Jamais vu

      «В прошлый раз они провели долгие восемьсот лет, устремляясь навстречу друг другу. Но в этот раз им хватило лишь мгновения».       Мгновения, вместившего в себя слишком много. Замеревшее дыхание, остановившееся и вдруг забившееся в трепете сердце, сотню шагов, превратившихся в бег, пару капель, слившихся в слёзы счастья.       Время продолжило свой ход лишь тогда, когда двое, наконец, соприкоснулись.       В нос ударяет знакомый, вызывающий воспоминания, запах, отчего-то смешанный с едким дымом. Се Лянь вдыхает его, насколько позволяет ком в горле, утыкается носом в чужую одежду и плачет. Он не помнит своих эмоций в тот день, когда Саньлан погиб, превратившись в сотни тысяч серебряных бабочек. Он не помнит, плакал ли, смеялся, потеряв рассудок. Се Лянь, казалось, перестал существовать, а время продолжало идти, нет, тянуться.       Как хорошо, что оно, наконец, нашло правильный ритм для своего бесконечного танца.       Этот год показался слишком долгим для Се Ляня.       Слёзы всё льются и льются из глаз, а тонкие, слегка холодноватые руки гладят Се Ляня по голове. Мягко, но вместе с этим и напористо, будто бы пытаясь доказать: «Тебе не кажется. Я рядом. Я с тобой». И не только голову: Саньлан вдруг обнимает так крепко, что вновь нечем дышать, руками водит по спине, плечам. На самом деле он и себе до конца доказать не может того, что всё хорошо.       Отрываться друг от друга совершенно не хочется, оттого оба и садятся коленями прямо на траву. Через какое-то время всхлипы и неровное дыхание затихают, а касания становятся более невесомыми, не такими лихорадочными, как прежде, немного и неловкими. Они медленно пытаются привыкнуть друг к другу заново: к температуре тела, его форме. Уже не чувствуется запах дыма, так явно ощущавшийся (минуту? час?) назад. — Что ты чувствовал все эти восемь сотен лет? — спрашивает вдруг Се Лянь, разрывая тишину. У него голос подохрипший, совсем негромкий и по-домашнему спокойный. — Неужели всё это время тебе было так больно?       Так, как Се Ляню на протяжении этого года. — Мечты не причиняют боли, в отличие от воспоминаний, оставшихся после разлуки. — У тебя их было достаточно. — Но они были не такими яркими. Спасибо, гэгэ, — эти слова согревают теплом, а ласковое обращение почти заставляет вновь пустить слезу, — спасибо. И прошу простить за всю боль, что я причинил тебе.       Се Лянь на эти слова не реагирует: знает, что спорить бесполезно. Он обязательно убедит Саньлана в том, что тот вовсе не виноват во всех произошедших несчастьях, что бы там не показали звёзды и не прошептала Судьба сотни лет назад. — Ты голоден? — спрашивает Се Лянь. — Я умираю с голоду, — отвечает Саньлан, улыбаясь хитро. Возникло чувство дежавю. — Что ж, хорошо. Чего бы Хуа Чэн хотел отведать?       Лишь на секунду становится совсем тихо в эту ночь, освещённую огнями тысяч фонарей, потому что Саньлан начинает смеяться. Низко и совершенно искренне. — Гэгэ, мне все ещё больше нравится, когда ты зовёшь меня «Саньлан», — произносит сквозь смех. — Я знаю, — роняет Се Лянь добродушно, неловко посмеиваясь и вновь утыкаясь куда-то Саньлану в плечо. Воспоминания больше не делают больно — скорее ощущаются чем-то сладким: не приторно-сладким, а мягким, тающим во рту.       И после этого проходит ещё довольно много времени, прежде чем они могут подняться на ноги. Отряхнувшись от ночной росы, оба тут же будто бы неосознанно, однако до нелепости крепко берутся за руки. Красная нить на их пальцах горит сегодня особенно ярко.       