Мастер и Маргарита. Tokyo revengers ver.

Полночь приближалась, пришлось спешить. Казутора смутно видел что-нибудь. Запомнились свечи и самоцветный какой-то бассейн. Когда Казу стал на дно этого бассейна, Коко и помогающий ему Какуче окатили Казутору какой-то горячей, густой и красной жидкостью. Тора ощутил соленый вкус на губах и понял, что его моют кровью. Кровавая мантия сменилась другою − густой, прозрачной, розоватой, и у Ханемии закружилась голова от розового масла. Потом его бросили на хрустальное ложе и до блеска стали растирать какими-то большими зелеными листьями. Тут ворвался старший Хайтани и стал помогать. Он уселся на корточки у ног Казуторы и стал натирать ему ступни с таким видом, как будто чистил сапоги на улице. Казу не помнит, кто сшил ему из лепестков бледной розы туфли, и как эти туфли сами собой застегнулись золотыми пряжками. Какая-то сила вздернула Казутору, поставила перед зеркалом, и в волосах у него блеснул королевский алмазный венец. Откуда-то явился Риндо и повесил на грудь Казуторы тяжелое в овальной раме изображение черного пуделя на тяжелой цепи. Это украшение чрезвычайно обременило короля. Цепь сейчас же стала натирать шею, изображение тянуло его согнуться. Но кое-что вознаградило Тору за те неудобства, которые ему причиняла цепь с черным пуделем. Это − та почтительность, с которою стали относиться к нему братья. − Ничего, ничего, ничего! − бормотал младший Хайтан у дверей комнаты с бассейном, − ничего не поделаешь, надо, надо, надо. Разрешите, король, вам дать последний совет. Среди гостей будут различные, ох, очень различные, но никому, король Ханемия, никакого преимущества! Если кто-нибудь и не понравится… Я понимаю, что вы, конечно, не выразите этого на своем лице… Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить, король. Сторицей будет вознагражден за это хозяин бала! И еще: не пропустить никого. Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Все, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют… Тут Казутора в сопровождении Рана и Риндо шагнул из бассейной в полную темноту. − Я, я, − шептал старший, − я дам сигнал! − Давай! − ответил в темноте голос младшего. − Бал! − пронзительно визгнул Ран, и тотчас Казу вскрикнул и на несколько секунд закрыл глаза. Бал упал на него сразу в виде света, вместе с ним − звука и запаха. Уносимый под руку Риндо, Казутора увидел себя в тропическом лесу. Красногрудые зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы, перескакивали по ним и оглушительно кричали: "Я восхищен!" Но лес быстро кончился, и его банная духота тотчас сменилась прохладою бального зала с колоннами из какого-то желтоватого искрящегося камня. Этот зал, так же как и лес, был совершенно пуст, и лишь у колонн неподвижно стояли обнаженные негры в серебряных повязках на головах. Лица их стали грязно-бурыми от волнения, когда в зал влетел Тора со своею свитой, в которой откуда-то взялся Кандзи. Тут Риндо выпустил руку Казуторы и шепнул: − Прямо на тюльпаны! Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Торой, а за нею он увидел бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и черные плечи фрачников. Тогда он понял, откуда шел бальный звук. На него обрушился рев труб, а вырвавшийся из-под него взмыв скрипок окатил его тело, как кровью. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Возвышавшийся перед оркестром человек во фраке, увидев Ханемию, побледнел, заулыбался и вдруг взмахом рук поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр, стоя, окатывал Казутору звуками. Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросив руки, и Тора, улыбаясь, помахал ему рукой. − Нет, мало, мало, − зашептал Риндо, − он не будет спать всю ночь. Крикните ему: "Приветствую вас, король вальсов!» Казу крикнул это и подивился тому, что его голос, полный как колокол, покрыл вой оркестра. Человек от счастья вздрогнул и левую руку приложил к груди, правой продолжая махать оркестру белым жезлом. − Мало, мало, − шептал Хайтани, − глядите налево, на первые скрипки, и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности. Здесь только мировые знаменитости. Вот этому, за первым пультом, это Тайджу. Так, очень хорошо. Теперь дальше. − Кто дирижер? − отлетая, спросил янтарно-глазый. − Ясухиро Муто, − закричал Ран с довольной улыбкой , − и пусть меня повесят в тропическом саду на лиане, если на каком-нибудь балу когда-либо играл такой оркестр. Я приглашал его! И, заметьте, ни один не заболел и ни один не отказался. В следующем зале не было колонн, вместо них стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой − стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трех бассейнах, из которых был первый − прозрачно-фиолетовый, второй − рубиновый, третий − хрустальный. Возле них метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наполняя из бассейнов плоские чаши. В розовой стене оказался пролом, и в нем на эстраде кипятился человек в красном с ласточкиным хвостом фраке. Перед ним гремел нестерпимо громко джаз. Лишь только дирижер увидел Казу, он согнулся перед ним так, что руками коснулся пола, потом выпрямился и пронзительно закричал: − Аллилуйя! Он хлопнул себя по коленке раз, потом накрест по другой − два, вырвал из рук крайнего музыканта тарелку, ударил ею по колонне. Улетая, Казутора видел только, что виртуоз-джазбандист, борясь с полонезом, который дул Ханемии в спину, бьет по головам джазбандистов своей тарелкой и те приседают в комическом ужасе. Наконец вылетели на площадку, где, как понял Тора, его во тьме встречал Риндо с лампадкой. Теперь на этой площадке глаза слепли от света, льющегося из хрустальных виноградных гроздьев. Казутору установили на место, и под левой рукой у него оказалась низкая аметистовая колонка. − Руку можно будет положить на нее, если станет очень трудно, − шептал младший Хайтани. Какой-то чернокожий подкинул под ноги Казуторе подушку с вышитым на ней золотым пуделем, и на нее он, повинуясь чьим-то рукам, поставил, согнув в колене, свою правую ногу. Казу попробовал оглядеться. Риндо и Мотидзуки стояли возле нее в парадных позах. Рядом с Кандзи − еще трое молодых людей, смутно чем-то напомнивших Торе Санзу. В спину веяло холодом. Оглянувшись, Казутора увидел, что из мраморной стены сзади него бьет шипящее вино и стекает в ледяной бассейн. У левой ноги он чувствовал что-то теплое и гибкое. Это был Ран, преобразившийся в свою животную форму . Тора был в высоте, и из-под ног его вниз уходила грандиозная лестница, крытая ковром. Внизу, так далеко, как будто бы он смотрел обратным способом в бинокль, парень видел громаднейшую швейцарскую с совершенно необъятным камином, в холодную и черную пасть которого мог свободно въехать пятитонный грузовик. Швейцарская и лестница, до боли в глазах залитая светом, были пусты. Трубы теперь доносились до Казу издалека. Так простояли неподвижно около минуты. − Где же гости? − спросил он у Риндо. − Будут, король, сейчас будут. В них недостатка не будет. И, право, я предпочел бы рубить дрова, вместо того чтобы принимать их здесь на площадке. − Что рубить дрова, − подхватил словоохотливый кот, − я хотел бы служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этой работы нет ничего на свете. − Все должно быть готово заранее, король, − объяснял младший Хайтани, поблескивая глазом сквозь испорченный монокль. − Ничего не может быть гаже, чем когда приехавший первым гость мыкается, не зная, что ему предпринять, а его законная мегера шепотом пилит его за то, что они приехали раньше всех. Такие балы надо выбрасывать на помойку, король. − Определенно на помойку, − подтвердил старший. − До полуночи не более десяти секунд, − добавил Риндо, − сейчас начнется. Эти десять секунд показались Ханемии чрезвычайно длинными. По-видимому, они истекли уже, и ровно ничего не произошло. Но тут вдруг что-то грохнуло внизу в громадном камине, и из него выскочила виселица с болтающимся на ней полурассыпавшимся прахом. Этот прах сорвался с веревки, ударился об пол, и из него выскочил черноволосый красавец во фраке и в лакированных туфлях. Из камина выбежал полуистлевший небольшой гроб, крышка его отскочила, и из него вывалился другой прах. Красавец галантно подскочил к нему и подал руку калачиком, второй прах сложился в нагую вертлявую женщину в черных туфельках и с черными перьями на голове, и тогда оба, и мужчина и женщина, заспешили вверх по лестнице. − Первые! − воскликнул Риндо, − господин Такеоми с супругой. Рекомендую вам, король, один из интереснейших мужчин! Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем, − шепнул на ухо Казуторе Риндо, − что отравил королевскую любовницу. А ведь это не с каждым случается! Посмотрите, как красив! Побледневший Тора, раскрыв рот, глядел вниз и видел, как исчезают в каком-то боковом ходу швейцарской и виселица и гроб. − Я в восхищении, − заорал прямо в лицо поднявшемуся по лестнице господину Акаши фиолетовый кот. В это время внизу из камина появился безголовый, с оторванною рукою скелет, ударился оземь и превратился в мужчину во фраке. Супруга господина Такеоми уже становилась перед Казуторой на одно колено и, бледная от волнения, целовала колено Торы. − Король, − бормотала супруга господина Акаши. − Король в восхищении, − кричал Риндо. − Король… − тихо сказал красавец, господин Такеоми. − Мы в восхищении, − завывал кот. Молодые люди, спутники Кандзи , улыбаясь безжизненными, но приветливыми улыбками, уже теснили господина Акаши с супругою в сторону, к чашам с шампанским, которые негры держали в руках. По лестнице поднимался вверх бегом одинокий фрачник. − Граф Шуджи, − шепнул Маргарите Коровьев, − по-прежнему интересен. Обратите внимание, как смешно, король − обратный случай: этот был любовником королевы и отравил свою жену. − Мы рады, граф, − вскричал Ран. Из камина подряд один за другим вывалились, лопаясь и распадаясь, три гроба, затем кто-то в черной мантии, которого следующий выбежавший из черной пасти ударил в спину ножом. Внизу послышался сдавленный крик. Из камина выбежал почти совсем разложившийся труп. Казутора зажмурился, и чья-то рука поднесла к его носу флакон с белой солью. Торе показалось, что это рука Какуче. Лестница стала заполняться. Теперь уже на каждой ступеньке оказались, издали казавшиеся совершенно одинаковыми, фрачники и нагие женщины с ними, отличавшиеся друг от друга только цветом перьев на головах и туфель. К Ханемии приближалась, ковыляя, в странном деревянном сапоге на левой ноге, дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная и почему-то с широкой зеленой повязкой на шее. − Какая зеленая? − машинально спросил Казу. − Очаровательнейшая и солиднейшая дама, − шептал Риндо, − рекомендую вам: госпожа Эмма, была чрезвычайно популярна среди молодых очаровательных неаполитанок, а также жительниц Палермо, и в особенности среди тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, король, чтобы надоел муж. − Да, − глухо ответил Казу, в то же время улыбаясь двум фрачникам, которые один за другим склонялись перед ним, целуя колено и руку. − Ну вот, − ухитрялся шептать Риндо Торе и в то же время кричать кому-то: − Герцог, бокал шампанского! Я восхищен! Да, так вот-с, госпожа Сано входила в положение этих бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда, через несколько часов ему начинало очень сильно хотеться пить, затем он ложился в постель, и через день прекрасная неаполитанка, накормившая своего мужа супом, была свободна, как весенний ветер. − А что это у нее на ноге? − спрашивала Тора, не уставая подавать руку гостям, обогнавшим ковыляющую госпожу Эмму, − и зачем эта зелень на шее? Блеклая шея? − Я в восхищении, князь! − кричал Риндо и в это же время шептал Казуторе: − Прекрасная шея, но с ней неприятность случилась в тюрьме. На ноге у нее, король, испанский сапожок, а лента вот отчего: когда тюремщики узнали, что около пятисот неудачно выбранных мужей покинули Неаполь и Палермо навсегда, они сгоряча удавили госпожу Эмму в тюрьме. − Как я счастлива, черный король, что мне выпала высокая честь, − монашески шептала Эмма, пытаясь опуститься на колено. Испанский сапог мешал ей. Хайтани помогли ей подняться. − Я рад, − ответил ей Тора, в то же время подавая руку другим. Теперь по лестнице снизу вверх поднимался поток. Брюнет перестал видеть то, что делается в швейцарской. Он механически поднимал и опускал руку и, однообразно скалясь, улыбался гостям. В воздухе на площадке уже стоял гул, из покинутых Торой бальных зал, как море, слышалась музыка. − А вот это − скучная женщина, − уже не шептал, а громко говорил Риндо, зная, что в гуле голосов его уже не расслышат, − обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок. Казу поймал взглядом среди подымавшихся ту, на которую указывал Риндо. Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами. − Какой платок? − спросил Казутора. − К ней камеристка приставлена, − пояснил Риндо, − и тридцать лет кладет ей на ночь на столик носовой платок. Как она проснется, так он уже тут. Она уж и сжигала его в печи и топила его в реке, но ничего не помогает. − Какой платок? − шептал златоглазый, подымая и опуская руку. − С синей каемочкой платок. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин как-то ее зазвал в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика, унесла его в лес и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в земле. На суде она говорила, что ей нечем кормить ребенка. − А где же хозяин этого кафе? − спросил Тора. − Король, − вдруг заскрипел снизу Ран, − разрешите мне спросить вас: при чем же здесь хозяин? Ведь он не душил младенца в лесу! Казутора, не переставая улыбаться и качать правой рукой, острые ногти левой запустил в ухо Рана и зашептал ему: − Если ты, сволочь, еще раз позволишь себе впутаться в разговор… Тот как-то не по-бальному вспискнул и захрипел: − Король… ухо вспухнет… Зачем же портить бал вспухшим ухом?.. Я говорил юридически… с юридической точки… Молчу, молчу… Считайте, что я не кот, а рыба, только оставьте ухо. Брюнет выпустил ухо, и назойливые, мрачные глаза оказались перед нем. − Я счастлива, король-хозяин, быть приглашенной на великий бал полнолуния. − А я, − ответил ей Казу, − рад вас видеть. Очень рад. Любите ли вы шампанское? − Что вы изволите делать, король?! − отчаянно, но беззвучно вскричал на ухо златоглазому Риндо, − получится затор! − Я люблю, − моляще говорила женщина и вдруг механически стала повторять: − Юзуха, Юзуха, Юзуха! Меня зовут Юзуха, о король! − Так вы напейтесь сегодня пьяной, Юзуха, и ни о чем не думайте, − сказал Казутора с самой нежной за сегодня улыбкой. Шиба протянула обе руки к Казуторе, но братья очень ловко подхватили ее под руки, и ее затерло в толпе. Теперь снизу уже стеною шел народ, как бы штурмуя площадку, на которой стоял Тора. Голые женские тела поднимались между фрачными мужчинами. На Ханемию наплывали их смуглые, и белые, и цвета кофейного зерна, и вовсе черные тела. В волосах рыжих, черных, каштановых, светлых, как лен, − в ливне света играли и плясали, рассыпали искры драгоценные камни. И как будто кто-то окропил штурмующую колонну мужчин капельками света, − с грудей брызгали светом бриллиантовые запонки. Теперь он ежесекундно ощущал прикосновение губ к колену, ежесекундно вытягивал вперед руку для поцелуя, лицо его стянуло в неподвижную маску привета. − Я в восхищении, − монотонно пел младший из братьев, − мы в восхищении, король в восхищении. − Король в восхищении, − гнусил за спиною Мотидзуки. − Я восхищен, − вскрикивал кот. − Маркиза, − бормотал Риндо, − отравила отца, двух братьев и двух сестер из-за наследства! Король в восхищении! Госпожа Мадараме , ах, как хороша! Немного нервозна. Зачем же было жечь горничной лицо щипцами для завивки! Конечно, при этих условиях зарежут! Король в восхищении! Король, секунду внимания: император Минами, чародей и алхимик. Еще алхимик − повешен. Ах, вот и она! Ах, какой чудесный публичный дом был у нее в Страсбурге! Мы в восхищении! Московская портниха, мы все ее любим за неистощимую фантазию, держала ателье и придумала страшно смешную штуку: провертела две круглые дырочки в стене… − А дамы не знали? − спросил Казутора. − Все до одной знали, король, − отвечал Риндо, − я в восхищении. Этот двадцатилетний мальчуган с детства отличался странными фантазиями, мечтатель