам на Нептун или Сатурн? — Это уже диалектика, Анатолий Михайлович. — Нет, вы скажите, вы со мною не согласны? — Наумов, послушайте… — Я не понимаю, вы что, из ума, что ли, выжили в своей РКО? Вы хотите на Нептун? — загнал его в угол Анатолий. Покровский замешкался. — Что за вопросы, хочу, безусловно, но… — Если хотите, если вы всерьёз хотите, у вас не может быть никаких но! — патетически крикнул Наумов, и Покровский поёжился. — Кирилл Виссарионович, вы что, вообще всё забыли? Свои мечты? Себя? Меня? Конференцию? Забыли, что с нами там было?.. Это попало в самую точку. Это неприятно кольнуло Кирилла и чем-то горько-сладким отозвалось в душе Наумова. Они замолчали, посмотрели друг на друга, впились острыми взглядами, выждали паузу, небольшую, тягучую паузу — и порывисто обнялись, прижались друг к другу, стали беспорядочно хвататься за плечи, щёки, локти… Покровский, стиснув ворот рубашки Наумова, промычал: — Как можно, я только о вас и думал!.. — Но вы мне так и не позвонили, — с укором пробурчал ему в ухо Наумов. — Работа захлестнула… — Бесполезная работа!.. — уткнувшись носом в шею Кирилла, раздосадованно пролепетал Анатолий. — Да, бесполезная… — согласился Покровский и, обмякнув, сполз вниз, положив голову на колени Наумову. Тот зарылся рукой в его мягкие, тёмные, с едва заметной проседью волосы, ласково погладил, поворошил их. Покровский не возражал — он, ещё недавно такой колючий и неприступный, был теперь совсем как ручной. Он вспомнил — вспомнил всё — и растаял. — Я много о вас думал — только о вас и о ваших мыслях, о том, что вы мне рассказывали…Вообразите, я никогда потом ни с кем так долго и так содержательно не общался, как тогда, в Санкт-Петербурге, с вами! Вы были поразительным собеседником… — шептал Кирилл, и Наумов слушал его, не переставая печально улыбаться. — Вы тоже были поразительным. А ведь я вас атаковал — помните? Я все ваши идеи опровергал. А вы их отстаивали так страстно, так по-донкихотски… — Да. А потом вы ими тоже заразились. Только что же с нами стало?.. — Кирилл Виссарионович, вы прямо как чеховский интеллигент. "Что с нами стало, что нам делать, ах, что же будет!" — а я вам уже говорил, что выход есть. Вы просто должны поверить в себя и забыть все те глупые бредни, коих я сегодня достаточно от вас выслушал. Покровский угрюмо затих. Наумов — вслед за ним. Однако затем он решительно проговорил: — Знаете, Кирилл Виссарионович, если бы вы тогда на меня не бросились, я бы сам, наверное, принялся вас душить. Так нельзя. Надо действовать. Вам нужно поверить в себя. Кирилл прикрыл глаза, словно говоря: "Не мучьте, не надо". Анатолий дотронулся пальцами до его длинного, как у Пьеро, носа, до его напряжённых век и повторил, но уже более нежно: — Вам нужно поверить в себя. Но один вы не справитесь — это я уже понял. Я поверил в вас — я до сих пор в вас верю, теперь ваша очередь. Сделайте это, Кирилл Виссарионович. Вспомните, хорошенько вспомните. У вас большое горячее сердце — вырвите его, Кирилл Виссарионович, вырвите и светите им, как Данко. Сделайте это. Сделайте это для мира, для космоса, для людей. Сделайте это для меня. А я буду рядом. Наумов, чувствуя, что он сказал всё, что мог и должен был, замолчал. Покровский лежал неподвижно, и Анатолий испугался, что он заснул. Но Покровский не спал. Он вдруг стремительно вскочил, вырвался, выпрямился, как струнка. Анатолий заворожённо глядел на него, изучая, — Кирилл будто помолодел на десять лет. Щёки у него горели, глаза сверкали. Сомнений нет: в нём что-то сломалось, что-то тронулось с места. Сомнений нет и быть не могло… Покровский тем временем посмотрел с ненавистью на столик, на бутылку виски, на прозрачные рюмки. Сгрёб их в одну большую кучу, отодвинул. Потом посмотрел на Наумова — тот ждал. Они молчали, снова молчали. Анатолий видел в глазах Покровского нечто новое, сильное, мужественное и потрясающее. Потрясающее до мурашек. Потрясающее и такое знакомое… У Наумова замерло сердце — в этом сильном и потрясающем человеке он узнал наконец того самого Кирилла, Кирилла Покровского, 27-летнего учёного, новатора и безбашенного утописта. Кирилла, которого он когда-то полюбил со всей дури и в мечту которого когда-то поверил. Поверил так, как никогда ни в кого и ни во что не верил. И вот они сидели, друг против друга, сидели и ждали. Анатолий, не отрывая от Кирилла глаз, почувствовал, как по телу пробежала неприятная дрожь: он отчего-то подумал, что Покровский прямо сейчас возьмёт и скажет ему твёрдое "нет", и всё кончится, раз и навсегда. Но Кирилл только глубоко выдохнул и сказал просто: — Я это сделаю. И, подумав, добавил, широко улыбнувшись: — Мы это сделаем. И Наумов понял, что они действительно это сделают. Вместе.