Tired Of That Courtly Fashion

Том с малых лет уяснил, что он должен сам позаботиться о себе, потому что никто другой за него это не сделает. Как ни крути, он был один во всех смыслах этого слова, и не мог доверять никому. В магловском мире его бросили и нарекли выродком, уродом. А в волшебном у него не было ничего кроме имени, шарма и внешности. Он быстро понял, что в то время как его имя не значит ничего (на самом деле даже гораздо хуже, чем ничего, потому что оно магловское), его внешность и очарование — совсем наоборот. Том преподносил себя с достоинством. Не врожденным, но близко к этому. Он вполне мог сойти за чистокровного. И на его спектакль купились бы, замани он в свои сети одного из них. Тогда и только тогда он мог бы стать чем-то большим чем просто тот самый Том-грязнокровка. И когда он встретил Абраксаса (бедняжку Абраксаса, готового на все ради Тома), то понял, что смех это валюта, улыбка — пища, секрет — ночлег, а поцелуй? Поцелуй — это все. У Абраксаса были деньги, связи и сила, которой так жаждал Том. Он был более чем счастлив поделиться этим всем за толику внимания. И Том с готовностью воспользовался этим. В мгновение ока он идеально воссоздал минимум ( любовь. Если это вообще можно было так назвать), необходимый Абраксасу для счастья. (В промежутках между пропитанными потом простынями и мольбами о «еще» были ценные семейные тайны о ритуалах и традициях, жарко нашептанные Тому на ухо.) (Сплетенные пальцы и страстные засосы посреди библиотеки обернулись книгами о темной магии и тихими смешками над жуткими заклинаниями и уродливыми чарами, словно они были какими-то пошлыми фотографиями в журналах). (Когда под звёздами они обменялись «я люблю тебя», Том узнал, что такое Крестраж.) Это была зима после выпускного, декабрь 1945. Война окончилась в обоих Лондонах, в магловском и в волшебном. Люди ликовали и люди рыдали. Том не делал ни того, ни другого. Он оставил приют и переехал в квартиру в Косом Переулке в начале июля. Абраксас платил за него аренду, настаивая, что если Том отказывается жить с ним в поместье и будет жить в другом месте, то пусть делает это с шиком. Том не возражал. Абраксас ухаживал за Томом с шестого курса, а Том планировал его убийство со второго. И только за месяц до праздников он наконец нашел повод это сделать. Повод, который заставлял его вены гудеть, а сердце — колотиться. Поместье было пустым, родители Абраксаса уехали в их парижский дом на праздники. Домашние эльфы накрыли ужин и удалились на ночлег под угрозой наказания, если осмелятся нарушить трапезу. Двое мужчин, один — влюбленный, и один, неспособный на любовь, смотрели друг на друга в темной спальне. Единственным источником света были свечи, которые парили над ними. Капающий с них воск замирал прямо в воздухе. Мужчина с волосами словно хрупкие иссохшие страницы преданно смотрел на мужчину с глазами цвета горящих углей. Мужчина с чернильно черными волосами смотрел на мужчину с глазами цвета серебра не просто с отвращением. В его взгляде боролись алчность, жажда и голод. — Твой воротник, дорогой, — сказал Том, пряча свои замыслы за ямочками идеально отточенной улыбки. Их нигде не ждали, но Абраксас любил одеваться к трапезе. Привычка, которая перекочевала во взрослую жизнь из детства, когда ему приходилось терпеть душные ужины. — Я должен поправить его для тебя. Он привел воротничок Абраксаса в какое-то подобие порядка, только для того, чтобы опять сбить его, оставляя поцелуи на шее своего любовника (неторопливые, влажные и красные от помады, которую он умыкнул с вальбургиного туалетного столика,) заставляя пульс Абраксаса участиться под его губами. Абраксас содрогнулся, и Том продолжил прокладывать дорожку по линии его челюсти. Свет блеснул на фарфоровой коже, и тисовая