и чудак. Его полюбила одна девушка, а он взял и продал ее в публичный дом. Снизу текла река. Конца этой реке не было видно. Источник ее, громадный камин, продолжал ее питать. Так прошел час и пошел второй час. Тут Тора стал замечать, что цепь его сделалась тяжелее, чем была. Что-то странное произошло и с рукой. Теперь перед тем, как поднять ее, Казуторе приходилось морщиться. Интересные замечания Рана перестали занимать Торуу. И раскосые монгольские глаза, и лица белые и черные сделались безразличными, по временам сливались, а воздух между ними почему-то начинал дрожать и струиться. Острая боль, как от иглы, вдруг пронзила правую руку Ханемии, и, стиснув зубы, он положил локоть на тумбу. Какой-то шорох, как бы крыльев по стенам, доносился теперь сзади из залы, и было понятно, что там танцуют неслыханные полчища гостей, и Казу казалось, что даже массивные мраморные, мозаичные и хрустальные полы в этом диковинном зале ритмично пульсируют. Ни Великий Чародей Такаши , ни хрустальная ведьма Акаши Сенджу уже не заинтересовали Казутору, как не заинтересовал ни один из королей, герцогов, кавалеров, самоубийц, отравительниц, висельников и сводниц, тюремщиков и шулеров, палачей, доносчиков, изменников, безумцев, сыщиков, растлителей. Все их имена спутались в голове, лица слепились в одну громадную лепешку, и только одно сидело мучительно в памяти лицо, Кисаки Тетты- опричника. Ноги Казуторы подгибались, каждую минуту он боялся заплакать. Наихудшие страдания ему причиняло правое колено, которое целовали. Оно распухло, кожа на нем посинела, несмотря на то, что несколько раз рука Какуче появлялась возле этого колена с губкой и чем-то душистым обтирала его. В конце третьего часа Казу глянул вниз совершенно безнадежными глазами и радостно дрогнул: поток гостей редел. − Законы бального съезда одинаковы, король, − шептал Риндо, − сейчас волна начнет спадать. Клянусь, что мы терпим последние минуты. Вот группа Брокенских гуляк, они же шайка Мёбиус. Они всегда приезжают последними. Ну да, это они. Два пьяных вампира… Все? Ах нет, вот еще один. Нет, двое! По лестнице подымались двое последних гостей. − Да это кто-то новенький, − говорил Риндо, щурясь сквозь стеклышко, − ах да, да. Как-то раз Мотидзуки навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом. − Как его зовут? − спросил Казутора. − А, право, я сам еще не знаю, − ответил Хайтани − надо спросить у Моти. − А кто это с ним? − А вот этот самый исполнительный его подчиненный. Я восхищен! − прокричал Риндо последним двум. Лестница опустела. Из осторожности подождали еще немного. Но из камина более никто не выходил. Через секунду, не понимая, как это случилось, Тора оказался, той же комнате с бассейном и там, сразу заплакав от боли в руке и ноге, повалился прямо на пол. Но Коко и Какуче, утешая его, опять повлекли его под кровавый душ, опять размяли его тело, и Казу вновь ожил. − Еще, еще, король Ханемия, − шептал появившийся рядом Риндо, − надо облететь залы, чтобы почтенные гости не чувствовали себя брошенными. И он вновь вылетел из комнаты с бассейном. На эстраде за тюльпанами, где играл оркестр короля вальсов, теперь бесновался обезьяний джаз. Громадная, в лохматых бакенбардах горилла с трубой в руке, тяжело приплясывая, дирижировала. В один ряд сидели орангутанги, дули в блестящие трубы. На плечах у них верхом поместились веселые шимпанзе с гармониями. Два гамадрила в гривах, похожих на львиные, играли на роялях, и этих роялей не было слышно в громе и писке и буханьях саксофонов, скрипок и барабанов в лапах гиббонов, мандрилов и мартышек. На зеркальном полу несчитанное количество пар, словно слившись, поражая ловкостью и чистотой движений, вертясь в одном направлении, стеною шло, угрожая все смести на своем пути. Живые атласные бабочки ныряли над танцующими полчищами, с потолков сыпались цветы. В капителях колонн, когда погасало электричество, загорались мириады светляков, а в воздухе плыли болотные огни. Потом Тора оказался в чудовищном по размерам бассейне, окаймленном колоннадой. Гигантский черный нептун