Пришлось отвезти повозку чуть ближе к дому, прежде чем зайти внутрь. Всё в этом жилище почти не отличается от Храма Водяных Каштанов — такие же покосившиеся от времени стены, окна, пропускающие не только свет, но и ветер с дождём. Однако здесь было чуть больше мебели и некоторых вещей: фруктов и овощей, глиняных кувшинов то ли с какими-то жидкостями, то ли со специями. Это место кажется более обжитым, несмотря на очевидную старость. Кое-где заткнуты щели или приколочены доски. Здесь… по-домашнему уютно, но для Хуа Чэна довольно непривычно.       Се Лянь разжимает руку, неохотно выпуская ладонь Саньлана, после чего начинает быстро переходить из угла дома в угол, ища что-то съестное. Готовить прямо сейчас совсем не хотелось.       Саньлан наблюдает за происходящим, сидя за небольшим деревянным столом. Прямо сейчас он был гостем, да и наверняка уставшим. Се Лянь чувствовал на себе его взгляд, наполненный нежностью и некоторой… тоской, однако не решался спросить об этом.       Вскоре на столе появляется небольшая миска риса, паровые булочки и один из кувшинов. Заглянув в него, Саньлан обнаружил нетронутое никем вино. — Это принёс кто-то из небесных чиновников. Я не собирался его пить, но подумал, что когда ты… — на этих словах Се Лянь останавливается, однако демон успевает уловить смысл сказанного. «Когда ты вернёшься». Не «если», а «когда».       На самом деле, Саньлан так и не притрагивается к еде, расспрашивая Се Ляня о произошедшем за этот год. Некоторые истории заставляют его ехидно улыбаться, некоторые — принимать задумчивое выражение лица, однако он не перестаёт смотреть, подперев щеку рукой, на Се Ляня, что действительно подробно и ярко рассказывает о нынешнем положении дел на Небесах и в мире людей, переодически плавно жестикулируя или покачивая ногами. На вопросы о себе демон отвечает немногословно и так, будто они не были чем-то важным, будто он и сам не знает, что происходило с ним после рассеивания в бабочек, как он возродился и нашёл этот крохотный домик на горе.       Их разговор напоминает больше беседу давних друзей, разделенных обстоятельствами жизни. Они не виделись так давно… Порыв чувств, свалившийся на них, постепенно рассеялся, уступая место неловкости. Они любили друг друга до невозможности, но не виделись слишком долго и успели отвыкнуть, забыть ощущение присутствия друг друга. Будто бы разлучённые в молодости возлюбленные встретились спустя много лет. У них своя жизнь, семья, но прошлое, наполненное искренними чувствами, не могло быть позабыто.       Разница в том, что год для божества и демона — всё равно что секунда. А ещё в том, что их воссоединение было лишь вопросом времени, а не случайностью.       Саньлану так невыносимо хотелось коснуться принца. Только что они боялись отпустить друг друга, однако этого ему не хватило. И Хуа Чэн… боялся этой нехватки. Потому что он знаком со своей натурой: если Его Высочество позволит, то этот демон… станет будто бы избалованным ребёнком, привыкшим любыми способами получать и забирать всё больше и больше. Но что если Его Высочество больше не нуждается в нём? Что если этот год изменил слишком многое?       Как же хотелось, чтобы принц был счастлив. Но ещё больше хотелось видеть его счастливым рядом с собой. — Саньлан, — демона вырывает из собственных мыслей мягкий голос, — ты так и не притронулся к еде. Что-то не так? — Всё хорошо, — улыбается Хуа Чэн привычно хитро: приподнят лишь один уголок тонких губ, а взгляд с прищуром, — гэгэ слишком красив, когда рассказывает о чём-то столь увлечённо.       Был ли когда-то его флирт таким прямолинейным? Да, но сейчас он ощущался по-хорошему особенным и вместе с этим до нелепости странным, будто бы твоя детская влюбленность спустя много лет предложила сойтись вновь. Но когда не нужно никуда бежать, прятаться или спасать кого-то, когда они вдвоём, и лишь маленькая свечка на таком же маленьком столе, луна и бумажные фонарики, смешавшиеся со звёздами, освещают белоснежное обычно лицо Се Ляня, становится отчётливо виден румянец на его скулах и кончиках ушей.       