палочка была спрятана за спину. — Том, — с придыханием начал было Абраксас, уже потерявшийся в касаниях своего любовника, но остановился, потому что губы Тома завершили свой путь к его рту. И он не мог ничего другого, кроме как ответить тем же. Его глаза закрылись. Руки сжали ребра Тома, чувствуя мягкий бархат (который он же и оплатил, потому что Том бесспорно выглядел фантастически в малиновом). И он не ведал ничего, кроме блаженства. Продолжая прижиматься к Абраксасу, Том размышлял, ощутит ли когда-нибудь раскаяние. И уже поднимая палочку, и больше не в силах сдерживать ухмылку, очень надеялся, что никогда. — Авада Кедавра, — прошептал он. Глаза Абраксаса закрылись навечно, и он упал на пол необычайно нелепой кучей. Итак, это свершилось. Однако, еще не совсем. Потому что теперь пришло время для самой неприятной части создания крестража. Глаза Тома блеснули красным. Тем же красным, что и его губы, и роскошная мантия, и кровь, которая брызнула из шеи Абраксаса. И он начал пировать. *** Том полагал, что смерть Абраксаса будет гораздо более хлопотной. В конце концов он был заметной фигурой, единственным наследником рода Малфоев. Но уже на утро после его смерти понадобились всего лишь хорошо составленное письмо, чары внушения и достаточное количество сдавленных охов (и только Том знал, что это сдавленное хихиканье), чтобы медэксперт признал его смерть самоубийством. И Абраксас стал пеплом еще до того, как его родители успели крикнуть «поместье Малфой» в камин. Том очень хорошо выглядел в своей мантии в день похорон. Он выглядел хорошо почти во всем, но в черном он был неотразим. Она была из кашемира, а его туфли — из драконьей кожи. Его щеки раскраснелись на холоде, и кожа вокруг его глаз прекрасно подходила к ним по оттенку. Все внимание было сосредоточено на снежинках, лежащих на угольных ресницах. И никто даже не заметил, что его зрачки выглядят скорее янтарными, нежели темно коричневыми, какими были до праздников. Он спрятал ухмылку за шелковым платком, прижимая вышитые золотом инициалы АМ к губам. В это самое время в его кармане пульсировал дневник. Рядом с ним, держа красную розу, стоял молодой человек, которого Том никогда не встречал раньше, но при этом явно ощущал что-то знакомое. И это чувство ему не нравилось. — Здравствуйте, — поздоровался Том. В его голосе слышалась смесь из хрипотцы, вызванной погодой, плачем и рвотой, и искреннего интереса. — Вы хорошо знали Абраксаса? Боюсь, я не узнаю вас. Мальчик повернулся к нему, зелёные глаза встретились с глазами цвета красного дерева поверх увядших лепестков, и сказал: — Вероятно, это потому, что мы никогда не встречались. Том приподнял бровь в ответ на его ироническую ремарку. — Могу я узнать ваше имя? — Я Гарри, — ледяной ветер взъерошил его волосы, — я не знал его хорошо, увы, но был знаком с некоторыми членами его семьи. Я мог бы спросить, кем вы ему приходились? Похороны не были публичными, что делало присутствие этого мужчины, носящего такое магловское имя как Гарри, особенно нежелательным. Том улыбнулся, слегка хищно и по большей части заинтригованно. И абсолютно неуместно рядом с пустым гробом своего любовника. — Я был его партнёром, — ответил Том, заметив, как язык Гарри (румяно-розовый и влажный) на секунду показался, чтобы смочить нижнюю губу. — Меня зовут Том. Гарри протянул руку. Один из шипов уколол его, и на его ладони проступила маленькая капелька крови. — Я соболезную вашей потере, — уголки его губ приподнялись, едва-едва и неподобающе озорно, и он прищурился, — как ужасно внезапно. Том пожал руку Гарри. Хрупкую и холодную, за исключением теплой струйки крови, которая отпечаталась на его более широкой ладони. Он сглотнул. — Да, действительно. Совершенно ужасно. И внезапно Том понял, что умирает с голоду.