выбрасывал из пасти широкую розовую струю. Одуряющий запах шампанского подымался из бассейна. Здесь господствовало непринужденное веселье. Дамы, смеясь, сбрасывали туфли, отдавали сумочки своим кавалерам или неграм, бегающим с простынями в руках, и с криком ласточкой бросались в бассейн. Пенные столбы взбрасывало вверх. Хрустальное дно бассейна горело нижним светом, пробивавшим толщу вина, и в нем видны были серебристые плавающие тела. Выскакивали из бассейна совершенно пьяными. Хохот звенел под колоннами и гремел, как в бане. Во всей этой кутерьме запомнилось одно совершенно пьяное женское лицо с бессмысленными, но и в бессмысленности умоляющими глазами, и вспомнилось одно слово − "Юзуха"! Голова Казуторы начала кружиться от запаха вина, и он уже хотел уходить, как кот устроил в бассейне номер, задержавший Тору. Ран наколдовал чего-то у пасти Нептуна, и тотчас с шипением и грохотом волнующаяся масса шампанского ушла из бассейна, а Нептун стал извергать не играющую, не пенящуюся волну темно-желтого цвета. Дамы с визгом и воплем: − Коньяк! − кинулись от краев бассейна за колонны. Через несколько секунд бассейн был полон, и фиолетовый кот, трижды перевернувшись в воздухе, обрушился в колыхающийся коньяк. Вылез он, отфыркиваясь, с раскисшим галстуком, потеряв позолоту с усов и свой бинокль. Примеру Хайтани старшего решилась последовать только одна, та самая затейница-портниха, и ее кавалер, неизвестный молодой мулат. Оба они бросились в коньяк, но тут Риндо подхватил Казу под руку, и они покинули купальщиков. Брюнету показалось, что он пролетел где-то, где видел в громадных каменных прудах горы устриц. Потом он летал над стеклянным полом с горящими под ним адскими топками и мечущимися между ними дьявольскими белыми поварами. Потом где-то он, уже переставая что-либо соображать, видел темные подвалы, где горели какие-то светильники, где девушки подавали шипящее на раскаленных углях мясо, где пили из больших кружек за его здоровье. Потом он видел белых медведей, игравших на гармониках и пляшущих камаринского на эстраде. Фокусника-саламандру, не сгоравшего в камине… И во второй раз силы его стали иссякать. − Последний выход, − прошептал ему озабоченно Риндо, − и мы свободны. Он в сопровождении младшего из Хайтани опять оказался в бальном зале, но теперь в нем не танцевали, и гости несметной толпой теснились между колоннами, оставив свободной середину зала. Казу не помнил , кто помог ему подняться на возвышение, появившееся посередине этого свободного пространства зала. Когда он взошл на него, он, к удивлению своему, услышал, как где-то бьет полночь, которая давным-давно, по его счету, истекла. С последним ударом неизвестно откуда слышавшихся часов молчание упало на толпы гостей. Тогда Казутора опять увидел Изану . Он шел в окружении Санзу, Кандзи и еще нескольких похожих на Харучиё, черных и молодых. Казутора теперь увидел, что напротив его возвышения было приготовлено другое возвышение для Курокавы. Но он им не воспользовался. Поразило Казу то, что Изана вышел в этот последний великий выход на балу как раз в том самом виде, в каком был в спальне. Все та же грязная заплатанная сорочка висела на его плечах, ноги были в стоптанных ночных туфлях. Изана был со шпагой, но этой обнаженной шпагой он пользовался как тростью, опираясь на нее. Прихрамывая, Курокава остановился возле своего возвышения, и сейчас же Моти оказался перед ним с блюдом в руках, и на этом блюде Казу увидел отрезанную голову человека с выбитыми передними зубами. Продолжала стоять полнейшая тишина, и ее прервал только один раз далеко послышавшийся, непонятный в этих условиях звонок, как бывает с парадного хода. − Масатака Киёмизу , − негромко обратился Изана к голове, и тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Казутора, содрогнувшись, увидел живые, полные мысли и страдания глаза. − Все сбылось, не правда ли? − продолжал пепельноволосый , глядя в глаза головы, − голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и живу я в вашей квартире. Это − факт. А факт − самая упрямая в мире вещь. Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие. − Изана поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Ханемия увидел на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире. − Сию секунду, мессир, − сказал Риндо, заметив вопросительный взгляд Курокавы, − он предстанет перед вами. Я слышу в этой гробовой тишине, как скрипят его лакированные туфли и как звенит бокал, который он поставил на стол, последний раз в этой жизни выпив шампанское. Да вот и он. Направляясь к Изане, вступал в зал новый одинокий гость. Внешне он ничем не отличался от многочисленных остальных гостей-мужчин, кроме одного: гостя буквально шатало от волнения, что было видно даже издали. На его щеках горели пятна, и глаза бегали в полной тревоге. Гость был ошарашен, и это было вполне естественно: его поразило все, и главным образом, конечно, наряд Воланда. Однако встречен был гость отменно ласково. − А, милейший барон Нобутака, − приветливо улыбаясь, обратился Изана к гостю, у которого глаза вылезали на лоб, − я счастлив рекомендовать вам, − обратился Изана к гостям, − почтеннейшего барона Нобутаку, служащего зрелищной комиссии в должности ознакомителяиностранцев с достопримечательностями столицы. Тут Казутора замер, потому что узнал вдруг этого Нобутаку. Он несколько раз попадался ему в театрах Москвы и в ресторанах. "Позвольте… − подумал Казу, − он, стало быть, что ли, тоже умер?" Но дело тут же разъяснилось. − Милый барон, − продолжал Изана, радостно улыбаясь, − был так очарователен, что, узнав о моем приезде в Москву, тотчас позвонил ко мне, предлагая свои услуги по своей специальности, то есть по ознакомлению с достопримечательностями. Само собою разумеется, что я был счастлив пригласить его к себе. В это время Тора видел, как Кандзи передал блюдо с черепом Риндо. − Да, кстати, барон, − вдруг интимно понизив голос, проговорил Курокава, − разнеслись слухи о чрезвычайной вашей любознательности. Говорят, что она, в сочетании с вашей не менее развитой разговорчивостью, стала привлекать всеобщее внимание. Более того, злые языки уже уронили слово − наушник и шпион. И еще более того, есть предположение, что это приведет вас к печальному концу не далее, чем через месяц. Так вот, чтобы избавить вас от этого томительного ожидания, мы решили прийти к вам на помощь, воспользовавшись тем обстоятельством, что вы напросились ко мне в гости именно с целью подсмотреть и подслушать все, что можно. Барон стал бледнее, чем Санзу, который был исключительно бледен по своей природе, а затем произошло что-то странное. Харучиё оказался перед бароном и на секунду снял свои очки. В тот же момент что-то сверкнуло в руках Мотидзуки, что-то негромко хлопнуло как в ладоши, барон стал падать навзничь, алая кровь брызнула у него из груди и залила крахмальную рубашку и жилет. Риндо подставил чашу под бьющуюся струю и передал наполнившуюся чашу Изане. Безжизненное тело барона в это время уже было на полу. − Я пью ваше здоровье, господа, − негромко сказал Курокава и, подняв чашу, прикоснулся к ней губами. Тогда произошла метаморфоза. Исчезла заплатанная рубаха и стоптанные туфли. Изана оказался в какой-то красной хламиде со стальной шпагой на бедре. Он быстро приблизился к Казуторе, поднес ему чашу и повелительно сказал: − Пей! У Торы закружилась голова, его шатнуло, но чаша оказалась уже у его губ, и чьи-то голоса, а чьи − он не разобрал, шепнули в оба уха: − Не бойтесь, король… Не бойтесь, король, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья. Казу, не раскрывая глаз, сделал глоток, и сладкий ток пробежал по его жилам, в ушах начался звон. Ему показалось, что кричат оглушительные петухи, что где-то играют марш. Толпы гостей стали терять свой облик. И фрачники и женщины распались в прах. Тление на глазах Казуторы охватило зал, над ним потек запах склепа. Колонны распались, угасли огни, все съежилось, и не стало никаких фонтанов, тюльпанов и камелий. А просто было, что было − скромная гостиная ювелирши, и из приоткрытой в нее двери выпадала полоска света. И в эту приоткрытую дверь и вошел Казутора.