Хочется немедленно довести принца до ещё большей красноты щёк, а потом вырезать из камня ещё одну статую. Такую, чтобы на сером камне вдруг показался румянец и все эмоции, которые и сам принц понять вряд ли может.       Се Лянь замечает нежность, ещё больше отразившуюся на лице Саньлана, и это заставляет его сердце трепетать так, что хватило бы на двоих. Теперь, когда всё хорошо… Се Лянь волнуется. Потому что он привык выживать и сражаться, а не любить. «В одной руке меч, в другой — цветок» — наравне с символом твёрдости и силы его всегда сопровождала юношеская красота, невинность и нежность. Его предназначением было получать любовь родителей, народа, или же вовсе благосклонность Небес. Однако Судьба на долгое время лишила его всего, что, как казалось, предназначалось принцу, и тот просто забыл, каково это — ощущать, что перед тобой благоговеют, тобой восхищаются и дорожат. Оттого он и волновался, потому что прямо сейчас должен был столкнуться с тем, от чего так отвык. И не то чтобы это волнение не смешивалось с предвкушением и некоторым желанием, но неловкость…       А потом Хуа Чэн наклоняет голову набок, и будто бы будничным тоном произносит: — Гэгэ, я люблю тебя.       Се Ляню больше не неловко.        Он в панике.       На языке вертится огромное количество бессвязных изречений и словесных сочетаний. Разве не впервые за долгое время Се Лянь в своей жизни слышит подобное, звучащее настолько искренне? И как на такое нужно реагировать, когда ты совершенно забыл, как принимать не то что признания, но и комплименты? — Саньлан, я… — пытается произнести Се Лянь, однако воздух застревает в горле. Он знает, что ощущает то же самое, он уверен в этом! Но осознание того, что эти чувства полностью перевернут его жизнь… В конце концов, Се Лянь возносился на Небеса и падал с них же несколько раз, но ещё никогда он не был взаимно влюблён! И теперь ему наконец нужно было столкнуться с осознанием того, что он, кажется, больше не одинок. — Я просто хотел, чтобы ты знал, не нужно заставлять себя отвечать, гэгэ, — опережает принца Хуа Чэн. Кажется, он уловил волнение божества, поэтому на этот раз улыбнулся по-доброму. Однако в этой улыбке опять промелькнула тоска. — Но Саньлан, я хочу ответить! Мы так и не смогли нормально поговорить после произошедшего в пещере Тунлу, а это очень и очень важно обсудить! — Изменилось ли как-то отношение гэгэ ко мне? — спрашивает Хуа Чэн, и Се Лянь замечает в этом вопросе такое волнение, что и сам начинает ещё больше паниковать. — Нет, боже, конечно же нет, Саньлан! Просто прошло так много времени с тех пор, как мы виделись, и я успел смириться с тем, что тебя… нет. Насколько быстро я привязался к тебе когда-то, настолько быстро привык ждать. Но что я точно не могу воспринимать как должное, так это твою заботу и приятные слова. Я… так долго был один, что просто отвык от подобного. — Гэгэ заслуживает всей любви и даже больше, — отвечает ему Саньлан, беря в свою руку ладонь Се Ляня. Он чувствует странный для живого человека холод, и хочется поскорее помочь принцу согреться. Но он кажется таким нервным… Правильно ли демон сделал, взяв его за руку? Что если это только сильнее заставит Се Ляня паниковать? — Если Его Высочество захочет, если позволит, я сделаю так, что он заново привыкнет получать всё то, что должен. Ему нужно лишь сказать, что будет для него комфортнее.       Хуа Чэн чувствует что-то, подозрительно похожее на остановку сердца, когда принц не убирает руку, а лишь переплетает их пальцы. — Спасибо, Саньлан, — произносит, — но я не хочу, чтобы ты оставался в стороне. Ты тоже был довольно одинок всё это время, ведь так? И я помню, что тебе пришлось пережить в прошлом. Ты заслуживаешь всего самого лучшего. — То есть тебя, гэгэ? — вдруг прерывает его Хуа Чэн, посмеиваясь. — Не пытайся перевести тему на меня, — строго отвечает Се Лянь, тем не менее, зажмуриваясь от приятных слов, — мы говорим о тебе, Саньлан. Возможно, я и отвык от близости с кем-либо, но ты даже и познать её толком не смог, верно? — Пожалуй, так — признается Хуа Чэн, отводя взгляд. Он неожиданно кажется ранимым, будто в пещере Десяти Тысяч Божеств в тот самый день, — для меня никогда не существовало кого-то, чьё расположение я хотел получить больше, чем твоё. Я никогда не нуждался ни в ком, кроме тебя. Но вот чувство одиночества заглушить грёзами невозможно. — Можем ли мы договориться? Мы научимся принимать заботу и любовь. Я — заново, а ты — впервые.       Хуа Чэн на эти слова лишь усмехается легко и отвечает: «Мне нравится».       И стоило Хуа Чэну произнести это, как Се Лянь выпалил: — Я люблю тебя.       Очевидно, что принц решил тут же начать выполнять условия их небольшой сделки, однако то, как он громко и быстро произнёс эти слова, выдавало в нём смущение. Но для демона это было вовсе не плохим показателем, потому что он всё ещё невыносимо обожал видеть, как краснеет принц из-за него. А эти слова… хоть Хуа Чэн и был внешне спокоен, внутри у него бушевали пожар и буря, соседствующие с неожиданно расцветшим полем прекрасных цветов. На секунду он полностью ослеп, поражённый услышанным, но только чтобы после взглянуть на Се Ляня с таким неверящим и одновременно преданным до смерти выражаем лица, что Се Ляню захотелось вновь пустить слезу.       Правда была в том, что после всех обсуждений и полного подтверждения своих чувств (а также некоторого времени держания за руки) сердца обоих были затоплены любовью и нежностью друг к другу, которой им хотелось поделиться. И именно с разделением всего на двоих они должны были разобраться. Шаг за шагом должны были привыкнуть к тому факту, что теперь они есть друг у друга. — Должен ли я повторить слова, сказанные мною ранее? — Не стоит. В ином случае мы просто будем признаваться друг другу в любви, пока этот мир не рухнет вместе с нами, разве нет? — подшучивает Се Лянь. Виден румянец на кончиках ушей, выглядывающий из-под волос, но тем не менее Се Лянь кажется более спокойным и даже… игривым. Осознание этого бьёт Хуа Чэна под дых: обычно он был тем, кто смущает, однако каждый раз, когда принц просто поднимал на него взгляд, внутри него будто бы молодой юноша с необузданными эмоциями начинал глупо улыбаться и пытаться спрятать себя куда-нибудь, или же срочно сжать что-нибудь в руках, дабы не заключить объект воздыхания в объятия. И если сейчас Се Лянь решился исполнять свой план по «разнеживанию» Саньлана, то он же и рисковал попасть в тиски рук и под множество беспорядочных поцелуев.       Се Лянь всё-таки принц. Иногда ребячливый и игривый, а иногда подшучивающий даже немного обидно. Не потому что он хотел обидеть, а потому что просто говорил, что думает. А мысли Се Ляня никогда не были по-настоящему плохими: разве что несдерживаемыми. Также несдержанно и по-особенному, по-своему он выражал собственную симпатию. Неумело и нелепо, но честно. — Я готов сказать гэгэ о своих чувствах к нему столько раз, сколько ему потребуется, чтобы почувствовать себя хорошо. — Я почти что готов сделать то же самое, но у нас есть множество других вариантов.       Ах, всё вернулось на круги своя. В прошлом у них уже происходили подобные разговоры, больше напоминавшие взаимный флирт, но в то время оба просто не осознавали всего смысла в словах друг друга, оттого и не ощущали никакого дискомфорта. После небольшой беседы они преодолели странный барьер в лице того факта, что их чувства были взаимны.       Как же неожиданно было осознать, что они теперь то смыкают, то размыкают пальцы друг друга, в некотором смысле играются. От каждого такого движения будто бы молния пробегает сквозь тела, заставляя улыбаться и желать быть чуточку ближе. — И что же гэгэ может предложить? — они оба замечают происходящее, но не желают и не осмеливаются прерывать это. — Саньлан, — отводит взгляд в сторону, — ты… не чувствуешь себя уставшим? Если да, то я мог бы отдать тебе чуточку собственных сил. — Хм, — Саньлан задумывается понарошку, — с каких пор Ваше Высочество одалживает мне духовные силы, а не наоборот?       И тут он вспоминает, как была разбита канга на шее принца. А это значит, что Се Лянь теперь самое сильное божество на Небесах.       Прямо сейчас Хуа Чэн держал за руку Императора Небес, пытавшегося сквозь смущение показать свою другую сторону и попросить о поцелуе. С его шеи исчезла повязка, ранее закрывавшая черный контур канги, и теперь можно было разглядеть тонкую шею с белой кожей, казавшейся будто прозрачной. Сложно было поверить, что в таком хрупком на вид юноше пряталась сила, что ее можно было удержать лишь настолько радикальным способом. Саньлан не мог не представить, как целует эту часть тела принца — как целует всё, что только тот позволит. — Ты наверняка потратил силы на восстановление, разве нет? У меня их более чем достаточно, не произойдет ничего такого, если я отдам немного. — Но как насчёт твоей удачи, гэгэ? Она вернулась к тебе? — Да, конечно. Но я не думаю, что ее изначально было очень уж много, ха-ха, — посмеивается вяло. — В таком случае, я хочу позаботиться о тебе и отдать самую малость, — произносит Саньлан. И подносит ладонь Се Ляня к своим губам, мягко касаясь бархатной кожи. В горле принца со странным звуком застревает глоток воздуха. Он чувствует удачу, медленно перетекающую по меридианам: она ощущается чем-то более теплым и обволакивающим, чем духовная энергия, а ещё добавляет некоторой уверенности в «завтрашнем дне». Будто бы ты знаешь, что всё скоро будет хорошо без особых стараний.       Кроме удачи Се Лянь ощутил и другое тепло, уходящее прямиком в сердце. Оно даёт невообразимое чувство безопасности: всё уже хорошо. И будет хорошо, пока это тепло сохранится в сердце, будет, пока рядом находится тот, от кого оно исходит. Пока он рядом с тобой, ты в безопасности.       Се Лянь смотрит на губы, что задержались на тыльной стороне его ладони. Смотрит и не может осознать, что это реальность. Ровно как и тот, кто сейчас прижимается к бархату и теплу кожи, чувствуя запах чего-то чистого и цветочного.       Хуа Чэн не может удержаться от порыва прижаться щекой к ладони и потереться, словно котёнок, взглянув, однако, по-лисьи.       Се Лянь не может удержаться от желания встать из-за стола и наконец поцеловать.       Его рука одними лишь пальцами придерживает подбородок Саньлана, чтобы слегка приподнять. Се Лянь сам наклоняется, и ему совершенно неудобно стоять так, но ощущение губ на собственных затмевает любой дискомфорт, боль и страдания. Кажется, что это простое соприкосновение, длящееся всего пару секунд, заставило на некоторое время оказаться совершенно в другом месте, где нет прошлого, а лишь настоящее. Только момент близости.       Никто не пытается углубить поцелуй, оба будто бы замерли на месте. Лишь когда Се Лянь отстраняется, разгибая спину и смотря на Саньлана сверху вниз взглядом, полным чем-то родным и близким, тот неожиданно громко вдыхает воздух, в котором и не нуждается.       Ему ненадолго показалось, что это божество снизошло к нему, отчего вдруг и захотелось «жить». Однако потом пришло осознание, что Се Лянь — не просто бог или человек. Он любимый и любящий человек.       И это осознание заставило искренне улыбнуться и наконец дать волю тому мальчишке, что хотел бы сжать в объятиях и больше никогда не отпускать.       Чтобы не разлучаться больше никогда, не отвыкать друг от друга и не бояться любить и быть любимым.